Свет невозможных звезд

— Не очень-то много он нашел.

Я видела свое отражение в витрине: подбитая мехом куртка, всклокоченные белые волосы — ненормальная, беседует сама с собой.

«Твоих находок хватало, чтобы не умереть с голоду».

— Тебя за это благодарить не приходится.

«Да».

— Ты сказал, что отдаешь мне «Тетю Жиголо», чтобы загладить свой уход, но дело не только в этом, так?

«Я хотел дать тебе выбор, другой выход».

— Совесть успокаивал?

«Нет, послушай…»

— Заткнись!

Я остановилась. Ломакс с Пауком встали по сторонам. Впереди, прижавшись к обрыву, на самом краю городка, стояла каменная вилла. Стены ее сложили из крупных, грубо обтесанных камней. Окна были забраны толстыми железными решетками, двери защищены стальными пластинами. Земля за зданием круто обрывалась к серебристому полотнищу мелководного озера.

Паук, перехватив оружие поудобней, спросил:

— Это здесь?

— Да.

— Постучим или вышибить дверь?

Я поджала губы. Хороший вопрос.

— Вышибай.





23

Мишель Па




Мы с Доберманом волокли нарты в город, а шары с каждым нашим шагом разгорались ярче — тени зданий съеживались, становились меньше и бестелесней. Мы шли по привычному маршруту, проложенному и исхоженному прежними экспедициями. Но даже по нему продвигались до одури медленно. Колесики громоздких нарт застревали в колеях и трещинах, а значит, то и дело приходилось останавливаться, чтобы их высвободить.

На одной такой остановке, когда я выковыривал передние колеса из клинообразной трещины между половинками обвалившегося камня, Доберман отстегнул упряжь и сказал:

— Сделаем пятиминутку.

Его лысая голова блестела от испарины. Вытащив из-за пояса металлическую флягу, он глотнул воды.

Я, справившись с колесами и держась за ноющую поясницу, распрямился и обернулся в ту сторону, откуда мы пришли. Пройденные улицы были пусты. Мы стояли на широком проспекте с двумя полосами, разделенными низким и узким барьером. В промежутках барьера насыпали заплатки плодородной почвы, где когда-то могли расти декоративные деревья — а теперь остался один бурьян.

Я поленился отстегивать ремни. Просто остановился, оглядывая широкие фасады зданий по сторонам. Здесь не было ничего прямого. Все углы не такие, как надо, все какое-то перекошенное. Одни здания клонились вперед, нависали над улицей, другие запрокидывались назад или в стороны. В каждом имелись широкие окна и высокие открытые проемы дверей. Будь это человеческий город, можно было бы вообразить на их месте витрины, хотя о том, чем здесь торговали, оставалось только гадать.

— Знаешь, что до меня не доходит? — Я притопнул по земле. — Как это ноги умудряются одновременно потеть и мерзнуть?

Доберман фыркнул. Его не волновали ни мои мысли, ни тем более мои ноги. Бесцветные подозрительные глазки смотрели вперед по улице.

— Если не ошибаюсь, вон то здание — то, что нам нужно. — Он указал на высотку, поднимавшуюся над крышами справа. — Если сумеем найти проход сквозь дома, я выведу прямо к башне, чтобы не тащиться пару километров до перекрестка и не закладывать крюк.

Я похрустел суставами пальцев. Уличные шары в этой части города работали не хуже, чем везде, а вот воздух казался холоднее обычного. У меня изо рта шел пар.

— Это дольше получится. Пока найдем подходящую, придется перепробовать дюжину дверей.

— А вдруг найдем сразу ту, что нужно? — Доберман скривил губы. — Или трусишь?

Я прищурился на его задиристый тон.

— Заткнись, Доберман.

— А что? Ты вдруг в храбрецы вышел? — Он наслаждался перепалкой. — Это не про тебя говорят, что ты в космопорту сдрейфил и сдал сестрицу работорговцам?


— Работорговцам?

— Ага, — ощерился он. — Они тебе заплатили за Корделию. И увезли ее с собой, чтобы продать на первой попавшейся планете.

Я стиснул кулаки.

— Лучше заткнись.

— Да ладно, — хихикнул Доберман, — не мне судить, на чем ты делаешь деньги. Я только потому тебя взял, что ты знаешь город и умеешь помолчать, когда надо.

Я вернулся к нартам. Грубо дернув, подтянул крепежные ремни.

— Ты, Доберман, с детства хитришь, и сейчас такой.

— Пошел ты, Па. — Он больше не улыбался, стал серьезным. — А ты подумай, между прочим. Сколько у нас было знакомых ребят? И все мечтали стать старьевщиками, все до единого. Чтоб мне провалиться, других вариантов было маловато. А сколько осталось в деле? Бен Вонючка потерял ногу в Зеленой зоне. Мел с Заком пропали, Йона пристрелили…

Я, закрепив ремни, поднял голову:

— Ты к чему ведешь?

Доберман украдкой скосил на меня взгляд.

— К тому, что у нас с тобой есть мозги, которых тем не хватало. А моя идея сделает нас богачами…

— Если Брандт нас не прикончит.

— Брандт и не узнает, — отмахнулся Доберман. — Подумает, мы пришли с пустыми руками. А когда все уляжется, вернемся и наживем состояние.

— Если там что-то есть.

— Как же не быть! Ты не хуже меня знаешь, не то бы здесь не стоял. — Он постучал себя пальцем по виску. — Мозги, парень. И у меня тоже.

Между зданиями пронесся нарастающий свист. Брови Добермана надвинулись на глаза, как у неандертальца.

— Флайер?

Как ни глупо, мой мозг отказался верить свидетельству ушей. Я же знал, что на Второй городской вообще нет флайеров, даже у безопасников — патрули разъезжали на тяжеловесных бронетранспортерах.

Я увидел, как Доберман, с удивительным для его грузности изяществом, шлепая подошвами по дороге, несется к ближайшей «витрине».

— Беги, Па!

Будучи впряженным в нарты, я потратил несколько драгоценных секунд на возню с креплениями. Арбалеты лежали на дальней стороне — у Добермана, а времени обходить повозку, чтобы их достать, не было. Отстегнувшись, я тотчас развернулся и бросился прочь, топоча и оскальзываясь на трещинах.

За моей спиной над крышами поднялся флайер. Оглянувшись, я отчетливо различил две фигуры в прозрачном пузыре кабины. Тот, что слева, — пилот; у того, кто справа, в руках была длинноствольная винтовка с телескопическим прицелом. Я увидел, как он склонился в открытый боковой люк и выстрелил. Пуля просвистела мимо и шмякнула по дороге в паре метров от моей ступни. Я не стал ждать второй, а всем телом ввалился в проем ближайшего здания.

Прокатившись по полу, я замер в темноте, ловя ртом воздух, между тем как флайер прошел над опустевшей улицей, выбивая нижними соплами пыль и камешки. Стены вокруг меня были голыми, без дверей и окон, так что выхода отсюда не было. Пол устилали древние черепки. В углу лежал перевернутый пятиногий стул. С потолка свисали игольчатые черные сосульки, все разной длины. Отдышавшись, я перевернулся на живот и на локтях пополз к двери. Острые осколки керамики впивались в грудь и предплечья. Если флайер приземлится, я окажусь в ловушке. Они загонят меня в угол.

Рискнув выглянуть, я заметил лицо Добермана в тени незастекленного окна напротив. Флайера видно не было, но я слышал, как визжат его двигатели в развороте на угол атаки.

Доберман с той стороны тыкал пальцем вверх и шевелил губами, но я не понимал его.

— Не слышу! — гаркнул я.

В воздухе стоял острый запашок, словно призрак давно готовившегося здесь карри. Мой напарник отшатнулся и прижал палец к губам.

— Они же ничего не слышат за шумом двигателей, — засмеялся я над ним.

Доберман оскалился.

— Кто это? — спросил я.

— Откуда мне знать.

Тень прошла по улице между нами, и я отпрянул в сумрак, подальше от света уличных шаров. Те, в кабине, должны были видеть, в какую дверь я нырнул, но могли не знать, что за ней нет выхода. Если не показываться, они, может быть, станут расширять круг поиска, полагая, что я постараюсь выбраться на задворки. Хлипкая надежда, но я цеплялся и за такую.

Флайер летит быстро — собственно, он мог бы за несколько минут пересечь тарелку от края до края, — зато ему не пробраться в трещины и тесные углы, в кишки города. Пешком от него не убежать, но можно затеряться в узких переулках и норах нечеловеческих строений.

Если бы только выбраться из этой комнаты!

Я потер лицо руками. Что бы сделала на моем месте Корделия? Она всегда была умнее меня. Я пер вперед, не думая о риске, а она была голосом разума, умела хладнокровно проанализировать ситуацию. Она была права, упрекая меня тогда в Норе, — я вечно куда-то вляпывался. Но так же быстро, как доводил нас до беды, я всегда находил и выход. Сколько лет мы с ней были одной командой. Ее предусмотрительность служила превосходной оберткой для моего безрассудства. Именно безрассудства, а не отваги. Лежа в пыли и черепках пустого склада, я это хорошо понимал. Это совсем разные вещи. Отважный не отдал бы сестру незнакомцам. Когда дошло до дела, когда она по-настоящему во мне нуждалась, я бросил ее и дал деру.

В окне напротив маячило лицо Добермана. В двери соседнего с ним здания мне мерещилась уходящая наверх лестница — она могла вывести и к высотке, на которую мы нацелились. Будь здесь Корделия, она велела бы мне не высовываться, сидеть смирно и ждать, пока минует опасность. Я знал, что это хороший совет, — только вот тайник мне попался паршивый. Чтобы окопаться, нужно было найти дыру получше — желательно с задним ходом, и та лестница представлялась пока наилучшим вариантом. Только доберусь ли я до нее или раньше подстрелят? Мне предстояло пересечь одну полосу и барьер посередине. Хорошо бы знать, где находится флайер. Я слышал визг его винтов, но видеть не мог.