Судьба непринятой пройдет

То есть имея в багажнике знаний-навыков среднюю школу, на троечки оконченную, починив-покопавшись в начинке парочки древних мотороллеров и что-то там даже исправив, а то и просто закоротив напрямую, это «дарование» из подворотни решило, что может «улучшить» высокоточную технику, разработанную учеными исследовательского КБ?

«Ну как есть придурок, а то кто ж?» – безнадежно вздыхая, возмущался про себя Игорь Валентинович Югров, лежа на кровати в номере офицерской гостиницы и вот уж третий час безуспешно пытаясь выкинуть из головы тяжкие мысли и стоящее перед глазами веснушчатое лицо того самого «Левши» доморощенного, смотрящего на Югрова широко распахнутыми, удивленными голубыми глазищами.

Он же не знал, что прямо вот настолько нельзя, тарищ инженер… как так трибунал, тарищ инженер… он же этого…

«Ох ты ж, господи!» – тяжело вздыхал Югров и переворачивался на другой бок, стараясь отогнать навязчивое видение этой растерянной, испуганной рожи и беспокойные мысли. Отогнать не получалось, хоть ты что ни делай, и он снова вздыхал, гоняя в голове план завтрашних работ и варианты восстановления блока.

И вдруг, так ясно и четко, без какого-либо предупреждения и плавного перехода мысли, возник перед мысленным взором Югрова образ командира экипажа их боевой машины, его друга Лешки Драгина, носящего позывной Курорт за привычку к месту и не к месту вставлять это слово, повторяя любимую присказку: «Здесь вам не курорт с купальщицами». Увидел словно вживую его покрасневшее от натуги лицо, вздувшиеся жилы на шее – орущего на пределе возможностей своих голосовых связок:

– Юг!!! Твою мать, чини его, как хочешь… – и закрученная матерная конструкция, – шамань, хоть молитвой, хоть чудом каким, так его разэтак… но заведи этот чертов мотор!!! Если мы через десять минут не свалим с этого курорта на хрен, то всем нам настанет полный и окончательный кабздец!!!

Невозможно починить двигатель БТР в боевых условиях, тем более когда его «повело» конкретно и ты башкой вниз, через почти заклинившие от удара люки к двигателю, а жопой и ногами в салоне, наполненном черной гарью, ни хрена не видя вообще, исключительно на ощупь – нет, невозможно, хоть ты наизнанку вывернись!

Они шли первыми в колонне, и, по классическим законам засады, их машину первой и подорвали, останавливая движение и «запирая» движение. Ну почти подорвали – в самый последний момент Югров не то что-то почувствовал, не то… хрен знает, что не то! Может, чуйка заорала, может, зацепил взгляд часть настила дороги, чем-то отличающийся от основного покрытия, но в какой-то момент он вдруг резко кинул БТР вбок и затормозил, собираясь дать задний ход. Но не успел, краем левого колеса таки задев заложенный фугас, сдетонировавший даже от этого небольшого воздействия. Но, сука, эта его чуйка или шаманство какое и бог его знает, что еще, спасло всех, находившихся в машине.

И не в первый раз.

«Прилетело», конечно, каждому не слабо: кого контузило, кого побило: синяки-ушибы, сам он так левой стороной морды приложился, аж искры из глаз посыпали.

Игорь потом так и не смог вспомнить, что он тогда делал с двигателем своего бэтээра, что он там соединял-крутил-колотил дрожащими, заскорузлыми от засохшей крови, еле гнущимися пальцами, исправлял и прилаживал под свистом снарядов, пуль и грохотом взрывов идущего боя, но мотор он завел каким-то, едрить его, чудом…

– Давай, давай, Игореха!!! – все так же надрывая осипшее окончательно горло, орал Леха, не забывая прицельно постреливать по «чехам». – Вывози нас, Юг, на хрен отсюда всех!!!

И он вывез. Завел-таки двигатель и сдвинул свою машину, раскорячившуюся на повороте, открывая путь застрявшей колонне, вступившей в бой.

Знамо дело, что через пару-тройку километров БТР встал, теперь уж наглухо, но его подцепили на буксир, да так и дотащили до места базирования. А когда механики-ремонтники посмотрели-продиагностировали мотор, то вынесли однозначный вердикт: с такими повреждениями ехать машина не могла. И точка.

Не могла, он и сам знал, что не могла, но ведь поехала.

Югров тогда был чуть постарше этого голубоглазого веснушчатого щегла, что покопался в экспериментальном секретном блоке, года на два, потому что попал в армию в девятнадцать лет.

И, словно сговорившись сегодня испытывать его, следом за первым ярким видеороликом, выскочившим незвано из памяти, всплыло еще одно, не менее яркое воспоминание: ему пятнадцать, он возится в моторе убитой жигулевской «копейки», а вокруг столпились мужики-слесаря, внимательно следя за тем, что он там делает, давая грамотные советы под руку и «зарубаясь» меж собой на спор – получится у мальца или нет.

– Так, не понял, почему расслабляемся, а не горим на работе? – подошел к ним старший мастер их автомастерской, подтянувшийся на шум-гам во время рабочей смены.

Степан Валерьевич, носивший чудную фамилию Хома, был крепко сбитым, здоровым мужиком лет за пятьдесят, основательным, несуетным, строгим с подчиненными, держал слесарей в правильной дисциплине, но по справедливости, безобразия и крысятничества не признавал и в коллективе не допускал. Был Степан Валерьевич, помимо всех его иных достоинств, уникальным мастером, гениальным автослесарем, про таких говорят: от Бога, и с некоторых пор учителем-наставником Игоря.

– Что за цирк? – пророкотал Хома недовольно-начальственно, как и положено строгому руководству.

– Да вот, Игорек наш уперся, говорит, починю я «Белоснежку», подход к ней знаю, – посмеиваясь, объяснил один из числа «зрителей».

«Белоснежкой» в их автомастерской называли ладовскую «копеечку» за некогда белоснежный кузов, нынче пошорканный-пошарпанный, местами взявшийся ржавчиной, с совершенно убитым мотором. Как-то ее притащил на буксире какой-то клиент залетный, а после диагностики и вердикта слесарей: мертва навеки – плюнул, выматерился и, махнув рукой, так и оставил в мастерской, даже ключи и документы на нее отдал и доверенность выписал на пользование. И стояла она себе больше года в дальнем углу, рядом со стеллажами с инструментами, всеми позабытая и никому не нужная. Даже детали с нее не снимали, а зачем, у них на «Жигули» деталей дополна имелось.

Несколько раз кто-то из слесарей брался в свободное время покопаться в «Белоснежке», но быстро остывал к этому делу – тут, чтобы восстановить, считай, заново сделать потребуется, а оно кому-нибудь надо? Тем более работы у всех и так полно, их мастерская пользовалась большим спросом, в основном, конечно, из-за Степана Валерьевича, ну и хозяина их бизнеса.

Игорь, числивший себя уже крутым спецом и понтившийся немного, не без этого, как-то залез под капот «Белоснежки», просто посмотреть из любопытства, что же там такое в нем безнадежное, и неожиданно вдруг увлекся, копаясь в моторе. И потихоньку-помаленьку, вечерами, а то и ночами, когда оставался в мастерской, возился-ковырялся с двигателем и так и эдак.

По-хорошему, его бы вытащить да подвесить, перебрать весь, очистить-смазать, но это на перспективу, а он пока поставил себе близкую, этапную цель: подшаманить, чтобы тот хотя бы схватился-завелся. А там…

– Ну-ну, – усмехнулся с большой иронией Степан Валерьевич. – Дали зайцу барабан. – И распорядился: – Ладно, мужики, развлеклись, отдохнули, и хорош. Давайте по местам. – И строгим тоном спросил Игоря: – Ты зачем в «Белоснежку» полез, парень? Я тебе разрешение давал? Или дела все переделал?

– Починяю, – держа фасон, солидно ответил Игорек, пожав плечами.

– Починяет он, – повторил за ним, возмутившись, мастер – Ты давай-ка капот закрывай.

– Погоди, Валерич, – обратился к нему кто-то из слесарей. – Ты лучше посмотри, что пионэр наш придумал, – указал он мастеру на двигатель «жигуленка».

– И что? – спросил тот недоверчиво и с неохотцей, но все же придвинулся поближе и заглянул под капот. – Ну, показывай, Кулибин, что наваял, – распорядился он с большой долей сарказма.

А Игорь и показал, и объяснил, что придумал и как усовершенствовал, и увлекся, зажегся, ободренный тем, что мастер его внимательно слушает, не перебивает, вникает.

– Вот это не пойдет, – сказал тот внезапно, когда Игорь, увлекшись, немного бахвалясь, рассказывал, как хочет заменить одну деталь.

На полном скаку, на эмоциональном подъеме Игорь замолчал, аж задохнувшись от злого недоумения и от какой-то прямо-таки детской обиды, давно позабытого чувства, совсем непозволительного при его-то «солидности» и знании жизни.

– Это лучше по-другому сделать, – не заметив перемены в мальчишке, глядя в двигатель, продолжил свою мысль мастер.

И Игоря так вдруг попустило, так вдруг… что слезы ринулись к глазам и он их еле смог удержать, а то совсем уж, как плотва мелкая, разнюнился тут, еще мужики увидят, засмеют…

– Ты что? – не услышав его голоса, спросил Валерич, повернув голову на мальчишку.

И сразу сообразил, что тот подумал, отчего успел так сердечно расстроиться и снова вдохновиться, всего лишь за одну минуту – пубертат, куда ж от него: то на коне, то под конем, и все в одно мгновение.


– Ну молодец, – распрямившись во весь рост, похвалил Игоря Степан Валерьевич и спросил: – Давно с ней возишься?

– С месяц, – честно признался Игорь.

– То-то я смотрю… – Не договорив, мастер снова усмехнулся и огласил свое решение: – Если доведешь «Белоснежку» до ума… Поможем, конечно, на тяжелых моментах: демонтировать, подвесить, а разбирать, чистить-отмывать-очищать сам будешь в нерабочее время. Если она у тебя заблестит-забегает, как новая, и лично мне сдашь заезд на полигоне – отдам «Белоснежку» в полное твое владение.

Все, кто стоял вокруг мастера с Игорьком, внимательно слушая Степана Валерьевича, дружно ахнули – виданое ли дело, пацану зеленому машину дарить.

– А что, есть кто-то еще желающий нашу «Белоснежку» оживить? – обвел тяжелым взглядом собравшихся Хома.

Народ затушевался, отводя глаза от пристального начальственного взора, кто-то пролепетал про работу, которой и так выше головы, когда тут еще баловством заниматься. Одним словом, дружно врубили отказ от прав на чудо-машину, не нашлось добровольцев на такой головняк.

– Ну, я так и думал, – хмыкнул мастер и рявкнул: – По местам, работать, что столпились!



Крутенек был Степан Валерьевич, не гневлив, нет, редко когда голос повышал, только в особо уж тяжелых случаях, если кто-то из мастеров накосячит всерьез, а так всегда все выдержанно-ровным, весомым тоном. Но мог так слово сказать, что пробирало конкретно, до потрохов – держал коллектив в дисциплине и строгости, мог и сурово наказать, а то и вовсе взашей выгнать за серьезный проступок. Но учителем, наставником был таким же гениальным, как и специалистом. Мощный человек.

Бог знает, как бы повернулась и куда покатилась и вывела жизнь Игоря, если бы он в свое время не попал к Валеричу в руки, дорожки-то разные у подростков девяностых складывались, в основном темные-дурные, а у него так и вовсе, чего уж там лукавить: понятно, куда вела жизненная тропка, на которую он встал, очень даже конкретно вела…

Везло ему с людьми необычайно, как ангел-хранитель какой оберегал, заботился и посылал спасителей, вот ей-богу, ничем иным такое везенье объяснить невозможно.

Игорь Югров родился в простой семье так называемой рабочей интеллигенции. Отец – мастер цеха на заводе, мать – воспитательница заводского детского сада. Жила семья в двушке-хрущевке на окраине Москвы, где осели потомки счастливчиков из числа первых лимитчиков, сумевших всеми правдами и неправдами зацепиться в столице и получить-таки свое жилье за десятилетия работы на одном производстве.

Район заводской, понятное дело, рабочий, богатый своими традициями, рядом с МКАД. В нем перемешались жилые дома и целые ряды рабочих общежитий, в которых жил в основном пролетариат и служащие завода, можно сказать, районообразующего.

Слободка, одним словом. Местные жители так и называли свой райончик. И на вопрос: «Куда идешь?» – отвечали: «Да я здесь, на Слободке».

Пресловутое «На районе» пришло гораздо позже, уже в девяностых. А так – все на Слободке тусуются-гуляют, а поездку в центр Москвы называли не иначе, как «в город».

Семья Югровых выделялась из общей массы жителей – малопьющие, работящие, ни тебе драк и мордобития, ни разборок каких семейных – одно слово: «интелихенция». За что и пользовалась особым уважением соседей.

В общем-то, да, интеллигенция. Отец, Валентин Юрьевич Югров, зарабатывал вполне достойно, так что дом полная чаша – и тебе «стенка» чехословацкая, посверкивающая полировкой и хрусталем в ней, и ковры, и кухонный гарнитур польский, большой дефицит, между прочим, и телевизор последней марки, тоже дефицит, достался Валентину Юрьевичу через профсоюз, как премия за ударный труд. Правда, ни одной книжки, только те, что мальчишкам надобны – детские, да по школьной программе, эти да, покупали, а как же.

Не читали в семье, не принято было – телевизор же есть, смотри, а мальчишки: старший Игорек и младший его на шесть лет Феденька – и телик тот не смотрели, гоняли на улице, гуляя-играя с друзьями. Ну не читали, да, зато пацаны никогда не видели отца в подпитии и уж тем более упившимся вусмерть, и расхаживать в майке-алкоголичке и труселях по дому он себе никогда не позволял, всегда был прибранным и аккуратным и никогда руку ни на маму, ни на них не поднимал и не принимался учить уму-разуму, глядя на мир мутным взглядом с дикого бодуна. Конечно, интеллигенция, а кто? На фоне общего пейзажа, который по выходным сопровождался звуковыми эффектами гоняющих семейство соседей-бухарей.

Игорю было десять лет, когда отцу сделали неожиданное предложение – перебраться в Сибирь, работать на одном «молодом» заводе по его же специальности. Да не просто так перебраться, а за его честные заслуги с повышением в должности и с существенным увеличением оклада.

Несколько дней родители судили-рядили, сидя на кухне вечерами, совещались и решили: надо ехать! Все ж таки зарплата аж в два раза больше, и возможности другие, поболе будут, чем здесь и сейчас. Ничего, что пока в разлуке с семьей, это ж временно – устроится там, присмотрится, жилье им найдет, тогда и Лида с мальчишками переберется.

Ну, решили так решили – уехал.

Должность получил, и зарплату на самом деле прилично повысили, все, как обещали, исполнили на заводе том. Деньги отсылал семье, Лида тогда и приоделась подороже прежнего, и мальчишек приодела, да и на сберкнижку понемногу откладывала, готовилась к переезду непростому.

Первое время отец часто звонил, по нескольку раз в неделю, и долго разговаривал с женой и с сыновьями, не жалел на разговоры денег. Потом звонки стали реже, в основном по выходным, а вскоре и вовсе лишь раза два в месяц. Отговаривался Валерий работой, обязанностями, привыканием к новым условиям и к коллективу. Первое время отец с мамой все обсуждали их скорый переезд семейства, но постепенно эти разговоры заводились все реже и реже, а вскоре стало уменьшаться и количество присылаемых отцом денег.

Но месяцев через восемь отец приехал сам.

Радости-то было! Игорек с Федькой висели на папе, не отходили ни на минутку, все расспрашивали, выпытывали, как там в Сибири.

– А ты медведей видел? – смотрел расширившимися от ожидания и страшности глазешками на отца Федька.

– Видел, – улыбался сынку Валентин.

– И волков видел? – впечатлялся до изумления малой.

– И волков видел.

– И на охоту ходил?

– Ходил. Водили товарищи по работе.

– И…

И так до бесконечности. Да только…

Только ночью, когда мальчишки угомонились и заснули в своих кроватях у себя в маленькой комнате, родители остались одни, сидели в кухне за столом, отмечая приезд отца семейства. Вот тогда-то Валентин, пряча глаза от прямого встревоженного взгляда жены, признался Лидочке с виновато-покаянным видом, что завел в той Сибири-разлучнице другую семью. Пригрела его, приголубила временно холостого разведенная женщина с двумя детьми, как и у него. Да только временно у них не получилось, случилась меж ними любовь.

И приехал Валентин разводиться.

Лида выслушала мужа, переспросила: не шутка ли? И вдруг заголосила, запричитала, как над покойником в доме, перепугала страшно своим криком проснувшихся сыновей, прибежавших в кухню на ее вой, растерянных, не понимающих, что происходит.

Там и соседи набежали, слышимость-то в хрущобах исключительная, как в картонных коробках, сложенных рядками, вот и решили люди, что беда какая у Югровых приключилась.

Поначалу шум-гам стоял, а уж когда разобрались, что к чему и в чем дело, маму как-то успокоили, чуть ли не силой всунув ей полстакана водки в руку и заставив выпить, мальчишек соседка тетя Юля отвела к себе домой и уложила спать со своими детьми, а сама вернулась к Югровым.