Священная ложь

– Это расписание уроков, – отвечает та. – Видимо, решили, что тебе пора ходить в школу.

Меня записали только на один предмет по понедельникам, вторникам и пятницам. Он называется «Чтение – это сила». Никогда бы не подумала, что школьные занятия могут иметь настолько длинные названия, в целое предложение, но здесь они все такие: «Кулинария – это здорово», «Математика – это весело». Энджел даже рассказывала про сеанс групповой терапии, который называется «Механизмы выживания для рок-звезд».

После завтрака я вместе со всеми иду к старым аудиториям в западном крыле тюрьмы – единственной части здания, которое используется по своему изначальному предназначению. В дверях классной комнаты стоит молоденькая учительница в сиреневой кофте. Она пожимает руку каждой ученице и, заглянув в глаза, называет по имени. Когда видит меня, убирает руку за спину.

– Минноу? – уточняет она. – Я мисс Бейли.

– Откуда вы знаете, кто я такая?

– Мне сегодня утром на почту прислали твое дело.

– Вы его читали?

Она качает головой.

– Я стараюсь не читать дела учеников.

– Почему?

– Чтобы на моих уроках вы понимали: тюрьма – это не финал прежней жизни, это начало новой.

– Но вы же не знаете, вдруг учите какого-нибудь убийцу… Человека, который запросто всадит вам нож в спину.

– Не важно, за что тебя сюда отправили. Я не читаю ваши дела, потому что не хочу, чтобы это диктовало мое к вам отношение. – Мисс Бейли складывает руки на груди. – Сегодня ты занимаешься за компьютером номер один. Каждый новый ученик должен пройти тестирование на проверку знаний, чтобы я могла составить для него план занятий.

Она жестом указывает на дальнюю часть класса. Я подхожу к серому квадратному монитору, на котором сверху налеплен кусок скотча с цифрой «один». Оттуда, из глубины комнаты, наблюдаю за своими одноклассницами – те кружком усаживаются на перевернутые оранжевые ведра возле учительницы, занявшей кресло-качалку. Их десять, все примерно моих лет, одеты в одинаковые яркие комбинезоны. Среди них замечаю Рашиду.

– На чем мы остановились в прошлый раз? – спрашивает мисс Бейли, открывая синюю книгу.

– Бад собрался в библиотеку, – говорит девочка с веснушками.

Мисс Бейли кивает и принимается читать. Я гляжу в серый экран. Наверху отрывок текста, а под ним четыре ответа и кружочки рядом, куда ставить точку. Я вижу знакомые буквы, но они образуют непонятные мне слова и фразы. От монитора исходит странное свечение, из-за которого перед глазами все плывет.

Поворачиваюсь к окну. Стекло, покрытое пылью и рябью от солнечного света, облеплено розовыми и синими сердечками из бумаги. Окна выходят на жилую улицу, которую я вижу впервые за долгое время. Вдалеке виднеются низкие бурые домики и засыпанные снегом газоны, от которых нас отделяет шестиметровый забор, окаймленный поверху двойным витком колючей проволоки.

Я поднимаю руку. Мисс Бейли отрывает от книги взгляд.

– Итак, дамы, пока сделаем перерыв. Запишите, как вы думаете – почему Амос решил усыновить Бада?

– Из-за денег! – выкрикивает Рашида.

– Так и напишите, – повторяет мисс Бейли.

Рашида зажимает в руке карандаш и принимается выводить в тетради печатные буквы – даже мне в глубине комнаты видно, какие они кривые и неуклюжие.

Мисс Бейли подходит к компьютеру.

– Что такое? – спрашивает она.

– Я не знаю, что делать.

– Кликай ответ, который считаешь правильным.

– Кликай?

– Нажимай мышкой.

Я недоуменно качаю головой.

– Давай так. – Мисс Бейли присаживается рядом со мной на колени, подоткнув под себя пеструю юбку. – Ты будешь говорить, какой ответ считаешь правильным, а я – отмечать. Первый вопрос: «Какое слово лучше всего передает смысл речи Меркуцио?» Как думаешь: «а», «б», «в» или «г»?

Я бросаю взгляд на экран и снова смотрю на учительницу. Щеки постепенно заливает предательская краска.

– Не знаю.

– Ты что, не прочитала отрывок?

– Нет.

– Но ты сидишь здесь уже десять минут.

– Я не умею.


– Не умеешь читать?

Я киваю.

Мисс Бейли опускает руки на колени.

– Ладно, ты пришла по адресу. Эти занятия для начинающих читателей. Давай ты послушаешь с нами рассказ. Потом мы будем делать фонетические упражнения.

Я сажусь к остальным девочкам, и мисс Бейли вновь начинает читать вслух. Невольно вспоминается Берти, те дни у пруда и сказки, которые она оживляла своим голосом. Я старательно слушаю, но не запоминаю ни слова.





Глава 22




На следующий день, в пору странного затишья между уроками и обедом, когда все сидят в камерах и болтают через решетку с соседками или наводят, как умеют, порядок – например, развешивают повсюду фотографии, – по тюремному блоку вдруг разносится радостный гул.

Энджел бросает книгу и прижимается лицом к прутьям.

– О нет, – стонет она. – Опять…

– Что такое? – спрашиваю я.

К нашей камере подходят Трейси и Рашида. Обе тащат по мятой картонной коробке. Трейси глядит в сторону, рассеянно поглаживая крохотный стальной крестик на длинной зубной нити.

– Чего вам надо? – спрашивает Энджел. – Проповедовать в тюрьмах запрещено.

– Мы здесь по делу, – объявляет Рашида, улыбаясь во все зубы, измазанные чем-то синим. Она достает из картонной коробки два длинных цилиндра – ярко-зеленый и розовый. – Миссис Нью назначила нас раздавать мороженое, которое пожертвовал банк продовольствия[6].

– С чего бы именно вас? – хмыкает Энджел.

– В награду за самую чистую камеру, – говорит Трейси, откидывая с глаз челку. – Тебе, видимо, это не грозит. – Она выразительно обводит взглядом разбросанные по полу бумаги и рассыпанные повсюду тетрадки Энджел.

– Я не буду, – та качает головой. – Взятки от миссис Нью мне не нужны. Можете отдать мою порцию Минноу.

Рашида просовывает обе упаковки сквозь решетку, и я прижимаю ледяные эскимо в пластиковой обертке к груди. Девочки, поедая мороженое, идут дальше.

– Опять они за свое, – говорит Энджел, скрестив руки и окидывая тюремный коридор взглядом.

– Ты про что? – спрашиваю я, разрывая зубами верхушку одного эскимо.

– Весной всегда начинается. То мороженое раздают, то импровизированный аквапарк во дворе устраивают, то пикник в столовой…

– Здорово, – говорю я, а когда Энджел бросает на меня недоуменный взгляд, спрашиваю: – А почему весной?

– Статистически доказано, что с потеплением чаще всего начинаются тюремные бунты. Таблетки, конфетки и взятки – проверенный способ удержать нас в узде, чтобы мы вели себя прилично. Надо будет поспрашивать охранников; кто-нибудь наверняка видел, как мороженое приносит сама мисс Нью, а никакие не волонтеры из продовольственного банка.

– А сейчас правда весна? – спрашиваю я.

Энджел недовольно косится в мою сторону.

– Ты вообще меня слушаешь?

– Я люблю весну… – Посасывая кончик ледышки со вкусом лайма, вытягиваюсь на койке в полный рост. – Весной мы вместо синих платьев надевали серые. И я всякий раз верила, что уж в этот год будет по-другому.

Энджел забирается на свою койку, бормоча под нос, что мозги у меня совсем набекрень поехали.

…В это время года в горах обычно лежал снег, но в воздухе уже чувствовалось, что лес понемногу заигрывает с весной. Бывало так, что я шагала между облаченными в иней деревьями, торопясь на встречу с Джудом, и меня вдруг оглушало зеленым запахом дикого лука или тыквы. Ароматы доносились даже сквозь метровый слой снега, будто растения умоляли их дождаться: они там, глубоко, еще дремлют, но скоро развернутся в полную силу. В тюрьме ничем не пахло – только едой из столовой и чистящими средствами, – однако Джуда все равно не хватало так сильно, что из глаз брызгали слезы. Как и говорила Энджел, воспоминания окружали меня повсюду.

Было время, когда мы с Джудом еще не любили друг друга. Когда только начинали сознавать, причем оба, что такое дружба. Именно тогда Джуду пришла в голову мысль построить домик на дереве. Это была наша первая общая весна. Мы почти каждый день встречались у лиственницы, а если мне не удавалось ускользнуть из Общины, Джуд писал коротенькие записки и сажал их на крохотный гвоздик. Когда я призналась, что не умею читать, он стал рисовать картинки.

Потом мы подросли, и он перестал рисовать. Вместо этого писал три слова – слова, которые я прочитала бы даже в самой кромешной тьме: «Скучаю по тебе».

В один из таких ранних весенних дней Джуд, выйдя из леса, достал из кармана самосшитых штанов длинный кусок пирога в целлофановой пленке.

– Это еще что? – удивилась я.

– «Твинки»[7], – сказал он, хитро блеснув глазами.

– Откуда он у тебя?