Свет невозможных звезд
Часть 33 из 63 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— О, я так и собирался.
Включившаяся без предупреждения тяга толкнула меня в грудь, и мы ринулись вперед, прямо на врага. Должно быть, такого хода там ожидали меньше всего, потому что первые их выстрелы ушли вдаль. «Грешник» в ответ полностью выпустил запас торпед. Он отдавал все — даже орудия переключил из оборонительного в атакующий режим. Но оба мы знали, что долго не продержимся.
— Господин Шульц?
— Да, корабль.
Аватара сменила обычное свое одеяние на черную рубашку с шелковым жилетом и сюртуком.
— Я много чего делал в жизни, — произнес он, — и не всем теперь горжусь.
Мне вспомнились мои собственные проделки и мошенничества, все, кого я водил за нос в роли Счастливчика Джонни Шульца.
— Думаю, это мог бы сказать о себе каждый.
Полыхнули новые взрывы. Они убили половину камер по нашему правому борту.
— А вот то, как мы поступаем теперь, — сказал корабль, став как будто выше ростом, — это, думаю, лучшее из сделанного мной.
У меня защипало глаза.
— И это, бесспорно, относится к нам обоим.
«Грешник» подтянулся и отдал салют.
— Служить с вами было честью для меня.
Я в ответ коснулся лба кончиками пальцев. Чувствуя подступающие рыдания, снова сглотнул, загоняя их обратно в грудь. Постарался, чтобы голос не дрогнул:
— И для ме…
…КОНЕЦ ПЕРЕДАЧИ
22
Корделия Па
Я проснулась в отцовской каюте. Мне снилась Интрузия. Я еще подремала под ставшие знакомыми лязги и стоны «Тети Жиголо». По неподвижности палубы я определила, что мы так и торчим на ледяной тарелке, и черные крылья корабля, вместо того чтобы загребать туман гиперпространства, обнимают корпус.
Голова у меня болела, в памяти все смешалось и перепуталось, как записки, нацарапанные незнакомым почерком. За всем этим я чувствовала чужое сознание, пограничное эхо чьего-то внутреннего голоса.
«Я переношу весь свой опыт капитана, все знания о „Тете Жиголо“ в твою память…»
Я приподнялась на локте. Это же был сон, разве нет? Но почему тогда на мне скафандр? Неуклюжее одеяние сковывает меня от ступней до ворота, оставляя свободными только кисти рук и голову. Кто-то отстегнул с меня спящей перчатки и шлем и свалил их на тумбочку рядом с койкой. Там же лежал кристалл-плеер, но кристалл с картой памяти моего отца пропал.
Провалился…
Я осторожно спустила ноги на пол и попробовала снять скафандр. Молнию на боку закрепляли полоски липучки. Я сорвала их и сдвинула вниз замочек, потом вытянула руки из рукавов. А вот ноги было не высвободить, пока оставался на месте металлический ошейник ворота — его надо было стягивать через голову, а это не получалось, пока ноги оставались в штанинах. Я раньше не носила скафандров и понятия не имела, как из них вылезать. Пришлось импровизировать. Извиваясь и ругаясь, я наконец сумела протащить колено к расстегнутой молнии, после чего мне удалось протолкнуть голову в воротник и вылезти — с всклокоченными волосами — из отверстия, как стрекоза выбирается из лопнувшей куколки. Сидя на койке, я спихнула скафандр с ног. Под ним на мне была обычная корабельная роба. Я разгладила мятую одежду и оценила себя в зеркале над стальной раковиной. Волосы все такие же белые, глаза все такие же разные. В маслянистом свете ламп даже кожа на руках выглядела безупречно нормальной.
Взаправду ли я проваливалась в Интрузию?
По трапу из каюты я взобралась в рубку, где нашла Ломакс. Женщина спала в пилотском кресле, уронив голову на кулак, опиравшийся на панель. Большой свет не горел, и прокручивавшиеся на экранах данные отблескивали на ней искорками костра. Я бесшумно, не понимая, зачем это делаю, шагнула к месту второго пилота и заползла в кресло движением, каким ныряют под груду мехов. В рубке я была как дома. Знала расположение и назначение всех лампочек и приборов, помнила каждую царапину и потертость. Поиски ответов могли подождать. Пока что мне было тепло и надежно и хотелось одного — лежать в колеблющихся тенях, будто в пещере, глядя, как играет свет на лице Ломакс.
Должно быть, я задремала, потому что, открыв глаза, встретила взгляд Ломакс из полутьмы.
— Ты в порядке?
Я потянулась и зевнула.
— По-моему, да.
— Нежелательные эффекты, дурнота?
— Нет. С чего бы?
— Нас поймал вторичный толчок. На несколько минут реальность перекорежилась.
— А, тогда все ясно.
— Что?
— Сон про отца и Интрузию. То есть я думаю, что сон. — Я склонила голову, тщетно ловя слухом скрип и гудение корабельной механики. — Мы еще на грунте?
Ломакс наморщила лоб:
— Да, так.
— Но толчок пережили благополучно?
— Обошлось кое-как. — Она показала между большим и указательным пальцем меньше сантиметра. — Этот выдался мерзким.
— Как наша находка — та женщина?
— По-прежнему без сознания и не собирается просыпаться.
— Что будем делать?
— Броф с Пауком занимаются двигателями. Гант считает, что, если не случится новых толчков, через несколько часов сможем трогаться.
— И куда направимся?
— На Холодную часовню.
Кровь у меня в жилах обратилась в лед.
— Холодная часовня?
— Координаты уже загружены в навигатор. Я думала, это ты загрузила.
— Отец хочет, чтобы…
Я оборвала себя на полуслове. У меня появилось дело — и кто-то, с кем его надо решить.
— Ник чего-то от тебя хочет? — хмуро спросила Ломакс.
— Да, я с ним говорила.
Воспоминания разбились вдребезги, но сейчас мелкие обломки понемногу складывались, приобретая смысл и значение.
— Он просил меня найти… его сына.
— Льюиса? — озабоченно уточнила Ломакс. — Это тебе тоже приснилось?
Я помотала головой.
— Нет, это на самом деле. Я ничего не знала про Льюиса, откуда бы ему взяться в моем сне? Не понимаю, как и зачем, но это все по-настоящему.
Я откинулась в кресле, примяв подголовником белый ершик волос. В кончиках пальцев появилось покалывание.
— Очевидно, у него есть кое-что, нужное мне.
Прорвав туманы гипера, «Тетя Жиголо» выпала в пространство в четверти миллиона миль над Холодной часовней. Черные крылья ее пару раз хлопнули по пустоте и, не найдя опоры, плотно свернулись вокруг корпуса. Термоядерные двигатели на корме, громко прокашлявшись, толкнули старушку вперед.
Я с мостика озирала ауру планеты. Как и намекало название, Холодная часовня оказалась унылым, неприютным местом — миром зубчатых гор и мелких солоноватых морей, немногим гостеприимнее ледяной тарелки, чей снег мы отрясли с посадочных опор несколько часов назад. Первыми из людей сюда попал экипаж «Расходящейся воронки» — этот комок скал и механизмов величиной с астероид до сих пор кувыркался на орбите. Холодная часовня была пограничным миром на кровоточащем краю Интрузии, и местные поселенцы, ведущие бескомпромиссную борьбу с испарением атмосферы и наступающими ледниками, целиком зависели от торговых кораблей вроде «Тети Жиголо», доставляющих им самое необходимое.
Все это я знала, хотя знать было неоткуда. Информация присутствовала у меня в памяти, причем сопровождалась вспышками эмоций и разрозненными ассоциациями, принадлежавшими не мне, но мутившими мою голову множеством вопросов и ответов. Я, никогда не бывавшая на Холодной часовне, узнала планету; я помнила ночи в бревенчатой хижине на скалистом гребне, запах импортированных сосен, вздохи ветра на рассвете. Мне помнилось, как ноют зубы от холода весенних вод, бурлящих между камнями, и плач кружащих над долиной канюков.
При виде «Расходящейся воронки» во мне проснулась клаустрофобия от ее тесных, пробитых в породе коридоров, возникли образы пляшущего пламени, холода и удушья.
Я понимала, что это не мои воспоминания; эти видения и чувства принадлежали сумасшедшему старику, каким-то образом выломавшему их из собственной памяти, чтобы инсталлировать в мою. А хуже всего, что я не в силах была провести границу. Кое-какие из моих ранних воспоминаний казались затертыми новой информацией. Я теперь не могла вспомнить нашего старого дома на Альфа-тарелке и перелета на Вторую городскую — единственного раза, когда я побывала вне тарелки до «Тети Жиголо», которая появилась в моей жизни десятилетием позже. Много ли осталось у меня от себя самой? Я попробовала сосредоточиться на детских воспоминаниях…
Шестилетняя девочка играет в переулке между большими жилыми домами. Плечи ее завернуты в драное одеяло. Дяди нет дома — шастает по барам у порта, играет на мелкую монету, ищет работу. Сводный брат спит в квартирке наверху, в тесных комнатах, где они живут втроем.
Девочку зовут Корделией. Она умеет колдовать. Движением звенящего от мурашек пальца вызывает на тротуар переулка игрушки. Фигурки из палочек — живые куколки и настоящие солдатики — возникают по ее воле, поднимаются из земли, как растения. Она склоняется над ними, разглядывает круглыми глазами. Это ее человечки. Они появляются или утекают в канавки по ее шестилетней воле.
Включившаяся без предупреждения тяга толкнула меня в грудь, и мы ринулись вперед, прямо на врага. Должно быть, такого хода там ожидали меньше всего, потому что первые их выстрелы ушли вдаль. «Грешник» в ответ полностью выпустил запас торпед. Он отдавал все — даже орудия переключил из оборонительного в атакующий режим. Но оба мы знали, что долго не продержимся.
— Господин Шульц?
— Да, корабль.
Аватара сменила обычное свое одеяние на черную рубашку с шелковым жилетом и сюртуком.
— Я много чего делал в жизни, — произнес он, — и не всем теперь горжусь.
Мне вспомнились мои собственные проделки и мошенничества, все, кого я водил за нос в роли Счастливчика Джонни Шульца.
— Думаю, это мог бы сказать о себе каждый.
Полыхнули новые взрывы. Они убили половину камер по нашему правому борту.
— А вот то, как мы поступаем теперь, — сказал корабль, став как будто выше ростом, — это, думаю, лучшее из сделанного мной.
У меня защипало глаза.
— И это, бесспорно, относится к нам обоим.
«Грешник» подтянулся и отдал салют.
— Служить с вами было честью для меня.
Я в ответ коснулся лба кончиками пальцев. Чувствуя подступающие рыдания, снова сглотнул, загоняя их обратно в грудь. Постарался, чтобы голос не дрогнул:
— И для ме…
…КОНЕЦ ПЕРЕДАЧИ
22
Корделия Па
Я проснулась в отцовской каюте. Мне снилась Интрузия. Я еще подремала под ставшие знакомыми лязги и стоны «Тети Жиголо». По неподвижности палубы я определила, что мы так и торчим на ледяной тарелке, и черные крылья корабля, вместо того чтобы загребать туман гиперпространства, обнимают корпус.
Голова у меня болела, в памяти все смешалось и перепуталось, как записки, нацарапанные незнакомым почерком. За всем этим я чувствовала чужое сознание, пограничное эхо чьего-то внутреннего голоса.
«Я переношу весь свой опыт капитана, все знания о „Тете Жиголо“ в твою память…»
Я приподнялась на локте. Это же был сон, разве нет? Но почему тогда на мне скафандр? Неуклюжее одеяние сковывает меня от ступней до ворота, оставляя свободными только кисти рук и голову. Кто-то отстегнул с меня спящей перчатки и шлем и свалил их на тумбочку рядом с койкой. Там же лежал кристалл-плеер, но кристалл с картой памяти моего отца пропал.
Провалился…
Я осторожно спустила ноги на пол и попробовала снять скафандр. Молнию на боку закрепляли полоски липучки. Я сорвала их и сдвинула вниз замочек, потом вытянула руки из рукавов. А вот ноги было не высвободить, пока оставался на месте металлический ошейник ворота — его надо было стягивать через голову, а это не получалось, пока ноги оставались в штанинах. Я раньше не носила скафандров и понятия не имела, как из них вылезать. Пришлось импровизировать. Извиваясь и ругаясь, я наконец сумела протащить колено к расстегнутой молнии, после чего мне удалось протолкнуть голову в воротник и вылезти — с всклокоченными волосами — из отверстия, как стрекоза выбирается из лопнувшей куколки. Сидя на койке, я спихнула скафандр с ног. Под ним на мне была обычная корабельная роба. Я разгладила мятую одежду и оценила себя в зеркале над стальной раковиной. Волосы все такие же белые, глаза все такие же разные. В маслянистом свете ламп даже кожа на руках выглядела безупречно нормальной.
Взаправду ли я проваливалась в Интрузию?
По трапу из каюты я взобралась в рубку, где нашла Ломакс. Женщина спала в пилотском кресле, уронив голову на кулак, опиравшийся на панель. Большой свет не горел, и прокручивавшиеся на экранах данные отблескивали на ней искорками костра. Я бесшумно, не понимая, зачем это делаю, шагнула к месту второго пилота и заползла в кресло движением, каким ныряют под груду мехов. В рубке я была как дома. Знала расположение и назначение всех лампочек и приборов, помнила каждую царапину и потертость. Поиски ответов могли подождать. Пока что мне было тепло и надежно и хотелось одного — лежать в колеблющихся тенях, будто в пещере, глядя, как играет свет на лице Ломакс.
Должно быть, я задремала, потому что, открыв глаза, встретила взгляд Ломакс из полутьмы.
— Ты в порядке?
Я потянулась и зевнула.
— По-моему, да.
— Нежелательные эффекты, дурнота?
— Нет. С чего бы?
— Нас поймал вторичный толчок. На несколько минут реальность перекорежилась.
— А, тогда все ясно.
— Что?
— Сон про отца и Интрузию. То есть я думаю, что сон. — Я склонила голову, тщетно ловя слухом скрип и гудение корабельной механики. — Мы еще на грунте?
Ломакс наморщила лоб:
— Да, так.
— Но толчок пережили благополучно?
— Обошлось кое-как. — Она показала между большим и указательным пальцем меньше сантиметра. — Этот выдался мерзким.
— Как наша находка — та женщина?
— По-прежнему без сознания и не собирается просыпаться.
— Что будем делать?
— Броф с Пауком занимаются двигателями. Гант считает, что, если не случится новых толчков, через несколько часов сможем трогаться.
— И куда направимся?
— На Холодную часовню.
Кровь у меня в жилах обратилась в лед.
— Холодная часовня?
— Координаты уже загружены в навигатор. Я думала, это ты загрузила.
— Отец хочет, чтобы…
Я оборвала себя на полуслове. У меня появилось дело — и кто-то, с кем его надо решить.
— Ник чего-то от тебя хочет? — хмуро спросила Ломакс.
— Да, я с ним говорила.
Воспоминания разбились вдребезги, но сейчас мелкие обломки понемногу складывались, приобретая смысл и значение.
— Он просил меня найти… его сына.
— Льюиса? — озабоченно уточнила Ломакс. — Это тебе тоже приснилось?
Я помотала головой.
— Нет, это на самом деле. Я ничего не знала про Льюиса, откуда бы ему взяться в моем сне? Не понимаю, как и зачем, но это все по-настоящему.
Я откинулась в кресле, примяв подголовником белый ершик волос. В кончиках пальцев появилось покалывание.
— Очевидно, у него есть кое-что, нужное мне.
Прорвав туманы гипера, «Тетя Жиголо» выпала в пространство в четверти миллиона миль над Холодной часовней. Черные крылья ее пару раз хлопнули по пустоте и, не найдя опоры, плотно свернулись вокруг корпуса. Термоядерные двигатели на корме, громко прокашлявшись, толкнули старушку вперед.
Я с мостика озирала ауру планеты. Как и намекало название, Холодная часовня оказалась унылым, неприютным местом — миром зубчатых гор и мелких солоноватых морей, немногим гостеприимнее ледяной тарелки, чей снег мы отрясли с посадочных опор несколько часов назад. Первыми из людей сюда попал экипаж «Расходящейся воронки» — этот комок скал и механизмов величиной с астероид до сих пор кувыркался на орбите. Холодная часовня была пограничным миром на кровоточащем краю Интрузии, и местные поселенцы, ведущие бескомпромиссную борьбу с испарением атмосферы и наступающими ледниками, целиком зависели от торговых кораблей вроде «Тети Жиголо», доставляющих им самое необходимое.
Все это я знала, хотя знать было неоткуда. Информация присутствовала у меня в памяти, причем сопровождалась вспышками эмоций и разрозненными ассоциациями, принадлежавшими не мне, но мутившими мою голову множеством вопросов и ответов. Я, никогда не бывавшая на Холодной часовне, узнала планету; я помнила ночи в бревенчатой хижине на скалистом гребне, запах импортированных сосен, вздохи ветра на рассвете. Мне помнилось, как ноют зубы от холода весенних вод, бурлящих между камнями, и плач кружащих над долиной канюков.
При виде «Расходящейся воронки» во мне проснулась клаустрофобия от ее тесных, пробитых в породе коридоров, возникли образы пляшущего пламени, холода и удушья.
Я понимала, что это не мои воспоминания; эти видения и чувства принадлежали сумасшедшему старику, каким-то образом выломавшему их из собственной памяти, чтобы инсталлировать в мою. А хуже всего, что я не в силах была провести границу. Кое-какие из моих ранних воспоминаний казались затертыми новой информацией. Я теперь не могла вспомнить нашего старого дома на Альфа-тарелке и перелета на Вторую городскую — единственного раза, когда я побывала вне тарелки до «Тети Жиголо», которая появилась в моей жизни десятилетием позже. Много ли осталось у меня от себя самой? Я попробовала сосредоточиться на детских воспоминаниях…
Шестилетняя девочка играет в переулке между большими жилыми домами. Плечи ее завернуты в драное одеяло. Дяди нет дома — шастает по барам у порта, играет на мелкую монету, ищет работу. Сводный брат спит в квартирке наверху, в тесных комнатах, где они живут втроем.
Девочку зовут Корделией. Она умеет колдовать. Движением звенящего от мурашек пальца вызывает на тротуар переулка игрушки. Фигурки из палочек — живые куколки и настоящие солдатики — возникают по ее воле, поднимаются из земли, как растения. Она склоняется над ними, разглядывает круглыми глазами. Это ее человечки. Они появляются или утекают в канавки по ее шестилетней воле.