Священная ложь
Часть 19 из 53 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Снизу. – Джуд кивнул в сторону города.
– Ты там бываешь?! – поразилась я.
Нашу Общину дозволялось покидать лишь Пророку, чтобы достать самую необходимую провизию. Только ему хватало святости устоять перед соблазнами язычников.
– Папа иногда ездит на машине купить припасов, – ответил Джуд. – Обычно за всякими инструментами. Бывает, привозит и еду.
Он протянул мне «Твинки». Я разорвала пластиковую обертку. Та неприятно скрипнула на зубах. Прямо над левым ухом Джуда уселась голубая сойка, но я не сказала ни слова, потому что в эту минуту ощутила языком вкус пирога. Зрачки, наверное, вмиг распахнулись, а щеки залились румянцем. Потому что я в жизни не пробовала ничего вкуснее.
– Знаешь, я тут подумал… – начал Джуд.
– М-м-м? – переспросила я с набитым ртом.
– Нам нужно какое-то особое место для встреч. Вроде клуба.
Я с трудом прожевала сдобное тесто.
– Что такое клуб?
– Место, где можно собираться и болтать о всяком. Как в «Маленьких негодяях»[8].
Я смущенно покачала головой.
– Это про мальчиков, которые играли во всякие игры и устраивали себе приключения, – пояснил Джуд.
– А где они жили?
– Ну, нигде конкретно. Они выдуманные. Из кино.
– У тебя есть телевизор?!
С тех пор как мы переехали в эти места, я ни разу не видела телевизор.
– Раньше был. Папа еще давно нашел большой металлический шест, поставил его рядом с домом и соорудил какой-то прибор, который ловит в небе всякие шоу. Поэтому мы смотрели и «Маленьких негодяев», и «Лаверну и Ширли»[9], и «Я люблю Люси»[10]. Тебе бы, наверное, про Люси понравилось, ты очень на нее похожа…
– Кто такая Люси?
– Женщина из кино. Я же тебе говорю. Она, как и ты, много болтает.
Вспыхнув, я опустила голову. Пророк всегда учил, что главная женская добродетель – это безмолвие. Прежде я старалась вести себя тихо, однако, встретив Джуда, никак не могла наговориться.
– Извини, – пробормотала я.
– Я не о том. Просто ей есть о чем рассказывать. Она со всеми делится сплетнями. С подругой Этель, с Рики… Это ее муж. Он кубинец, играет в музыкальной группе, и Люси иногда танцует на его выступлениях.
– Что значит «кубинец»?
– Он из такого места… Вроде острова, там всегда жарко.
– Это где-то рядом?
– Нет, до него три тысячи километров.
– Ух ты!
– В общем, я решил, что нужно построить наш клуб здесь, на полпути между моим домом и твоим.
– Его могут найти, – предупредила я.
К этому времени Джуд уже знал про дьяконов и предложил построить домик высоко на дереве, где никто не станет искать. Он умел выстругивать из палых деревьев доски, так что мы соорудили в ветвях лиственницы нечто вроде хижины. Строили долго; под конец работ дерево уже стало облачаться в горчично-желтый наряд. Сквозь тонкие стены доносились осенний запах земли и древесное дыхание.
К одной из стен Джуд прибил цветную фотографию, где рядом со светлым долговязым мужчиной стояла темнокожая женщина в пышном белом платье, отделанном сиреневыми кружевами. В рамке под картинкой виднелась какая-то подпись карандашом.
– Что здесь написано? – спросила я.
– «Вейлон и Лоретта», – ответил Джуд. – «В день нашей свадьбы».
– Твои родители? – спросила я, выискивая в его лице сходство с людьми на фотографии.
Тот кивнул, выпиливая ржавой ручной пилой отца окошко в восточной стене.
– А твой папа не рассердится, что ты ее взял?
– Он даже не заметит. Он не любит рассматривать мамины фотографии. Говорит, что самый лучший ее образ хранит в памяти. – Джуд вдруг опустил пилу. – А знаешь, что я иногда думаю? Я думаю, что папа от чего-то прятался. Именно поэтому он уехал из города и поселился в этих местах.
– От чего?
– Понятия не имею. Знаю лишь, что бабушка с дедушкой были очень не рады, что он женился на маме. Они не смогли бы остаться вместе, если б не сбежали. Но мне все равно интересно, почему они просто не уехали в другой город.
– Ага. – Я кивнула.
Меня мучил тот же вопрос. Почему мои родители бросили родных, дом, работу и пошли вслед за совершенно чужим для них человеком? Почему родители Джуда выбрали жизнь посреди дикого леса, не имея за душой ничего, кроме походной печки и двух Библий?
В один из тихих осенних дней Джуд начал учиться играть на гитаре. Со временем его бренчание становилось увереннее, и он запел.
«Каждый день и каждый вечер пой и веселись. Пусть по счету платить нечем – шире улыбнись. Пусть продали мы автобус и заложено жилье, но улыбку не отнимет никакое дурачье…»[11]
Отложив гитару, Джуд протянул мне ладонь. Я приняла ее, и он обошел вокруг меня, бестолково дрыгая руками и ногами – оба мы совершенно не умели танцевать. Нас разделяли добрые полметра, но его пальцы, сухие и твердые, крепко сжимали мои. За окном небо заливал ранний закат.
«Что зимою, что весной – толку зря рыдать? – пропел Джуд, немного сбившись с дыхания. – Крепче мы затянем пояс – и айда плясать. Богачи пускай жиреют, бедняки нищают; нас с тобой, душа моя, беды не пугают…»
Я смеялась так, что от хохота тряслись деревья и дрожали все кости внутри. Джуд снова взял гитару. Локти его мерно двигались вверх и вниз, пока он перебирал струны, а солнце ласково гладило ему подбородок.
Раньше я и подумать не могла, будто люблю Джуда. Я вообще не понимала, что такое любовь. Знала ее лишь по сказкам, которые у пруда читала мне Берти. Про принцессу, осознавшую с замиранием сердца, что любит крестьянина. Про лягушку, изменившую форму, вопреки всем законам биологии, после касания женских губ. В этих сказках за признанием неизменно следовали звон свадебных колоколов и невыразимое счастье на лицах жениха и невесты.
Для меня же свадьба никогда не ассоциировалась с чем-то радостным. Она вообще не сочеталась с представлением о любви.
Однако то, как Джуд тихонько выдыхал «душа моя», как щекотал меня мозолями на кончиках пальцев, добираясь до самого сердца, как заглядывал в глаза, – все это заставляло напрочь позабыть про босые зимние свадьбы в Общине и постылую семейную жизнь.
– Это ты сочинил? – спросила я.
– Нет, мне мама пела.
– А сам ты сочиняешь песни?
– Пытаюсь. Только получается не очень.
– Я бы тоже хотела сочинять песни…
– А что мешает?
– Я не умею записывать, – выдохнула я. – Да и петь нам запрещено.
– Ну, ты всегда можешь петь здесь.
– Я уже очень давно не пела. И никогда не играла на гитаре.
– Это легко. Я тебя как-нибудь научу.
Джуд улыбнулся, и на его щеке с одного боку показалась ямочка. У меня зачесались пальцы погладить ее, поцеловать его в подбородок. Очень сильно – до боли в животе. Никогда прежде такого не испытывала.
И разумеется, мне было нельзя. Пророк обязательно узнал бы.
Джуд так и не научил меня играть на гитаре. Всегда казалось, что впереди у нас вечность. Что еще будет время для всего, что мы только пожелаем. Сама мысль, что все может закончиться в любой момент, что мы потеряем друг друга, потеряем часть себя, не приходила нам в голову.
Глава 23
Приближалось мое время – почти все девушки в Общине выходили замуж до семнадцати лет, – но отчего-то мне казалось, что ни один мужчина не пожелает взять меня в жены. Я была слишком слабой, слишком темноволосой, унаследовала от отца горбатый нос и, что куда более важно, не раз украдкой слышала, как жены шепчутся, будто я слишком «городская». Не то что моя сестра Констанс. Той было всего двенадцать, а уже становилось ясно, что женихи к ней выстроятся в очередь.
Констанс любили все. Она была красавицей: длинные светлые кудряшки, милое личико и вечно чуть приоткрытый в удивлении рот. Но дело было даже не в ее внешности. Она первая родилась в Общине. Появилась на свет истинной кевинианкой. То есть абсолютно чистой.
В общем, полная моя противоположность. Пророк единственный смотрел на меня без вечного снисхождения во взгляде. Порой подходил слишком близко и даже мог тайком, если никто не видит, приобнять за талию. Он делал всякое: например, за столом гладил мне коленку и во всеуслышание объявлял: «Какие сильные ноги! До чего восхитительная из тебя будет жена!» Окружающие не видели в этом ничего зазорного, а вот у меня всякий раз неприятно ныло сердце.
Самая тяжелая битва моего детства: понять, дозволено ли ненавидеть человека, настолько приближенного к Господу.
В конце концов все стало очевидно.
Когда Пророк во всеуслышание объявил, что намерен на мне жениться, отец схватил меня и под чужими изумленными взглядами повел со двора в комнату невест – крохотную спальню на чердаке нашего дома.
Схватившись рукой за дверной косяк, я спросила:
– Отец, ты правда веришь, будто ему велел жениться на мне Господь?
– Ты там бываешь?! – поразилась я.
Нашу Общину дозволялось покидать лишь Пророку, чтобы достать самую необходимую провизию. Только ему хватало святости устоять перед соблазнами язычников.
– Папа иногда ездит на машине купить припасов, – ответил Джуд. – Обычно за всякими инструментами. Бывает, привозит и еду.
Он протянул мне «Твинки». Я разорвала пластиковую обертку. Та неприятно скрипнула на зубах. Прямо над левым ухом Джуда уселась голубая сойка, но я не сказала ни слова, потому что в эту минуту ощутила языком вкус пирога. Зрачки, наверное, вмиг распахнулись, а щеки залились румянцем. Потому что я в жизни не пробовала ничего вкуснее.
– Знаешь, я тут подумал… – начал Джуд.
– М-м-м? – переспросила я с набитым ртом.
– Нам нужно какое-то особое место для встреч. Вроде клуба.
Я с трудом прожевала сдобное тесто.
– Что такое клуб?
– Место, где можно собираться и болтать о всяком. Как в «Маленьких негодяях»[8].
Я смущенно покачала головой.
– Это про мальчиков, которые играли во всякие игры и устраивали себе приключения, – пояснил Джуд.
– А где они жили?
– Ну, нигде конкретно. Они выдуманные. Из кино.
– У тебя есть телевизор?!
С тех пор как мы переехали в эти места, я ни разу не видела телевизор.
– Раньше был. Папа еще давно нашел большой металлический шест, поставил его рядом с домом и соорудил какой-то прибор, который ловит в небе всякие шоу. Поэтому мы смотрели и «Маленьких негодяев», и «Лаверну и Ширли»[9], и «Я люблю Люси»[10]. Тебе бы, наверное, про Люси понравилось, ты очень на нее похожа…
– Кто такая Люси?
– Женщина из кино. Я же тебе говорю. Она, как и ты, много болтает.
Вспыхнув, я опустила голову. Пророк всегда учил, что главная женская добродетель – это безмолвие. Прежде я старалась вести себя тихо, однако, встретив Джуда, никак не могла наговориться.
– Извини, – пробормотала я.
– Я не о том. Просто ей есть о чем рассказывать. Она со всеми делится сплетнями. С подругой Этель, с Рики… Это ее муж. Он кубинец, играет в музыкальной группе, и Люси иногда танцует на его выступлениях.
– Что значит «кубинец»?
– Он из такого места… Вроде острова, там всегда жарко.
– Это где-то рядом?
– Нет, до него три тысячи километров.
– Ух ты!
– В общем, я решил, что нужно построить наш клуб здесь, на полпути между моим домом и твоим.
– Его могут найти, – предупредила я.
К этому времени Джуд уже знал про дьяконов и предложил построить домик высоко на дереве, где никто не станет искать. Он умел выстругивать из палых деревьев доски, так что мы соорудили в ветвях лиственницы нечто вроде хижины. Строили долго; под конец работ дерево уже стало облачаться в горчично-желтый наряд. Сквозь тонкие стены доносились осенний запах земли и древесное дыхание.
К одной из стен Джуд прибил цветную фотографию, где рядом со светлым долговязым мужчиной стояла темнокожая женщина в пышном белом платье, отделанном сиреневыми кружевами. В рамке под картинкой виднелась какая-то подпись карандашом.
– Что здесь написано? – спросила я.
– «Вейлон и Лоретта», – ответил Джуд. – «В день нашей свадьбы».
– Твои родители? – спросила я, выискивая в его лице сходство с людьми на фотографии.
Тот кивнул, выпиливая ржавой ручной пилой отца окошко в восточной стене.
– А твой папа не рассердится, что ты ее взял?
– Он даже не заметит. Он не любит рассматривать мамины фотографии. Говорит, что самый лучший ее образ хранит в памяти. – Джуд вдруг опустил пилу. – А знаешь, что я иногда думаю? Я думаю, что папа от чего-то прятался. Именно поэтому он уехал из города и поселился в этих местах.
– От чего?
– Понятия не имею. Знаю лишь, что бабушка с дедушкой были очень не рады, что он женился на маме. Они не смогли бы остаться вместе, если б не сбежали. Но мне все равно интересно, почему они просто не уехали в другой город.
– Ага. – Я кивнула.
Меня мучил тот же вопрос. Почему мои родители бросили родных, дом, работу и пошли вслед за совершенно чужим для них человеком? Почему родители Джуда выбрали жизнь посреди дикого леса, не имея за душой ничего, кроме походной печки и двух Библий?
В один из тихих осенних дней Джуд начал учиться играть на гитаре. Со временем его бренчание становилось увереннее, и он запел.
«Каждый день и каждый вечер пой и веселись. Пусть по счету платить нечем – шире улыбнись. Пусть продали мы автобус и заложено жилье, но улыбку не отнимет никакое дурачье…»[11]
Отложив гитару, Джуд протянул мне ладонь. Я приняла ее, и он обошел вокруг меня, бестолково дрыгая руками и ногами – оба мы совершенно не умели танцевать. Нас разделяли добрые полметра, но его пальцы, сухие и твердые, крепко сжимали мои. За окном небо заливал ранний закат.
«Что зимою, что весной – толку зря рыдать? – пропел Джуд, немного сбившись с дыхания. – Крепче мы затянем пояс – и айда плясать. Богачи пускай жиреют, бедняки нищают; нас с тобой, душа моя, беды не пугают…»
Я смеялась так, что от хохота тряслись деревья и дрожали все кости внутри. Джуд снова взял гитару. Локти его мерно двигались вверх и вниз, пока он перебирал струны, а солнце ласково гладило ему подбородок.
Раньше я и подумать не могла, будто люблю Джуда. Я вообще не понимала, что такое любовь. Знала ее лишь по сказкам, которые у пруда читала мне Берти. Про принцессу, осознавшую с замиранием сердца, что любит крестьянина. Про лягушку, изменившую форму, вопреки всем законам биологии, после касания женских губ. В этих сказках за признанием неизменно следовали звон свадебных колоколов и невыразимое счастье на лицах жениха и невесты.
Для меня же свадьба никогда не ассоциировалась с чем-то радостным. Она вообще не сочеталась с представлением о любви.
Однако то, как Джуд тихонько выдыхал «душа моя», как щекотал меня мозолями на кончиках пальцев, добираясь до самого сердца, как заглядывал в глаза, – все это заставляло напрочь позабыть про босые зимние свадьбы в Общине и постылую семейную жизнь.
– Это ты сочинил? – спросила я.
– Нет, мне мама пела.
– А сам ты сочиняешь песни?
– Пытаюсь. Только получается не очень.
– Я бы тоже хотела сочинять песни…
– А что мешает?
– Я не умею записывать, – выдохнула я. – Да и петь нам запрещено.
– Ну, ты всегда можешь петь здесь.
– Я уже очень давно не пела. И никогда не играла на гитаре.
– Это легко. Я тебя как-нибудь научу.
Джуд улыбнулся, и на его щеке с одного боку показалась ямочка. У меня зачесались пальцы погладить ее, поцеловать его в подбородок. Очень сильно – до боли в животе. Никогда прежде такого не испытывала.
И разумеется, мне было нельзя. Пророк обязательно узнал бы.
Джуд так и не научил меня играть на гитаре. Всегда казалось, что впереди у нас вечность. Что еще будет время для всего, что мы только пожелаем. Сама мысль, что все может закончиться в любой момент, что мы потеряем друг друга, потеряем часть себя, не приходила нам в голову.
Глава 23
Приближалось мое время – почти все девушки в Общине выходили замуж до семнадцати лет, – но отчего-то мне казалось, что ни один мужчина не пожелает взять меня в жены. Я была слишком слабой, слишком темноволосой, унаследовала от отца горбатый нос и, что куда более важно, не раз украдкой слышала, как жены шепчутся, будто я слишком «городская». Не то что моя сестра Констанс. Той было всего двенадцать, а уже становилось ясно, что женихи к ней выстроятся в очередь.
Констанс любили все. Она была красавицей: длинные светлые кудряшки, милое личико и вечно чуть приоткрытый в удивлении рот. Но дело было даже не в ее внешности. Она первая родилась в Общине. Появилась на свет истинной кевинианкой. То есть абсолютно чистой.
В общем, полная моя противоположность. Пророк единственный смотрел на меня без вечного снисхождения во взгляде. Порой подходил слишком близко и даже мог тайком, если никто не видит, приобнять за талию. Он делал всякое: например, за столом гладил мне коленку и во всеуслышание объявлял: «Какие сильные ноги! До чего восхитительная из тебя будет жена!» Окружающие не видели в этом ничего зазорного, а вот у меня всякий раз неприятно ныло сердце.
Самая тяжелая битва моего детства: понять, дозволено ли ненавидеть человека, настолько приближенного к Господу.
В конце концов все стало очевидно.
Когда Пророк во всеуслышание объявил, что намерен на мне жениться, отец схватил меня и под чужими изумленными взглядами повел со двора в комнату невест – крохотную спальню на чердаке нашего дома.
Схватившись рукой за дверной косяк, я спросила:
– Отец, ты правда веришь, будто ему велел жениться на мне Господь?