Судьба непринятой пройдет

Ну вот как, где могла? Совершенно непонятно. С самого первого дня карантина Агата взяла всю и опеку соседки и заботу о ней на себя. Понятно, что даже запертого в квартире человека невозможно оградить от разного рода случайностей. Честно и ответственно отсидев всю изоляцию, Полина Андреевна начала выходить на улицу, но только по вечерам и в сопровождении Агаты, гуляя вокруг дома и в ближайшем сквере. Агата единственная, кто контактировал со старушкой, и она же не заболела, даже легкого недомогания не испытывала.

Правда, была еще доставка продуктов, но курьеры оставляли пакеты на специально выставленной для этой цели у дверей квартиры табуретке.

В общем, фиг выяснишь, откуда что взялось, но вот взялось – Полина Андреевна заболела, причем в тяжелой форме, и ее срочно госпитализировали в больницу, а Агату, как контактера с заразившимся пациентом, «закрыли» на четырнадцать дней карантина на самоизоляции.

И Большой Привет! Лишили необходимости выбирать, выходить ли на работу или избрать новую стезю своей реализации. Она ужасно переживала за Полину Андреевну. К тому же никто из родных старушки не мог прилететь в Москву, поскольку большая часть сообщений, как авиа, так железнодорожных, между странами была все еще закрыта. Да и толку в том прилете? Все равно в больницу никого не пускали, а о состоянии пациента разрешалось узнавать только по телефону.

Слава богу, Полина Андреевна справилась с недугом и пошла на поправку, и уже через месяц ее выписали. Агата едва не расплакалась, когда забирала любимую старушку из больницы, увидев, как она, иссохшая, ужасно похудевшая, изможденная, резко вдруг постаревшая, ослабленная, но не потерявшая ироничности и бодрости духа, поднимается из кресла-каталки, на котором ее вывезли к Агате.

– Ну-ну, – поспешила Полина Андреевна успокоить расстроенную Агату, видя, что у той глаза на мокром месте, – не надо так переживать, детка. – И рассмеялась: – Как видишь, медицина оказалась бессильна перед желанием пациента жить.

Агата привезла ее домой и сразу же набрала WhatsApp, сначала с родными соседки, которые смогли увидеть свою маму и бабушку первый раз больше чем за месяц, а потом уж со своими: с мамой и Аглаей, а вот те, увидев, в каком состоянии находится их любимая старушка, не удержались и разревелись, расстроились ужасно и в один голос потребовали немедленно везти Полину Андреевну к ним.

А что, подумалось Агате, отличная идея! Занятия с учениками у нее встали на паузу летних каникул, переводы она с тем же успехом может спокойно делать и в Севастополе, а где еще поднимать на ноги после тяжелой болезни пожилого человека, как не в прекрасном Крыму?

Полина Андреевна сопротивляться особо не стала, да и сил у нее на это не было, попереживала, конечно, посомневалась, что придется в тягость, но общими усилиями они ее быстро вразумили, пообещав сильно обидеться. И в начале июля Агата отвезла старушку в Севастополь. Ну и себя вместе с ней, в качестве сопровождающего.

Как пролетел месяц, Агата и не заметила. Соскучившаяся необычайно по родным, уставшая от одиночества и бесконечной изоляции в квартире, Агата не могла наговориться с сестрой и мамой и навозиться с любимыми племянниками. А море? И море, и экскурсии по окрестностям, и прогулки по городу, и вообще – кра-со-та!

Вжик – и месяца как не бывало. И вроде же только вот прилетели, а уже пора возвращаться и начинать подготовку к занятиям с учениками, и уволиться наконец-то как полагается. Хазарин все еще не терял надежды уговорить Агату остаться, позванивал, увещевал и негодовал по поводу ее решения уходить. А она все, все – уже внутренне отстранилась от прежней работы, от бывших коллег, понимая и чувствуя, что нет, не вернется.

Улетела, оставив Полину Андреевну на попечении мамы и сестры.

А через десять дней…

Агата корпела над каким-то очень бестолково составленным, прямо-таки забубенным техническим переводом. В Москве совсем по-осеннему зарядили-поливали нудные дожди, вызывая у нее невольную грусть-тоску, уж слишком резкий контраст между ярко-солнечной, летней погодой в Крыму, из которой она вот только-только вышла, и этим дождливым не пойми чем в Москве. Хотя для кропотливой, нудной работы, которой занималась Агата, эти дни самое что ни на есть то – никакого соблазна прогуляться по улице не возникает.

– Цикличное замыкание цепи происходит при посредстве… – повторила Агата третий раз начало одной фразы из текста, на которой застопорилась, все пытаясь нормально, логично сложить слова в предложение, а не коряво, как получалось при прямом переводе. – Да блин! – раздражилась она. – Эта херня у вас еще и замыкается при каком-то там посредстве, чтоб ее переклинило и замкнуло без всякого посредства! Вот кто это писал, какой деятель?

И внезапно ощутила взорвавшуюся в правом плече резкую, острую боль, мгновенно прострелившую всю руку до самых кончиков пальцев, да так, что невозможно было даже шевельнуть.

– Аглая! – поняла и перепугалась сразу же Агата.

Сердце сорвалось и забухало набатом, колотясь в грудину! Схватив смартфон, дрожащими, непослушными пальцами, непривычно-коряво, потому что левой рукой, она открыла и нажала быстрый дозвон на номер сестры.

Длинные, пугающие гудки и сброс «неответившего абонента». Рука болела и ныла, но, кажется, немного полегче. Не пытаясь и дальше дозваниваться сестре, Агата набрала мамин номер.

– Да, Агаш! – отозвалась веселым, бодрым голосом Анна Григорьевна.

– Что с Аглаей?! – прокричала Агата, не отдавая себе отчета, что кричит.

– Что? – перепугалась переполошного крика дочери мама и торопливо доложила: – Все в порядке. Мы гуляем с мальчиками и Полиной Андреевной в сквере, а Глаша дома готовит обед.

– Мама, беги к ней! – чуть не плакала Агата, продолжая кричать. – С ней там что-то случилось нехорошее, с рукой!

Ничего больше не спрашивая, мама просто сбросила разговор. Да ей и не требовалось ничего спрашивать и объяснять, уж кто-кто, а Анна Григорьевна прекрасно знала: если у одной что-то болит, у другой непременно отзовется и будет болеть в том же месте, пусть и не настолько сильно, как у пострадавшей, но будет, да еще как! Агаша вон, когда сестра рожала, измучилась болями внизу живота и в пояснице, находясь за полторы тысячи километров от роженицы.

Агата выскочила из кресла и, подхватив левой рукой правую под локоть, баюкая ее, продолжавшую нестерпимо ныть тупой болью, нервно зашагала по комнате, мысленно представляя себе дорогу от сквера к дому Глаши и как бежит-торопится мама. Считала про себя минуты-секунды и шепотом уговаривала сестру:

– Потерпи, Глашунечка, потерпи, родная, сейчас мама прибежит, все хорошо будет…

И все ходила, ходила, ходила как заведенная, словно это могло помочь сестре в далеком Севастополе, пока где-то через двадцать минут не раздался звонок смартфона. Звонила мама.

Выяснилось: Аглая поставила томиться мясо в духовку и, пользуясь возможностью спокойно поплескаться, пока дети гуляют с бабушками, отправилась в душ. Когда мылась, пролила немного воды на пол, а закончив и выбираясь из ванной, спокойно и уверенно ступила ногой на коврик, который не скользит никогда, хоть ты там лужу на полу налей, потому что специально для ванных комнат и создан. Да только под ковриком, с самого его края у бортика ванной, оказалась Левушкина любимая купальная уточка, которую Глаша почему-то не заметила, когда забиралась под душ.

Как она туда попала? Кто ее засунул? Хрен знает, и концов не найдешь! Когда в доме двое беспокойных малышей четырех лет и девяти месяцев, а младший ползает по всей квартире со скоростью выпущенной торпедки и лезет во все доступные и недоступные места, ожидать можно любых сюрпризов, и спрятанная под ковриком уточка – наименьшая из возможных неожиданностей.

Цепь нелепых случайностей, приведших к тяжелой травме.

Аглая наступила на уточку под ковриком, та поехала-заскользила по мокрым плиткам пола у нее под ногой, и Глаша, растянувшись почти в шпагате – одна нога едет, другая еще стоит в чаше ванной, – полетела вперед. Попала головой в проем открытой двери, плечом же, со всего разгона и дури, врезалась в косяк, мгновенно выбив себе правое плечо, сломав ключицу и руку.

Боль была такой силы, что Аглая тут же потеряла сознание.

Это слава богу, что у Глаши есть сестра-двойняшка, ее личный, родной эмпат, и здоровая, быстро бегающая мама, которая четко знает, что надо делать и чем помочь. И повезло, что «Скорая» приехала очень быстро и Аглае все сразу обезболили.

«Скорая»-то быстро примчалась, а вот Агата смогла вылететь только ночью.



Югрову почудился легкий, негромкий смех, показавшийся поразительно, до озноба в спине знакомым. Хмыкнув, он крутнул головой – м-да, теперь любой гражданский аэропорт вызывает у него определенные ассоциации и невольные воспоминания, вон даже смех знакомый чудится, иронизировал он над собой, стоя в очереди к стойке регистрации в симферопольском аэропорту. Может, блин, старость подкрадывается. Да вроде бы рано, всего-то сороковник стукнул.

Мелодичный, легкий, какой-то серебристый смех повторился чуть громче, и Югров сообразил, что это не плод его воображения, а вполне реальное проявление веселости какой-то девушки. Впрочем, почему какой-то? Смех той девушки он не мог бы спутать ни с каким другим и узнал бы, наверное, из тысячи.


«Да ладно!» – не поверил такому совпадению Югров.

Да не, не может быть. Перебор. Это что-то из области невозможного, вероятность одна к миллиону, если и не побольше того.

К миллиону там, не к миллиону, но непроизвольно он принялся оглядываться, повнимательней присматриваясь к женщинам и девушкам в очереди. Да нет, показалось… а в груди-то что-то ёкнуло, определенно. И затеплело так, затеплело по-особенному.

Он еще раз пробежался по лицам, на этот раз изучая более тщательно, не понимая до конца своих чувств-желаний: хотел бы он увидеть девушку Агату или лучше бы нет, не надо, незачем.

Пара девушек, чем-то похожих по комплекции, нашлись среди пассажиров, но нет, не она, определенно не она. Вроде как отпустило прихватившее было неосознанное напряжение, и Игорь с удивлением почувствовал, что разочарован.

Но где-то впереди, у выхода к регистрационным стойкам, в третий раз прозвучал знакомый легкий смех, который со всей определенностью не мог быть плодом его воображения. Югров шагнул вперед и чуть в сторону на пару шагов и с этой позиции увидел детскую коляску, не младенческую совсем, а такую… бог знает, как они называются и классифицируются, Югров вот точно не знал. Ну такую, в которой не лежал, а сидел малыш, может, годовалый, в возрасте малолетних созданий, как и в колясках, он не сильно разбирался, скорее даже вообще не разбирался.

Ребенок в коляске, а вот перед ним… на корточках сидела Агата, что-то объясняя малышу и посмеиваясь, когда ребенок на ее вопрос принимался подпрыгивать на сиденье, тянуть к ней ручки и лопотать на своем тайном детском языке нечто непонятное.

Все-таки она. Агата. Здесь. Что там про шансы миллион к одному он прикидывал?

И такая в Югрове поднялась горячая волна, пробежав по позвоночнику, обдав жаром… и откатилась, оставляя тепло во всем теле. И замелькали в голове картинки… И что-то такое прихватило комком в горле. Нет, ну надо же, как его проняло-то!

Мысль о том, что она могла забеременеть, несколько раз мимолетно посещала Югрова, когда он вспоминал девушку Агату. В тот первый раз в гостинице, когда они соединились, Игоря настолько захлестнуло и снесло мощными чувствами, эмоциями, что он напрочь позабыл о всякой предосторожности. Вообще-то обо всем он забыл в тот момент. Второй раз, утром, Югров, правда, как-то умудрился вспомнить о предохранении и достать из несессера завалявшийся там с незапамятных времен презерватив, ну хотя бы он там был, уже большая удача. И как-то управился с ним, и только лишь потому, что они с девушкой еще не успели толком проснуться и потеряться бесповоротно и окончательно друг в друге, забыв обо всем.

Видение прекрасной девушки Агаты не посещали Игоря каждый божий день, но вспоминал он ее частенько, а вспоминая, бывало, думал и о таком возможном повороте судьбы, прикидывая в уме, какой у нее может быть срок в таком случае, и думы эти вызывали у Югрова чувства… не очень понятные и совсем непривычные.

Оказалось, нет, не беременна девушка, у нее вон свой, готовый ребеночек имеется – сучит ножками-ручками, что-то требуя.

В очереди на регистрацию перед Агатой стояла молодая пара с ребенком постарше ее малыша и мужчина, который показал жестом девушке, что пропускает ее вперед, но та покачала головой, отказываясь. Она ведь не просто так сидела перед ребенком, она что-то там делала: не то вытирала его, не то… Игорю было не видно с того места, где он стоял.

Внимательно наблюдая за ней, он отлично понимал, что не станет подходить. Незачем. Ни ему, ни ей это не надо, да и бередить, вспоминать ни к чему. У каждого из них своя жизнь, в которой места для другой встречи, кроме той единственной, не предусмотрено.

И, испытывая странную щемящую грусть, он уж было собрался отступить назад, растворяясь среди людей в очереди, чтобы Агата не смогла его случайно заметить. Но в этот момент у нее сорвался с плеча и упал на пол небольшой, но явно тяжелый дамский рюкзачок и заплакал отчего-то малыш. И Югров, не понимая до конца, зачем он это делает и что творит, не успев остановить свой внезапный порыв, вышел из очереди, поднырнул под ограничительной лентой и под недовольные возгласы пассажиров прошел к Агате.

Она говорила что-то успокоительное малышу, действительно вытирая бумажным платком его личико и ручки от размочаленной печенюшки, по всей видимости, выпавшей из его ладошки на пол. Игорь подошел поближе, поднял с пола ее рюкзачок и спросил:

– Помощь нужна?

– Нет-нет, – ответила доброжелательно девушка и повернулась посмотреть на человека, предложившего свою помощь.

И застыла, мгновенно его узнав.

– Вы?.. – поразилась она.

– Я, – непроизвольно улыбнулся Игорь. – Здравствуй, Агата.

– Здравствуйте…

Продолжая сидеть на корточках, она смотрела на него снизу вверх ошеломленными, распахнувшимися от удивления ярко-голубыми глазами. Югров замер, словно захваченный этим ее удивительным взглядом. Он совершенно не ожидал и предположить не мог, что почувствует настолько острые и настолько яркие эмоции, увидев ее так близко. Словно рывком пробудилось в нем все глубинное, мужское, страстное, и еще что-то такое… неопределяемое в душе. И этот ее взгляд…

Ребенок заплакал, требуя к себе немедленного внимания, возвращая их обоих из внезапного «зависания» в насущную реальность. Агата повернулась к малышу, разулыбавшись:

– Ну и что бузим?

– А-а-а… – ответил малыш, требовательно протянув к ней ручки, явно жалуясь на то, что его держат в этой коляске.

– Ну ладно, – вздохнула, сдаваясь сразу всем обстоятельствам, Агата, – давай на ручки, раз дядя предложил нам помощь.

Быстро расстегнув ремень безопасности, она подхватила малыша на руки и обратилась к Югрову:

– Тогда, если вам не трудно, и сумку нашу возьмите, пожалуйста, – указала она на объемистую дорожную сумку, стоявшую рядом с коляской.

Югров прихватил сумку, жестом спросив: можно ли ту пристроить в пустую коляску, что и сделал, получив молчаливое согласие кивком головы.

Уже ничему не удивляясь, Игорь лишь хмыкнул, когда во время оформления выяснилось, что они летят одним самолетом в Москву. И ясно, что без вариантов зарегистрировались они на соседние места – ну а как, раз уж он, под влиянием порыва, решил-таки подойти, обозначить себя и предложить помощь… а-а, да что объяснять.

Они практически не разговаривали, пока поднимались по лестнице и проходили контроль, так, перебросились незначительными репликами исключительно по вопросам прохождения досмотра. И только войдя через магазины в зону вылета, Югров спросил:

– Сядем где-нибудь в кафе?

– Да, можно, – приняла его предложение Агата. – Я бы кофеечку выпила, а то ночь была суматошная, в сборах, и подъем рань-полрань.

– А-а-а, – замахал ручонками ребенок, вдруг радостно запрыгав у нее на руках.

– Тоже кофеечку хочет? – усмехнулся Игорь.

– Слишком много впечатлений, все вокруг новое, много людей, много действий, дорога, машины, – объяснила Агата. – Перевозбудился. Ему давно спать пора, а он разгулялся вовсю, не угомонишь.

– Сын? – спросил вдруг Игорь.