Свет невозможных звезд
Часть 37 из 63 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Эй, Доберман!
— Чего?
— Я перебегу туда.
— Не дури! Они только этого и ждут.
— Ты не мог бы их отвлечь?
— Нет.
— Что значит «нет»?
— Не собираюсь подставляться. — Обычный напор пропал из его голоса. — Ради тебя уж точно.
Я проглотил просившиеся на язык ругательства, сжал кулаки и снова вспомнил сестру.
— Ладно, пусть так. А сказать, где они, можешь?
Лицо в окне запрокинулось кверху.
— Ага, вижу их.
— Где?
— За три дома от нас на твоей стороне. На уровне третьего этажа.
— Что делают?
— А, черт, по-моему, собрались приземляться.
Я выругался себе под нос. Сейчас или никогда. Если поймают в этой каморке, мне не спрятаться. Буду тут, как рыба в бочке.
Визг двигателей стал пронзительным. Я сменил позицию, уперся ногами в пол, как спринтер перед стартом. Мне нельзя поскользнуться — второго шанса не будет.
— Спускаются! — крикнул Доберман.
Язык у меня был суше уличной пыли.
— Скажи, когда будут над самой землей.
Если я верно рассчитал, пилот и стрелок будут заняты посадкой, и это, если повезет, подарит мне секунду. И еще полсекунды даст поднятая двигателями пыль.
— Сейчас… — Доберман начал отсчет. — Три… два…
Я бросил тело вперед, приказав ногам отдать толчку все силы, и вырвался на яркий свет шаров, колотя ногами улицу и работая локтями, как насосом, загоняя в легкие холодный воздух. На флайер я не смотрел — весь сосредоточился на лестнице впереди. Если в меня и стреляли, я не слышал выстрелов. В ушах стоял гул дыхания и грохот сердца.
В четыре прыжка я оказался на первой полосе, перескочил центральное ограждение и приземлился на одну ногу. Чуть было не растянулся плашмя, но тут ударила оземь вторая нога, и вот я снова мчусь. Я обогнул нарты, стараясь пригибаться к самой земле, и ввалился в проем с лестницей.
Каждая ступень здесь была высотой полметра, бегом по таким не проскочишь, но я выжал все, что мог, и, задохнувшись, упал на площадку. Легкие горели от морозного воздуха.
Почти минуту я лежал, разевая рот и силясь выровнять дыхание. От адреналина меня тошнило, зато голова кружилась от восторга. Я расхохотался. Я обогнал смерь. Не бывает побед древнее и чище этой.
Но до спасения было еще далеко.
Раз флайер приземлился, его экипаж погонится за мной, и у преследователей будет оружие. Я нашарил в кармане и сжал ножик, так ободривший меня при выходе в нашу дурацкую экспедицию. Сейчас, против автоматического оружия, он был хуже, чем ничего. Я с тоской вспомнил оставшиеся на нартах арбалеты, но до них мне было не добраться — с тем же успехом они могли бы остаться на другой тарелке.
Безоружному остается надежда только на талант удирать и прятаться. Лестница от площадки, где я лежал, продолжалась высоко вверх, завиваясь винтом между этажами. Я поднялся на дрожащих ногах и полез дальше.
24
Сал Констанц
Мы падали в бездну, провожаемые последними словами тех, кого оставили на смерть, и каждый оплакивал их по-своему. Оконкво ни с кем не разговаривала и не вылезала из тренажерной, раз за разом доводя себя до изнеможения. Эддисон заперлась в каюте и никого не хотела видеть. По словам «Злой Собаки», она почти не вставала с койки и с тяжелым безразличием таращилась в стальной потолок. Престон предлагал ей успокаивающие — она его прогнала. Она даже Люси не открыла дверь. Не скажу, чтобы я ее винила. После всего, через что она прошла, — после потери корабля и команды — утрата Шульца могла показаться ей концом света. Мне ли ей не сочувствовать, ведь у меня хватало своих призраков. А сегодня предстояло зажечь четыре новые свечи — за Шульца, «Грешника» и двух маленьких драффов в машинном зале «Грешника». Еще четыре потери в этой безумной войне.
Нод горевал о погибших отпрысках. Узнав, что «Грешник» остался на верную смерть, он свернулся в чешуйчатый шар и много часов не показывал ни одного лица, но в конце концов раскрылся и снова взялся за работу, бормоча догмы своей стоической веры в Мировое Древо.
— Ничто не пропадает совсем, — произнес он и занялся распределительным щитом, нуждавшимся в замене предохранителей.
После дня такой жизни я позвала Престона выпить со мной на камбузе. Мы сели за столик с парой бокалов джин-мартини и подняли тост за отсутствующих друзей. Следы на полу указывали, где был когда-то приварен к палубе шпион по имени Аштон Чайлд.
— Извини, Престон, — сказала я. — Похоже на то, что ты записался не на тот корабль.
— Не уверен, — ответил он, поигрывая оливкой в бокале.
— Почему бы это?
Он горько улыбнулся.
— Запишись я на другой корабль, скорее всего, был бы уже мертв.
С этим я не могла не согласиться.
— Да, что ни говори о «Злой Собаке», а выживать она умеет.
— Это точно. — Он прошел к стойке и налил нам еще по одной. — Но дело ведь не только в ней?
— Как это понимать?
Он поставил полные бокалы на стол.
— Мы бы не ушли так далеко, если бы вы в рубке не принимали решения. Кое-какие заслуги и за вами есть.
— Не знаю, не знаю. — Я не считала, что достойна похвалы. — Чувствую себя самозванкой. Я всегда поступала так, как мне в тот момент казалось правильным, а сколько людей потеряла. Джордж, Альва, Шульц, вся станция Камроз… Сколько из них уцелели бы, если бы я принимала более умные решения?
Престон пожал плечами:
— За Камроз нам едва ли приходится винить себя. Нас там даже не было.
— Но джинна из бутылки выпустили мы.
— Насколько мне помнится, особого выбора у нас не было.
— Выбор есть всегда, — не согласилась я.
Я пила маленькими глотками. Престон точно выдержал пропорцию джина с вермутом. Я хорошо его натаскала за эти месяцы.
Осушив бокал, он вытер губы рукавом.
— Сказали бы это моему отцу.
Я отставила выпивку.
— Прости.
— Это мы уже проходили. Я вас не виню. Иначе было нельзя.
— Да, и все равно.
— Забудьте. — Он покачал головой. — Напрасно я об этом заговорил.
— И все же…
— Не будем ворошить прошлое. — Он оглянулся на стойку, но вставать за новой порцией не стал. — Давайте о другом.
— Как держится Люси?
Престон поскреб щеку.
— Она молодец. Грустит о Шульце, а к остальному относится философски.
— Я боялась, что она сорвется.
— Она говорит, что за последние десять тысяч лет видела достаточно смертей. Привыкла.
Я мотнула головой.
— Все забываю, что она не девочка.
— Тут я вас понимаю. Только что вела себя как ребенок, и вот вы уже разговариваете с нечеловеческой машиной возрастом старше египетских пирамид. — Он содрогнулся. — У меня от нее мурашки, честное слово.
Мы немного посидели молча в комнате, рассчитанной на целую роту, а наполненную сейчас только призраками, говорить о которых мы были еще не готовы.
— Чего?
— Я перебегу туда.
— Не дури! Они только этого и ждут.
— Ты не мог бы их отвлечь?
— Нет.
— Что значит «нет»?
— Не собираюсь подставляться. — Обычный напор пропал из его голоса. — Ради тебя уж точно.
Я проглотил просившиеся на язык ругательства, сжал кулаки и снова вспомнил сестру.
— Ладно, пусть так. А сказать, где они, можешь?
Лицо в окне запрокинулось кверху.
— Ага, вижу их.
— Где?
— За три дома от нас на твоей стороне. На уровне третьего этажа.
— Что делают?
— А, черт, по-моему, собрались приземляться.
Я выругался себе под нос. Сейчас или никогда. Если поймают в этой каморке, мне не спрятаться. Буду тут, как рыба в бочке.
Визг двигателей стал пронзительным. Я сменил позицию, уперся ногами в пол, как спринтер перед стартом. Мне нельзя поскользнуться — второго шанса не будет.
— Спускаются! — крикнул Доберман.
Язык у меня был суше уличной пыли.
— Скажи, когда будут над самой землей.
Если я верно рассчитал, пилот и стрелок будут заняты посадкой, и это, если повезет, подарит мне секунду. И еще полсекунды даст поднятая двигателями пыль.
— Сейчас… — Доберман начал отсчет. — Три… два…
Я бросил тело вперед, приказав ногам отдать толчку все силы, и вырвался на яркий свет шаров, колотя ногами улицу и работая локтями, как насосом, загоняя в легкие холодный воздух. На флайер я не смотрел — весь сосредоточился на лестнице впереди. Если в меня и стреляли, я не слышал выстрелов. В ушах стоял гул дыхания и грохот сердца.
В четыре прыжка я оказался на первой полосе, перескочил центральное ограждение и приземлился на одну ногу. Чуть было не растянулся плашмя, но тут ударила оземь вторая нога, и вот я снова мчусь. Я обогнул нарты, стараясь пригибаться к самой земле, и ввалился в проем с лестницей.
Каждая ступень здесь была высотой полметра, бегом по таким не проскочишь, но я выжал все, что мог, и, задохнувшись, упал на площадку. Легкие горели от морозного воздуха.
Почти минуту я лежал, разевая рот и силясь выровнять дыхание. От адреналина меня тошнило, зато голова кружилась от восторга. Я расхохотался. Я обогнал смерь. Не бывает побед древнее и чище этой.
Но до спасения было еще далеко.
Раз флайер приземлился, его экипаж погонится за мной, и у преследователей будет оружие. Я нашарил в кармане и сжал ножик, так ободривший меня при выходе в нашу дурацкую экспедицию. Сейчас, против автоматического оружия, он был хуже, чем ничего. Я с тоской вспомнил оставшиеся на нартах арбалеты, но до них мне было не добраться — с тем же успехом они могли бы остаться на другой тарелке.
Безоружному остается надежда только на талант удирать и прятаться. Лестница от площадки, где я лежал, продолжалась высоко вверх, завиваясь винтом между этажами. Я поднялся на дрожащих ногах и полез дальше.
24
Сал Констанц
Мы падали в бездну, провожаемые последними словами тех, кого оставили на смерть, и каждый оплакивал их по-своему. Оконкво ни с кем не разговаривала и не вылезала из тренажерной, раз за разом доводя себя до изнеможения. Эддисон заперлась в каюте и никого не хотела видеть. По словам «Злой Собаки», она почти не вставала с койки и с тяжелым безразличием таращилась в стальной потолок. Престон предлагал ей успокаивающие — она его прогнала. Она даже Люси не открыла дверь. Не скажу, чтобы я ее винила. После всего, через что она прошла, — после потери корабля и команды — утрата Шульца могла показаться ей концом света. Мне ли ей не сочувствовать, ведь у меня хватало своих призраков. А сегодня предстояло зажечь четыре новые свечи — за Шульца, «Грешника» и двух маленьких драффов в машинном зале «Грешника». Еще четыре потери в этой безумной войне.
Нод горевал о погибших отпрысках. Узнав, что «Грешник» остался на верную смерть, он свернулся в чешуйчатый шар и много часов не показывал ни одного лица, но в конце концов раскрылся и снова взялся за работу, бормоча догмы своей стоической веры в Мировое Древо.
— Ничто не пропадает совсем, — произнес он и занялся распределительным щитом, нуждавшимся в замене предохранителей.
После дня такой жизни я позвала Престона выпить со мной на камбузе. Мы сели за столик с парой бокалов джин-мартини и подняли тост за отсутствующих друзей. Следы на полу указывали, где был когда-то приварен к палубе шпион по имени Аштон Чайлд.
— Извини, Престон, — сказала я. — Похоже на то, что ты записался не на тот корабль.
— Не уверен, — ответил он, поигрывая оливкой в бокале.
— Почему бы это?
Он горько улыбнулся.
— Запишись я на другой корабль, скорее всего, был бы уже мертв.
С этим я не могла не согласиться.
— Да, что ни говори о «Злой Собаке», а выживать она умеет.
— Это точно. — Он прошел к стойке и налил нам еще по одной. — Но дело ведь не только в ней?
— Как это понимать?
Он поставил полные бокалы на стол.
— Мы бы не ушли так далеко, если бы вы в рубке не принимали решения. Кое-какие заслуги и за вами есть.
— Не знаю, не знаю. — Я не считала, что достойна похвалы. — Чувствую себя самозванкой. Я всегда поступала так, как мне в тот момент казалось правильным, а сколько людей потеряла. Джордж, Альва, Шульц, вся станция Камроз… Сколько из них уцелели бы, если бы я принимала более умные решения?
Престон пожал плечами:
— За Камроз нам едва ли приходится винить себя. Нас там даже не было.
— Но джинна из бутылки выпустили мы.
— Насколько мне помнится, особого выбора у нас не было.
— Выбор есть всегда, — не согласилась я.
Я пила маленькими глотками. Престон точно выдержал пропорцию джина с вермутом. Я хорошо его натаскала за эти месяцы.
Осушив бокал, он вытер губы рукавом.
— Сказали бы это моему отцу.
Я отставила выпивку.
— Прости.
— Это мы уже проходили. Я вас не виню. Иначе было нельзя.
— Да, и все равно.
— Забудьте. — Он покачал головой. — Напрасно я об этом заговорил.
— И все же…
— Не будем ворошить прошлое. — Он оглянулся на стойку, но вставать за новой порцией не стал. — Давайте о другом.
— Как держится Люси?
Престон поскреб щеку.
— Она молодец. Грустит о Шульце, а к остальному относится философски.
— Я боялась, что она сорвется.
— Она говорит, что за последние десять тысяч лет видела достаточно смертей. Привыкла.
Я мотнула головой.
— Все забываю, что она не девочка.
— Тут я вас понимаю. Только что вела себя как ребенок, и вот вы уже разговариваете с нечеловеческой машиной возрастом старше египетских пирамид. — Он содрогнулся. — У меня от нее мурашки, честное слово.
Мы немного посидели молча в комнате, рассчитанной на целую роту, а наполненную сейчас только призраками, говорить о которых мы были еще не готовы.