Свет невозможных звезд

— Как ты это делаешь?

— Не знаю.

— Такое и раньше бывало?

— Однажды в Норе, где вы нас нашли.

Я вспомнила переулок у дядиного дома, мои игрушки из ткани тарелки и призналась:

— А может, и не однажды.

Ломакс, помедлив, убрала руку от кобуры.

— Не больно?

Я пошевелила пальцами.

— Покалывает.

К нам приблизился Паук с пескоструем на плече. Его дреды шуршали по вороту длинного пальто, полы которого хлопали по лодыжкам.

— Что стряслось, тетушки?

Смотрел он не на нас, а на улицу.

— Корделия чувствительна.

— Да что ты говоришь!

Ломакс, насупившись, понизила голос до резкого шепота:

— Нет же, идиот, я хочу сказать — она чувствует!

Паук недоверчиво вздернул бровь:

— В смысле — чует артефакты и все такое?

— Больше того. По-моему, она способна с ними взаимодействовать.

— Врешь!

Ломакс ткнула большим пальцем на дверь бара:

— Там на стене висит копье очажников. Она заставила его плясать.

Паук впервые уставился прямо на меня. Впитал взглядом от головы до пят и хмуро спросил:

— И что нам с ней делать?

Ломакс обняла меня за плечи.

— Убрать отсюда, пока у кого-нибудь не возникло светлых идей.

Я поежилась от ее прикосновения.

— Каких идей? О чем вы говорите?

Ломакс посмотрела на меня с жалостью.

— Твой отец тоже обладал чувствительностью. Может, не такой, как у тебя, но чуял технику очажников. И за сто шагов мог отличить подделку от подлинной.

— И?..

— И — люди с таким талантом дорого стоят. Достаточно дорого, чтобы похитить их при первом подвернувшемся случае.

— Нет у меня таланта, — вспыхнула я и протянула к ней раскрытые ладони. — Я даже не понимаю, что это такое.

«Понимаешь, — шепнул у меня в голове голос Ника Мориарти, похожий на плеск полузабытого прибоя. — Ты всегда это знала. Ты слышала песню тарелок, чувствовала их вещество под ногами. Ты целыми днями жила и дышала в пустотах покинутого города, ты пользовалась интуицией, чтобы отыскать в руинах артефакты, хотя бы столько, чтобы прокормить семью…»

Я зажала виски кулаками:

— Перестань!


«У тебя есть дар, Корделия, просто ты не хотела его замечать».

— Заткнись! Ты меня не знаешь!

Ломакс с Пауком глазели на меня, гадая, что предпринять.

«О нет, я знаю. Знаю тебя лучше всех на свете, даже лучше, чем ты сама себя».

— С чего бы это?

«А я помогал Интрузии тебя создавать».



— Как ты собираешься искать его без адреса? — Паук настороженно осматривал городок.

Ломакс кивнула на меня:

— Ее-то мы нашли?

— Да, в конце концов. А сколько шарили наугад, пока не засекли?

Я махнула им, чтобы замолчали. Вслушивалась в другие голоса — слабые, далекие, чужие.

Плотно зажмурившись, я медленно развернулась по кругу и сказала:

— Вот. Нам туда.

Глаза мои открылись, рука указала вперед.

Оба они смотрели, как я, подняв опущенный капюшон куртки, решительно двинулась в холодную суровую ночь.

— Идемте, — позвала я.

Слова, звучавшие у меня в голове, были непереводимы, но чем-то знакомы. Где-то в этом поселении меня звали древние артефакты тарелки — а воспоминания Ника Мориарти сообщили, что он много лет дарил такие Льюису. У мальчика не проявился талант Корделии, так что оставлять ему корабль не было смысла. Вместо этого Ник возил ему сувениры и игрушки с тарелок, чтобы обеспечить финансовое состояние единственному наследнику мужского пола, урывал для него диковинки и статуэтки из поставок для университетов дюжины миров.

— Я их слышу! — крикнула я через плечо, выдыхая пар вместе со словами и не заботясь, поймут ли меня. — Где они, там и он.

Не дожидаясь догонявших меня Ломакс с Пауком, я прошагала по запутанным улочкам унылого поселка, замедляя шаг только на перекрестках, чтобы уловить источник голосов. Паук с Ломакс прикрывали меня, как телохранители, брали на прицел каждую подворотню и каждую угрожающую тень на пути. Им мало было бы проку, если бы меня утащили и заставили служить живым счетчиком Гейгера, отщелкивая потенциальную ценность найденных артефактов.

На ходу я впивалась ногтями в ладони. Никогда в жизни еще не бывала так зла.

«Я помогал Интрузии тебя создавать», — сказал мне отец так просто и буднично, словно это откровение ничего не стоило.

«Я заключил сделку, — пытался он объяснить мне сейчас. — Много лет назад, до твоего рождения, я провалился в Интрузию. Очажники оставили там много всякого. Оружие и прочее, чтобы остановить погоню своих созданий. И разум. Он предложил мне жизнь взамен на разрешение воспользоваться моей спермой».

— Но зачем? Зачем ты это сделал?

«Таковы были условия сделки».

Я скорее ощутила, нежели услышала его вздох. И когда он заговорил снова, голос показался мне усталым.

«Она пыталась создать человеческое существо, совместимое с технологией строителей тарелок».

— И ты помогал меня сделать?

«Она знала о моей „чувствительности“ и набила мне яички генами тысяч других людей со схожим талантом. В обмен на второй шанс мне нужно было всего лишь сделать ребенка женщине с одной из тарелок и после твоего рождения оставить там, пока ты не повзрослеешь».

— То есть по условиям сделки ты должен был меня бросить?

«Интрузия сочла, что тебе для проявления врожденных задатков требуется погружение в среду и окружение их техники. Для максимального развития твоих потенций нужна была близость к тарелкам от зачатия и позже. Создать такую связь ни в чьих силах — она должна выковываться годами и десятилетиями».

— А Льюис? С ним ты поддерживал связь?

«Он мой сын».

— А я твоя дочь.

«В некотором смысле у тебя тысяча отцов».

На улице было мало прохожих. Должно быть, обида и гнев отражались у меня на лице, потому что редкие встречные меня сторонились.

— Потому-то ты заботился о нем, а обо мне нет?

«Я хотел дать твоей матери денег, но она не взяла. В раннем детстве у тебя был дар, хотя с возрастом он угас. Зато потом, когда ты подвизалась старьевщиком, развила чутье на находки. Твой дар начал проявляться заново».