Священная ложь

Я нашла в толпе ее лицо – маленькое и бледное, белая луна в океане ночных сорочек и черных сапог. Губы у нее сложились в идеальную розовую «О».

Когда-то давно Пророк учил нас, что голос Господа повсюду, достаточно лишь прислушаться. Когда мы молимся, то разговариваем с Ним своими мыслями. В ту минуту я впервые его услышала.

Однако Божий голос не принес мне утешения. Он прозвучал словно дикий вопль.

– Настала пора для наказания, – донеслись до меня слова Пророка. – Наказания, по праву заслуженного этой девушкой, поправшей все меры приличия.

Он жестом велел дьяконам отнести меня в дом.

Не успела я вздрогнуть, как те, кто стоял рядом, впились в мою плоть лапищами. Я уперлась ногами, поэтому меня сгребли под мышки и потащили волоком, больно сжимая в тисках. Я брыкалась. Царапалась. Пыталась разодрать им лица или пнуть между ног, не давая затащить меня в дом Пророка. Однако дьяконов было слишком много. Я обернулась и мельком увидела в толпе мать – по ее щекам катились тихие слезы.

Меня втащили в дом Пророка и захлопнули дверь. Я никогда не бывала внутри и при других обстоятельствах, несомненно, заинтересовалась бы необычными рифлеными тарелками и консервами в шкафу – явной контрабандой из города. Однако сейчас было не до того. В комнату набились мужчины в грубых шерстяных одеждах. Они хрипло дышали и будто стальными кольцами сжимали меня за локти и талию. В самом центре стоял Пророк.

В опущенной руке он держал топор; тот почти спрятался в черных складках одежды. Пророк поднял его, и я вздрогнула, но он протянул топор моему отцу.

– Думаю, это дело по тебе, Самуил.

Отец побелел и почти незаметно качнул подбородком, однако Пророк вопросительно склонил голову набок, и отец, замявшись, все-таки взял топор.

Пророк, не поднимая головы, окинул меня взглядом.

– Руки, – наконец он объявил.

Дьяконы с почерневшими глазами скопом накинулись на меня. Схватили за локти, повалили на пол. Приложили о деревянные половицы с такой силой, что я стукнулась затылком. Меня держали все. За ноги, за шею. Кто-то стискивал ладони. Я вдруг вспомнила, что прежде за руки меня брал только Джуд – совсем по-другому. Нежнее, мягче… К горлу подкатила тошнота – меня держали те же самые мясистые лапы, которые убили Берти, которые зверски наказали не одну уже девушку.

Отец стоял надо мной, роняя слезы в бороду. Впервые за долгое время у него наконец появился выбор. Впервые за дюжину лет. Отец в буквальном смысле слова держал его в руках. Мог отрубить своему первенцу кисти – или уронить топор на землю и забрать всех нас отсюда, спасти от этого безумия.

Я глядела прямо на отца, и на мгновение в его глазах блеснул свет. Неужели одного взгляда из-под завала мужских тел, придавивших меня к полу, хватит, чтобы пробить броню, которую он воздвиг вокруг своего сердца?

Пророк тоже заметил, как дрогнул отец, и крепко сдавил ему плечо.

– ДАВАЙ! – взревел он. – ДАВАЙ! НУ ЖЕ! РУБИ!

Отец занес топор над головой. Замешкался на секунду, шумно выдохнул сквозь растрескавшиеся губы. Крепко закрыл глаза и обрушил лезвие на мои запястья.





Глава 25




Трудно понять, что было хуже всего. То, как струнами зазвенели в момент удара кости? Или невыносимая боль? Нет, наверное, хуже всего было сознавать, что топор не перерубил кость с первого удара, поэтому он опускался снова и снова, весь забрызганный кровью, а на лице отца проступала безумная гримаса, как у мальчишки, которому приходится стрелять во взбесившуюся собаку, а та никак не желает сдохнуть.

Был один жуткий, невыразимый момент, когда боль вдруг пропала. Отступила под натиском паники. А потом случилось это. Что-то лопнуло. Кровь фонтанами хлынула из запястий. Перед глазами вспыхнули все звезды Вселенной, я разинула рот и одним долгим, нескончаемым вдохом потянула в себя воздух. Позже я узнала, что эта последняя, самая мощная вспышка боли случилась в момент, когда под ударом топора лопнули нервы, тонкий пучок которых бледной лапшой тянулся в каждой руке. В глазах побелело. Наверное, я заорала.

Когда все кончилось, дьяконы встали и отступили к стенам. Я подняла руки и впервые увидела свои обрубки, выплескивающие кровь с каждым ударом сердца, почти черные и блестящие, будто лакированные. Возникло такое чувство, словно мне чего-то не хватает, чего-то жизненно важного, необходимого, предопределенного самой природой. Чего-то, что у меня отобрать просто не могли.

Все эти долгие минуты я слышала один лишь звук – бесконечный свист, шелест крови в барабанных перепонках; крови, толчками льющейся из моего тела и стекающей на шершавые деревянные полы.

Дьяконы торопливо отводили глаза от багровых луж, но Пророк, будто зачарованный, застыл на месте. Затем шагнул вперед, не замечая, что кровь брызжет ему на мантию, и присел рядом со мной на корточки.

– Ты будешь моей женой, – шепнул он. – Ты будешь моей женой.

Я перекатилась на бок подальше от него, глядя, как трясутся обрубки и лентой хлещет кровь. Одна из жен Пророка выступила из тени и набросила мне на культи тряпку, крепко замотав ее при помощи палки. Это остановило кровь, хотя я к тому времени потеряла уже целое ведро.

В следующую секунду я отключилась. Успев перед этим их увидеть. Увидеть свои руки. Разжатые кулаки, улитками валявшиеся в красной луже.





* * *


Во время рассказа я стараюсь не глядеть на культи. Вместо этого внимательно наблюдаю за доктором Уилсоном. Своей историей я обязана вызвать хоть капельку сочувствия, хоть одну хмурую морщинку у него на лбу. Это мое тайное оружие, припасенное на особый случай – чтобы огорошить человека до потери сознания. Однако доктор Уилсон совершенно невозмутим. Он не кривится от отвращения. А последние несколько минут и вовсе катает кончик шариковой ручки по блокноту, обводя красную линию поперед страницы.

– Разве не печальная история? – спрашиваю я наконец.

– Очень печальная.


– По вам и не скажешь…

– А надо? – удивляется он.

– Вы только что сами сказали, что история печальная. Лицо у вас должно быть соответствующее.

– Я по-разному выражаю эмоции. Это вовсе не значит, будто мне все равно.

– Не ждите, что я поверю, – бурчу я.

– А чего ты хочешь? Слез?

– Можно и слез. – Я киваю. – Или хотя бы грустного вида.

– Так, например? – Доктор Уилсон корчит выразительную гримасу.

Меня передергивает.

– Люди так не делают.

Он откидывается назад, потирает глаза и обхватывает пальцами затылок.

– Минноу, не стоит говорить людям, какие у них должны быть лица.

– Ясно. Эту цитату мне тоже добавить на стену?

Раздается звонок: настало время отдыха. Доктор Уилсон складывает блокнот и встает.

– До скорого.





* * *


Я решаю провести время в комнате для посещений. Ко мне, конечно, никто не приходит, но я уже бывала там вместе с Энджел и видела, как девочки встречаются с родней. Они становятся совершенно другими. Наглые и дерзкие разом теряют свой норов и тихонько сидят рядом с отцами, а тихие и странные мешком вешаются матери на шею и рыдают, не желая отпускать.

Когда я захожу, несколько семей уже смотрят большой телевизор, потому что разговаривать им нельзя. Показывают какое-то патриотическое шоу талантов; звук отчего-то орет раз в пять громче нужного. На экране девчонка в инвалидной коляске с красной копной волос рассказывает о своем больном отце, умирающем от рака костей, погибшей в Афганистане матери и собственной детской травме, после которой у нее отказали ноги. Потом она выкатывается на сцену перед судьями и начинает исполнять песню под названием «Ветер в моих крыльях»[12].

В зале все встают и аплодируют. Кое-кто из женщин в комнате тоже пускает слезу. Даже закоренелые малолетние преступницы неотрывно глядят на экран.

А я не могу. Встаю и спрашиваю у Бенни, нельзя ли вернуться в камеру.

– У тебя еще полчаса.

– Тогда я хочу в библиотеку.

– Когда тебя заводят в помещение, ты должна сидеть до самого конца.

– Что за дурацкое правило! – кричу я. – Я не могу и дальше смотреть это идиотское шоу. Не хочу здесь находиться!

– Почему? – удивляется Бенни.

– П-потому что я чокнутая! – ору я. – Ботинки на липучках, помнишь? Выпусти меня!

Подныриваю ей под руку, хватаюсь за дверную ручку, однако Бенни ловит меня прежде, чем ту удается поддеть. Толстой лапищей она сдавливает мне шею, и тьма схлопывается вокруг, словно тюремные замки.





* * *


В себя я прихожу, когда Бенни усаживает меня на стул в кабинете заместительницы коменданта.

– Взбесилась из-за шоу талантов, – доносится издалека ее голос. – Потом и вовсе потеряла сознание.

Я все еще немного не в себе, поэтому сперва вижу лишь царапины на подлокотнике, оставленные ногтями бесчисленных девчонок, прошедших через этот кабинет.

– Пришлось тащить ее на себе всю дорогу, – добавляет Бенни. – Не то чтобы она очень тяжелая, чемодан – и тот больше весит, но надо и о спине подумать.

Миссис Нью, заместитель коменданта, благодарит Бенни и закрывает дверь кабинета. Потом возвращается за стол. Миссис Нью круглая и лоснящаяся, у нее красивые черты лица – такие яркие губы и румяные щеки, что невольно вспоминается сказка про Белоснежку, которую Берти читала мне из своей книжки. Еще миссис Нью всегда носит костюмы с юбкой, выставляющей пухлые широкие икры напоказ, и буквально пышет здоровьем. В Общине таких женщин не встречалось.