Свет невозможных звезд

Через несколько лет она подавит в себе эту странную способность плавить и лепить металл, из которого состоит поверхность ее мира, и сама поверит, что выплясывающие перед ней фигурки — лишь игра слишком живого детского воображения. Но пока она довольна: сидит на корточках и смотрит, как они танцуют.



Много ли я забыла о своей жизни? Я попробовала вспомнить ребят, с которыми росла в припортовом районе, но наскребла в памяти лишь полдюжины имен, да и из них, ручаюсь, некоторые принадлежали тем, кого знал в детстве отец. Мне передавали только сведения об управлении «Тетей», но с ними просочились и другие, из серой зоны между тем, что он делал и кем был.

В уме крутились слова Ника об Интрузии. Если верно, что мы есть сумма наших воспоминаний, что сама наша личность состоит из памяти прошлого, — что происходит, когда мы забываем? Если мы лишились памяти, что остается? А когда нам устанавливают новые воспоминания, изменяя то, что делает нас теми, кто мы есть, — кем мы становимся?

Я — еще я? Или уже нет?



«Тетя Жиголо» застонала, зацепив атмосферу где-то над экватором. Я в кресле второго пилота ощущала каждый рывок и пике старенького судна. На одном уровне переживания представлялись рутиной, словно я тысячу раз протягивала дымный след сквозь небеса чужих миров; на другом — испытание было сравнительно новым и тревожным. Для выросшей на тарелке девчонки тряска в планетной атмосфере выглядела прелюдией к крушению.

— Все нормально, — твердила я себе под нос, вцепившись в подлокотники и понимая при этом, что я — в иной жизни — проделывала такое несчетное количество раз.

Когда корабль качнулся и накренился, меня на головокружительное мгновение сменил Ник Мориарти. Мои ладони — тонкие, девичьи — потянулись приласкать панель управления, заставить старый корабль плясать по мановению руки.

А потом худшее миновало, и я сразу пришла в себя. Небо расчистилось: яркую синеву пятнали, как отпечатки пальцев, клочки серого и белого. Земля разворачивалась под нами рельефной картой. И хотя я все детство провела в освещенном шарами полумраке тарелок, это огромное воздушное пространство показалось до боли знакомым — и захватывающим дух.

Ломакс покосилась на меня с пилотского поста.

— Ты в порядке, девочка? Не мутит?

— Все хорошо.

Корпус звякал и тикал, остывая в высотных слоях атмосферы.

— Что-то ты бледновата. Если начнет тошнить, выбери другое место, ладно?

— Говорю же, все хорошо.

— Уверена? Потому что…

— Хватит, прекрати, Тесс! Кончай суетиться, смотри за дорогой, черт побери.

Я зажала рот ладонью. Ругалась я, но слова были не мои.

— Что ты сказала?

— Извините. Не знаю, откуда это.

— Ты говорила как…

— Как мой отец? — Я сглотнула подступившую рвоту. — Понятно. Извините, я не нарочно.

Ломакс сжала зубы.

— Только не зови меня Тесс, — процедила она и понизила голос почти до шепота: — Так меня никто не зовет. Только Ник. Он один.

Я почувствовала, как краснеют щеки.

— Больше не буду. Обещаю.

Ломакс снова повернулась к панели.

— Смотри же!

Она закатила глаза, словно говоря: «И какого черта я подписалась на эту дурацкую работу?»

Впереди вырастал космопорт — длинная полоса на заливной равнине между остроконечными снежными горами с одной стороны и скалистым побережьем — с другой.



«Иногда, — думала я, проходя вслед за Ломакс в тяжелые стальные двери портовой таверны, — чем больше знаешь о том, где ты есть, тем меньше — о том, кто ты есть, и наоборот».

Таверну устроили в низком прочном бункере на краю посадочной площадки. К большому недовольству Паука, мы оставили его снаружи: кутаться в пальто, баюкать свой пескоструй и бормотать проклятия ветру. Если нарвемся на такое, с чем сами не справимся, вызовем его одним словом.

Обстановка внутри выглядела традиционной. Та часть моего мозга, которой заправлял Ник Мориарти, узнала в ней родню сотням таких же притонов. Не знаю уж почему, все прилегающие к аэропортам, вокзалам и автостанциям бары похожи друг на друга; одни и те же запахи, клиенты — и к космопортам это тоже относится. Отребье, собиравшееся в этой отхожей дыре, мало отличалось от выгоревших старьевщиков на окраине моей тарелки. Все представлялись призраками давно скончавшихся пассажиров в вечном ожидании пропущенного рейса. Побитые жизнью на обочине, выброшенные из главного потока собственным бездельем и ленью, вечные обитатели транзитных зон. Я видела в них то, что знала по себе. Я сама первые годы жизни подъедала крохи и продолжала бы в том же духе, не вывались невесть откуда «Тетя Жиголо», унесшая меня из той жизни.

Никто не обратил внимания на нас с Ломакс, пока мы пробирались к стойке. Пьющие горбились над несбывшимися надеждами, не в силах взглянуть в глаза не только другим людям, но и собственному отражению в зеркале над баром. Вентилятор перемешивал зловонный воздух. На стене висело металлическое копье. Под столиками шмыгали туземные пернатые грызуны размером с мой большой палец, слизывали пролитое пиво и уплетали арахисовую шелуху.

Ломакс стукнула о стойку кредитной карточкой. Бармен, рассматривавший порнотату на собственном предплечье, поднял глаза, и она показала ему два пальца:


— Dos cervezas[5].

Он молча оценил посетительницу и остановил взгляд на диске кредитки в ее руке. Пожал плечами, потер небритый подбородок. Каждым движением выражая презрение и неохоту, вынул из пластиковой упаковки у холодильника пару бутылок и брякнул их на стойку.

Я потянулась к ним, но Ломакс поймала меня за рукав.

— Теплое, — сказала она.

Бармен снова пожал плечами, словно говоря, что температура выпивки — не его забота. Он хотел было получить оплату, но Ломакс отдернула руку.

— Ты говорить-то умеешь?

— Si.

— Хорошо, потому что мы кое-кого ищем.

Бармен сузил глаза.

— Обратитесь к кому другому.

— Обращались. Нас послали сюда.

— Тогда ничем не могу помочь, — сказал он тихим хриплым шепотом, по-прежнему не сводя взгляда с диска, который Ломакс держала так, что парню было чуть-чуть не дотянуться.

— А я думаю, сможете. — Она перегнулась через деревянную стойку, опираясь на ладони. — Мы ищем парня по имени Льюис Пемброк. Он наш друг.

— Не знаю такого.

— А я слыхала, что знаете.

Бармен покосился на меня, отметил мою платиновую стрижку и разноцветные глаза. Фыркнув, сплюнул на пол.

— Если он вам такой большой друг, дамы, как же вы забыли, где он живет?

— Я дружу с его отцом. А дома у него не бывала.

— Так почему бы не послать сообщение?

— Посылала.

Ломакс, оттолкнувшись от стойки руками, выпрямилась в полный рост. Мы пробовали связаться через примитивную всепланетную сеть, но Льюис на наши предложения встречи не отозвался.

— Так чего же вы ко мне-то привязались? — спросил бармен, ковырнув себе клык ногтем мизинца.

— Дело довольно спешное.

— Тогда, боюсь, вы влипли, дамы, — ухмыльнулся он, показав еще несколько золотых зубов, и отошел обслужить клиента у дальнего конца стойки.

— Вот стервец! — оскалилась ему вслед Ломакс.

Я ее не слушала. Смотрела на раскрытые ладони и потирала кончики указательных пальцев подушечками больших.

— Что ты делаешь? — нахмурилась Ломакс.

— Не знаю…

Кожа зудела. В затылке, за навязчивым дребезжанием вентилятора, слышались голоса тарелок. Звон в пальцах усилился, и я испугалась, что они опять засветятся. Сжала кулаки и спрятала их в карманы корабельной робы. Голоса все звали меня короткими невнятными возгласами, одинокими и отрывистыми, как крик потерявшегося охотничьего сокола.

Копье на стене стало позвякивать о крючки подвеса. Бармен обернулся к нему. Остальные выпивохи примолкли.

— Какого?..

Несколько секунд в помещении слышалось только поскрипывание вентилятора и звон оружия.

— Пойдем. — Я потянула Ломакс за рукав. — Надо идти.

Женщина бросила на меня любопытный взгляд, но спорить не стала. За дверью она спросила:

— Что это было?

Я вытащила руки из карманов. Кончики пальцев тлели угольками.

— Копье, — сказала я.

Ломакс отступила назад. Рука ее потянулась к бедру, где висел пистолет.