Стрелок: Путь на Балканы. Путь в террор. Путь в Туркестан
Часть 45 из 225 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Тем не менее отход проходил в крайне тяжелых условиях. Утомленные солдаты, не получавшие почти двое суток ни воды, ни продовольствия, могли только с трудом брести, из последних сил удерживая оружие. Хуже всего было тем, кто тащил раненых, но, к чести болховцев, они никого не бросили.
Штерн и Гаршин, соорудив из подручных материалов некое подобие носилок, несли в них раненого Лиховцева. Тот уже впал в беспамятство, и лишь издаваемые им иногда тихие стоны свидетельствовали, что жизнь еще теплится в нем. Надо сказать, что Николай и Всеволод выглядели не слишком подходящей парой для переноски раненого. Первый был высок и крепок, а второй низкоросл и тщедушен, и в другое время они вызвали бы немало насмешек по этому поводу, но сейчас всем было не до того. Кое-как спустившись с горы, они немного не дошли до протекавшей здесь речки с чудным названием Лом и в изнеможении опустили носилки. Сил идти дальше не было, и приятели упали рядом со своим товарищем.
Гаршин, несмотря на свое не слишком богатырское телосложение, оказался крепче и после недолгого отдыха, собрав волю в кулак, побрел к речке. То тут, то там лежали лишившиеся сил солдаты. Другие хоть и с трудом продолжали путь и, дойдя наконец до берега, буквально падали в воду и припадали к живительной влаге.
Утолив жажду и почувствовав себя намного лучше, Всеволод набрал флягу и двинулся обратно. Впрочем, подобная идея пришла в голову не только ему. Кому-то из начальства достало ума и распорядительности отправить на помощь отступающим казаков. Станичники прямо с седел черпали ведрами, котелками и всем, что им удалось сыскать, воду и развозили ее обессилившим солдатам. Несколько глотков и капель на грудь и голову возвращали их к жизни, после чего те могли продолжать путь самостоятельно.
Добравшись до носилок, Гаршин напоил Штерна, затем смочил губы Лиховцеву. На их счастье, через некоторое время появились санитары и взяли на себя заботы об их раненом приятеле.
Тем временем опомнившиеся турки заняли высоту и возобновили стрельбу. Кругом уже скакали ординарцы и адъютанты, трубили горнисты и выбивали дробь барабанщики. Принявший командование от полковника Буссе генерал Прохоров приказал собирать солдат, чтобы они не стали легкой добычей противника.
Кое-как приведя батальоны в порядок, русские двинулись к своим бивуакам у села Папикой. Тут случилось новое несчастье: командир третьего батальона майор Смирнский, только что собравший и приведший в относительный порядок свое подразделение, проходя мимо генерала Прохорова, скомандовал: «На плечо!» – и тут же выпал из седла, сраженный внезапным ударом. Его, разумеется, тут же подняли и положили на носилки, но на перевязочный пункт принесли уже мертвым. Эта нелепая смерть, уже после окончания тяжелого и кровопролитного сражения, произвела на многих удручающее впечатление.
С учетом того, что командир второго батальона майор Флоренский[57] еще днем вышел из строя после тяжелого ранения, в полку, если не считать самого Буссе, оставался только один штаб-офицер – подполковник Теслев. Все это привело к тому, что штабс-капитан Гаупт был назначен временно исправляющим обязанности командира второго батальона, а его роту принял поручик Венегер.
До Папикоя болховцы добрались уже глубокой ночью. Ставшие в последнее время неразлучными, Штерн и Гаршин чувствовали себя настолько разбитыми, что ни есть, ни пить, ни просто снять сапоги сил уже не было, и потому молодые люди, с трудом добравшись до своей палатки, провалились в тревожный сон. Увы, выспаться этой ночью им не пришлось. Нервы у многих участников недавнего сражения оказались настолько напряжены, что под утро кто-то из них подскочил и выкрикнул спросонья: «Турки!» Тут же поднялся шум и стрельба. Из палаток выбегали заспанные люди. Немногие из них успели одеться, но зато все подхватили оружие и были готовы защищать лагерь до последнего вздоха. Некоторые беспорядочно палили в темноту, другие кричали: «ура», а третьи тщетно пытались разобраться, в чем дело. Одним из таких был старший унтер-офицер Галеев, выбежавший с обнаженным тесаком вперед и обследовавший местность. Никого не обнаружив, он вернулся назад и попытался успокоить товарищей, но на свою беду его едва не приняли за турка. Находящиеся в крайнем возбуждении солдаты бросились на него со штыками наперевес и наверняка закололи бы, если бы выскочивший из темноты Будищев не раскидал их в разные стороны.
– Вы что, охренели?! – кричал он им, отбивая удары и нанося их сам.
Вид его был страшен: голова не покрыта, лицо черное от пороховой копоти, на котором выделялись только бешено вращающиеся зрачки. Мундир в нескольких местах разодран, а один из рукавов держался просто на честном слове. Но при этом он щедро раздавал удары и так отчаянно матерился, что лишь по этому признаку в нем смогли опознать русского человека.
Наконец все выяснилось, и возбужденные после такой экстремальной побудки солдаты разошлись прочь, а чудом вернувшийся в расположение полка ефрейтор предстал перед командованием.
– Разрешите доложить, ваше высокоблагородие? – голосом смертельно уставшего человека обратился он к Буссе.
– Изволь, братец, – разрешил тот.
– Во время крайней контратаки был ранен вольноопределяющийся Лиховцев. Как старший по званию, я приказал Штерну и Гаршину доставить его на перевязочный пункт, а сам остался прикрывать их отход.
– Вот как? – удивился полковник и обернулся к стоящему тут же Гаупту.
Тот утвердительно кивнул, так, мол, все и было, после чего Дмитрий продолжил:
– Поскольку из-за превосходства турок вернуться назад не представлялось возможным, я укрылся в складках местности, где и дождался темноты. После чего вернулся на позиции и обнаружил, что их заняли турки.
– Как же ты выбрался? – недоверчиво покачал головой полковник.
– Феску османскую надел, ваше высокоблагородие, – пожал плечами Будищев, – а мундир в темноте не больно-то различишь. Винтовка же у меня и так турецкая, вот они и не разглядели.
– Дальше что было?
– Дальше стал к своим пробираться. Всю ночь шел.
– Как же тебя секреты не заметили?
– Да я после того, как на редуте туркам едва тепленьким не попал, таиться стал, а то мало ли. Тем более что казаки многие в черкесках и их с башибузуками и среди бела дня не различить. Почти дошел уже до лагеря, а тут пальба. Пули над головой так и свистят, но кричат по-нашему. Так обидно стало, что могут свои подстрелить, что я осерчал маленько…
– Так осерчал, что двоих солдат едва до смерти не прибил?
– Троих, господин полковник, – машинально поправил Гаупт.
– Тем более!
– А что делать? – криво усмехнулся Дмитрий. – Они старшего унтер-офицера Галеева едва на штыки не подняли. Пришлось вмешаться.
– Ну ладно, – задумчиво щипнул за бакенбард Буссе, – ступай покуда.
– Есть, – вытянулся Будищев и, повернувшись через левое плечо, шагнул прочь из штабной палатки.
– Что скажете, господа?
– Если позволите, господин полковник, – выступил вперед подпоручик Линдфорс, – первым выскажусь я.
– Извольте.
– Ефрейтор Будищев, служа в охотниках, коими я имею честь командовать, проявил себя с самой лучшей стороны! Судите сами, отличный стрелок, смел до дерзости и вместе с тем расчетлив, как десять ростовщиков. Незаменим в поисках. Умеет неслышно подкрасться к любому неприятелю, чему я сам неоднократно был свидетелем. Так что в том, что он миновал казачьи патрули незамеченным, нет ничего удивительного. Я бы даже сказал, было бы странно, если бы его вообще кто-то заметил. С его способностями он легко мог пробраться в лагерь и обнаружить свое присутствие только на следующий день за завтраком.
– Кто еще?
– Присоединяясь к мнению господина подпоручика, – отозвался Михай. – Добавлю лишь, что он разбирается практически в любом виде огнестрельного оружия. Одна его стрельба из трофейной митральезы чего стоит. И весьма результативная, доложу я вам, стрельба!
– А вы что скажете? – повернулся к Гаупту полковник.
– Полностью согласен с господами офицерами. Будищев – хороший солдат и при этом недурной человек. Помните историю с заблудившейся в лесу девочкой, когда мы стояли в Бердичеве?
– Что-то припоминаю…
– Так это он ее тогда нашел.
– Хм, наш пострел везде поспел! Но все же я хотел обратить ваше внимание, господа, на одно крайне любопытное обстоятельство. Не знаю, заметили ли вы, но этот нижний чин, докладывая о произошедших с ним приключениях, перед которыми, прямо скажем, меркнут сочинения господина Дюма, ухитрился их сформулировать так четко и ясно, что, по совести говоря, не каждый из присутствующих здесь офицеров эдак сумеет. Не слишком ли это для солдата-новобранца, к тому же из крестьян?
– Так в этом нет ничего удивительного! – воскликнул Линдфорс.
– Да что вы говорите? – не без сарказма в голосе удивился полковник.
– Конечно! Он ведь бастард![58]
– В каком смысле?
– Ну, он же незаконнорождённый сын графа Блудова!
– Вот так пердюмонокль![59] В таком случае это многое объясняет… Хотя постойте, как это графа Блудова? Это что, он и есть Блудов, откомандирования которого у меня требуют моряки?
– А моряки-то тут при чем? – удивился Гаупт.
– Да был один случай, – замялся Линдфорс.
– Так-с, любезнейший Иван Иванович, – нахмурился Буссе. – Ну-ка извольте все сию же минуту рассказать!
На третий день после сражения на Аярслярских высотах в русский лагерь у Папикоя прибыл командующий Рущукским отрядом цесаревич Александр Александрович. Встречать наследника российского престола полагалось с помпой и при полном параде, однако побывавшие в боях полки вид имели хотя и лихой, но не слишком презентабельный. Мундиры на солдатах и офицерах носили следы многочисленных схваток, кепи измялись, да и сапоги у многих требовали ремонта. При таком состоянии амуниции недолго было опростоволоситься в глазах будущего царя, но по счастью, одному из штабных офицеров пришла в голову спасительная мысль. Припомнив, что великий князь Александр необычайно прост в обращении и не любит пышных церемоний, он подал генералу Прохорову мысль представить подчиненные ему войска одетыми в гимнастические рубахи, а на кепи надеть белые чехлы с назатыльниками, подобно тому, как это делается в Туркестане. Таким образом, достигалось как требуемое единообразие, так и простота, столь любимая наследником.
Ожидания эти целиком и полностью оправдались. Цесаревич с удовлетворением отметил бравый вид военных, поблагодарил их за службу и, с хитринкой улыбнувшись, сказал Прохорову:
– Я хотел было на другой день после Аяслярского дела к вам заглянуть, да услышал, что из главного штаба идут списки награжденных за бой у Езерджи, так решил повременить. Дай, думаю, порадую солдат. И списки, и кресты я привез, так что стройте новоиспеченных кавалеров. Награждать буду!
– Нижние чины будут счастливы получить монаршую награду из рук вашего императорского высочества, – с поклоном отвечал ему генерал и тут же отдал необходимые распоряжения.
Адъютанты и ординарцы командиров полков немедля побежали со списками к своим частям, и через четверть часа цесаревич уже шел вдоль строя и вручал награды отличившимся. Шедший рядом с ним офицер штаба зачитывал приказ с кратким описанием подвига, затем Александр вкладывал герою в руку награду и, пробасив: «Благодарю за службу!» – шел дальше.
Получив крест, награждаемые вытягивались и почти кричали своему будущему царю вслед:
– Покорнейше благодарю, ваше императорское высочество!
Дошла очередь и до вызванного вместе со всеми Будищева.
Пока шло награждение, Дмитрий с удивлением разглядывал богатырское сложение великого князя. Ростом цесаревич превосходил даже его, а уж вширь – и подавно. Причем это вовсе не была излишняя полнота, а именно мощь настоящего русского богатыря. Отлично пошитый мундир сидел на теле как влитой, но даже под ним было видно, как перекатываются мускулы его обладателя. Наконец процессия поравнялась с ним, и глаза Дмитрия встретились с взглядом Александра Александровича.
– Перед делом у Езерджи, – начал скороговоркой штабной, – рядовой Будищев в числе прочих охотников захватил «языка» и доставил его в штаб начальника бригады. В самом же бою метким выстрелом ранил турецкого генерала Азиза-пашу, чем спас от верной гибели полковника Тихменева.
– Ишь каков, уже и ефрейтором с той поры стал, – удивленно приподнял бровь цесаревич. – Да ты, братец, герой! Как же ты все успел?
– Дурак потому что! – четко отрапортовал в ответ Дмитрий, так и не научившийся в некоторых случаях держать язык за зубами.
Вокруг мгновенно наступила такая тишина, что казалось, будто слышно жужжание мух, кружившихся над вспотевшими под жарким солнцем военными.
– Это как же понимать? – почти взревел от неожиданности великий князь.
– Ваше императорское высочество, – невозмутимо отвечал ему Будищев, – кабы я это все хоть с недельным промежутком сделал, было бы два креста! А так только один.
Наследник российского престола сначала некоторое время озадаченно молчал, потом, видимо, сообразив, что ему только что сказали, улыбнулся и тут же так заразительно рассмеялся, что к нему немедля присоединилась вся свита.
– Видал наглецов, но таких… – покачал головой великий князь и спросил, обернувшись к местному командованию: – А под Аярсляром этот молодец отличился?
– Так точно, ваше императорское высочество, – почтительно доложил Буссе, – захватил в бою вражескую митральезу и открыл из нее огонь по наступающим туркам, чем способствовал отражению атаки!
– Не забудьте представить к кресту, – хмыкнул Александр Александрович и, насмешливо усмехнувшись, добавил: – А то выйдет в фельдмаршалы да припомнит нам, как его с наградами обходили!
Все присутствующие опять рассмеялись, оценив шутку своего командующего. Тот же, хлопнув Будищева по плечу, пошел к следующему награжденному, увлекая за собой всю свиту. И только когда они все удалились достаточно далеко, немного задержавшийся командир Болховского полка сказал вполголоса адъютанту:
– Поручик, напомните мне, чтобы я этого сукина сына застрелил, если с этим, конечно, раньше турки не справятся. Ведь чуть удар не хватил, а ему, подлецу, хоть бы хны!
– Слушаюсь, – сделал многозначительное лицо старший Линдфорс и щелкнул каблуками.
Больше на церемонии награждения ничего экстраординарного не случилось, и после ее окончания цесаревич благополучно отбыл. Отцы-командиры облегченно выдохнули, выразительно посмотрели на одного из награжденных, но поскольку все закончилось как нельзя более хорошо, то этими взглядами дело и ограничилось.
Что касается самого виновника переполоха, то он как ни в чем не бывало принимал поздравления, подшучивал над товарищами и вообще вел себя как именинник.
Штерн и Гаршин, соорудив из подручных материалов некое подобие носилок, несли в них раненого Лиховцева. Тот уже впал в беспамятство, и лишь издаваемые им иногда тихие стоны свидетельствовали, что жизнь еще теплится в нем. Надо сказать, что Николай и Всеволод выглядели не слишком подходящей парой для переноски раненого. Первый был высок и крепок, а второй низкоросл и тщедушен, и в другое время они вызвали бы немало насмешек по этому поводу, но сейчас всем было не до того. Кое-как спустившись с горы, они немного не дошли до протекавшей здесь речки с чудным названием Лом и в изнеможении опустили носилки. Сил идти дальше не было, и приятели упали рядом со своим товарищем.
Гаршин, несмотря на свое не слишком богатырское телосложение, оказался крепче и после недолгого отдыха, собрав волю в кулак, побрел к речке. То тут, то там лежали лишившиеся сил солдаты. Другие хоть и с трудом продолжали путь и, дойдя наконец до берега, буквально падали в воду и припадали к живительной влаге.
Утолив жажду и почувствовав себя намного лучше, Всеволод набрал флягу и двинулся обратно. Впрочем, подобная идея пришла в голову не только ему. Кому-то из начальства достало ума и распорядительности отправить на помощь отступающим казаков. Станичники прямо с седел черпали ведрами, котелками и всем, что им удалось сыскать, воду и развозили ее обессилившим солдатам. Несколько глотков и капель на грудь и голову возвращали их к жизни, после чего те могли продолжать путь самостоятельно.
Добравшись до носилок, Гаршин напоил Штерна, затем смочил губы Лиховцеву. На их счастье, через некоторое время появились санитары и взяли на себя заботы об их раненом приятеле.
Тем временем опомнившиеся турки заняли высоту и возобновили стрельбу. Кругом уже скакали ординарцы и адъютанты, трубили горнисты и выбивали дробь барабанщики. Принявший командование от полковника Буссе генерал Прохоров приказал собирать солдат, чтобы они не стали легкой добычей противника.
Кое-как приведя батальоны в порядок, русские двинулись к своим бивуакам у села Папикой. Тут случилось новое несчастье: командир третьего батальона майор Смирнский, только что собравший и приведший в относительный порядок свое подразделение, проходя мимо генерала Прохорова, скомандовал: «На плечо!» – и тут же выпал из седла, сраженный внезапным ударом. Его, разумеется, тут же подняли и положили на носилки, но на перевязочный пункт принесли уже мертвым. Эта нелепая смерть, уже после окончания тяжелого и кровопролитного сражения, произвела на многих удручающее впечатление.
С учетом того, что командир второго батальона майор Флоренский[57] еще днем вышел из строя после тяжелого ранения, в полку, если не считать самого Буссе, оставался только один штаб-офицер – подполковник Теслев. Все это привело к тому, что штабс-капитан Гаупт был назначен временно исправляющим обязанности командира второго батальона, а его роту принял поручик Венегер.
До Папикоя болховцы добрались уже глубокой ночью. Ставшие в последнее время неразлучными, Штерн и Гаршин чувствовали себя настолько разбитыми, что ни есть, ни пить, ни просто снять сапоги сил уже не было, и потому молодые люди, с трудом добравшись до своей палатки, провалились в тревожный сон. Увы, выспаться этой ночью им не пришлось. Нервы у многих участников недавнего сражения оказались настолько напряжены, что под утро кто-то из них подскочил и выкрикнул спросонья: «Турки!» Тут же поднялся шум и стрельба. Из палаток выбегали заспанные люди. Немногие из них успели одеться, но зато все подхватили оружие и были готовы защищать лагерь до последнего вздоха. Некоторые беспорядочно палили в темноту, другие кричали: «ура», а третьи тщетно пытались разобраться, в чем дело. Одним из таких был старший унтер-офицер Галеев, выбежавший с обнаженным тесаком вперед и обследовавший местность. Никого не обнаружив, он вернулся назад и попытался успокоить товарищей, но на свою беду его едва не приняли за турка. Находящиеся в крайнем возбуждении солдаты бросились на него со штыками наперевес и наверняка закололи бы, если бы выскочивший из темноты Будищев не раскидал их в разные стороны.
– Вы что, охренели?! – кричал он им, отбивая удары и нанося их сам.
Вид его был страшен: голова не покрыта, лицо черное от пороховой копоти, на котором выделялись только бешено вращающиеся зрачки. Мундир в нескольких местах разодран, а один из рукавов держался просто на честном слове. Но при этом он щедро раздавал удары и так отчаянно матерился, что лишь по этому признаку в нем смогли опознать русского человека.
Наконец все выяснилось, и возбужденные после такой экстремальной побудки солдаты разошлись прочь, а чудом вернувшийся в расположение полка ефрейтор предстал перед командованием.
– Разрешите доложить, ваше высокоблагородие? – голосом смертельно уставшего человека обратился он к Буссе.
– Изволь, братец, – разрешил тот.
– Во время крайней контратаки был ранен вольноопределяющийся Лиховцев. Как старший по званию, я приказал Штерну и Гаршину доставить его на перевязочный пункт, а сам остался прикрывать их отход.
– Вот как? – удивился полковник и обернулся к стоящему тут же Гаупту.
Тот утвердительно кивнул, так, мол, все и было, после чего Дмитрий продолжил:
– Поскольку из-за превосходства турок вернуться назад не представлялось возможным, я укрылся в складках местности, где и дождался темноты. После чего вернулся на позиции и обнаружил, что их заняли турки.
– Как же ты выбрался? – недоверчиво покачал головой полковник.
– Феску османскую надел, ваше высокоблагородие, – пожал плечами Будищев, – а мундир в темноте не больно-то различишь. Винтовка же у меня и так турецкая, вот они и не разглядели.
– Дальше что было?
– Дальше стал к своим пробираться. Всю ночь шел.
– Как же тебя секреты не заметили?
– Да я после того, как на редуте туркам едва тепленьким не попал, таиться стал, а то мало ли. Тем более что казаки многие в черкесках и их с башибузуками и среди бела дня не различить. Почти дошел уже до лагеря, а тут пальба. Пули над головой так и свистят, но кричат по-нашему. Так обидно стало, что могут свои подстрелить, что я осерчал маленько…
– Так осерчал, что двоих солдат едва до смерти не прибил?
– Троих, господин полковник, – машинально поправил Гаупт.
– Тем более!
– А что делать? – криво усмехнулся Дмитрий. – Они старшего унтер-офицера Галеева едва на штыки не подняли. Пришлось вмешаться.
– Ну ладно, – задумчиво щипнул за бакенбард Буссе, – ступай покуда.
– Есть, – вытянулся Будищев и, повернувшись через левое плечо, шагнул прочь из штабной палатки.
– Что скажете, господа?
– Если позволите, господин полковник, – выступил вперед подпоручик Линдфорс, – первым выскажусь я.
– Извольте.
– Ефрейтор Будищев, служа в охотниках, коими я имею честь командовать, проявил себя с самой лучшей стороны! Судите сами, отличный стрелок, смел до дерзости и вместе с тем расчетлив, как десять ростовщиков. Незаменим в поисках. Умеет неслышно подкрасться к любому неприятелю, чему я сам неоднократно был свидетелем. Так что в том, что он миновал казачьи патрули незамеченным, нет ничего удивительного. Я бы даже сказал, было бы странно, если бы его вообще кто-то заметил. С его способностями он легко мог пробраться в лагерь и обнаружить свое присутствие только на следующий день за завтраком.
– Кто еще?
– Присоединяясь к мнению господина подпоручика, – отозвался Михай. – Добавлю лишь, что он разбирается практически в любом виде огнестрельного оружия. Одна его стрельба из трофейной митральезы чего стоит. И весьма результативная, доложу я вам, стрельба!
– А вы что скажете? – повернулся к Гаупту полковник.
– Полностью согласен с господами офицерами. Будищев – хороший солдат и при этом недурной человек. Помните историю с заблудившейся в лесу девочкой, когда мы стояли в Бердичеве?
– Что-то припоминаю…
– Так это он ее тогда нашел.
– Хм, наш пострел везде поспел! Но все же я хотел обратить ваше внимание, господа, на одно крайне любопытное обстоятельство. Не знаю, заметили ли вы, но этот нижний чин, докладывая о произошедших с ним приключениях, перед которыми, прямо скажем, меркнут сочинения господина Дюма, ухитрился их сформулировать так четко и ясно, что, по совести говоря, не каждый из присутствующих здесь офицеров эдак сумеет. Не слишком ли это для солдата-новобранца, к тому же из крестьян?
– Так в этом нет ничего удивительного! – воскликнул Линдфорс.
– Да что вы говорите? – не без сарказма в голосе удивился полковник.
– Конечно! Он ведь бастард![58]
– В каком смысле?
– Ну, он же незаконнорождённый сын графа Блудова!
– Вот так пердюмонокль![59] В таком случае это многое объясняет… Хотя постойте, как это графа Блудова? Это что, он и есть Блудов, откомандирования которого у меня требуют моряки?
– А моряки-то тут при чем? – удивился Гаупт.
– Да был один случай, – замялся Линдфорс.
– Так-с, любезнейший Иван Иванович, – нахмурился Буссе. – Ну-ка извольте все сию же минуту рассказать!
На третий день после сражения на Аярслярских высотах в русский лагерь у Папикоя прибыл командующий Рущукским отрядом цесаревич Александр Александрович. Встречать наследника российского престола полагалось с помпой и при полном параде, однако побывавшие в боях полки вид имели хотя и лихой, но не слишком презентабельный. Мундиры на солдатах и офицерах носили следы многочисленных схваток, кепи измялись, да и сапоги у многих требовали ремонта. При таком состоянии амуниции недолго было опростоволоситься в глазах будущего царя, но по счастью, одному из штабных офицеров пришла в голову спасительная мысль. Припомнив, что великий князь Александр необычайно прост в обращении и не любит пышных церемоний, он подал генералу Прохорову мысль представить подчиненные ему войска одетыми в гимнастические рубахи, а на кепи надеть белые чехлы с назатыльниками, подобно тому, как это делается в Туркестане. Таким образом, достигалось как требуемое единообразие, так и простота, столь любимая наследником.
Ожидания эти целиком и полностью оправдались. Цесаревич с удовлетворением отметил бравый вид военных, поблагодарил их за службу и, с хитринкой улыбнувшись, сказал Прохорову:
– Я хотел было на другой день после Аяслярского дела к вам заглянуть, да услышал, что из главного штаба идут списки награжденных за бой у Езерджи, так решил повременить. Дай, думаю, порадую солдат. И списки, и кресты я привез, так что стройте новоиспеченных кавалеров. Награждать буду!
– Нижние чины будут счастливы получить монаршую награду из рук вашего императорского высочества, – с поклоном отвечал ему генерал и тут же отдал необходимые распоряжения.
Адъютанты и ординарцы командиров полков немедля побежали со списками к своим частям, и через четверть часа цесаревич уже шел вдоль строя и вручал награды отличившимся. Шедший рядом с ним офицер штаба зачитывал приказ с кратким описанием подвига, затем Александр вкладывал герою в руку награду и, пробасив: «Благодарю за службу!» – шел дальше.
Получив крест, награждаемые вытягивались и почти кричали своему будущему царю вслед:
– Покорнейше благодарю, ваше императорское высочество!
Дошла очередь и до вызванного вместе со всеми Будищева.
Пока шло награждение, Дмитрий с удивлением разглядывал богатырское сложение великого князя. Ростом цесаревич превосходил даже его, а уж вширь – и подавно. Причем это вовсе не была излишняя полнота, а именно мощь настоящего русского богатыря. Отлично пошитый мундир сидел на теле как влитой, но даже под ним было видно, как перекатываются мускулы его обладателя. Наконец процессия поравнялась с ним, и глаза Дмитрия встретились с взглядом Александра Александровича.
– Перед делом у Езерджи, – начал скороговоркой штабной, – рядовой Будищев в числе прочих охотников захватил «языка» и доставил его в штаб начальника бригады. В самом же бою метким выстрелом ранил турецкого генерала Азиза-пашу, чем спас от верной гибели полковника Тихменева.
– Ишь каков, уже и ефрейтором с той поры стал, – удивленно приподнял бровь цесаревич. – Да ты, братец, герой! Как же ты все успел?
– Дурак потому что! – четко отрапортовал в ответ Дмитрий, так и не научившийся в некоторых случаях держать язык за зубами.
Вокруг мгновенно наступила такая тишина, что казалось, будто слышно жужжание мух, кружившихся над вспотевшими под жарким солнцем военными.
– Это как же понимать? – почти взревел от неожиданности великий князь.
– Ваше императорское высочество, – невозмутимо отвечал ему Будищев, – кабы я это все хоть с недельным промежутком сделал, было бы два креста! А так только один.
Наследник российского престола сначала некоторое время озадаченно молчал, потом, видимо, сообразив, что ему только что сказали, улыбнулся и тут же так заразительно рассмеялся, что к нему немедля присоединилась вся свита.
– Видал наглецов, но таких… – покачал головой великий князь и спросил, обернувшись к местному командованию: – А под Аярсляром этот молодец отличился?
– Так точно, ваше императорское высочество, – почтительно доложил Буссе, – захватил в бою вражескую митральезу и открыл из нее огонь по наступающим туркам, чем способствовал отражению атаки!
– Не забудьте представить к кресту, – хмыкнул Александр Александрович и, насмешливо усмехнувшись, добавил: – А то выйдет в фельдмаршалы да припомнит нам, как его с наградами обходили!
Все присутствующие опять рассмеялись, оценив шутку своего командующего. Тот же, хлопнув Будищева по плечу, пошел к следующему награжденному, увлекая за собой всю свиту. И только когда они все удалились достаточно далеко, немного задержавшийся командир Болховского полка сказал вполголоса адъютанту:
– Поручик, напомните мне, чтобы я этого сукина сына застрелил, если с этим, конечно, раньше турки не справятся. Ведь чуть удар не хватил, а ему, подлецу, хоть бы хны!
– Слушаюсь, – сделал многозначительное лицо старший Линдфорс и щелкнул каблуками.
Больше на церемонии награждения ничего экстраординарного не случилось, и после ее окончания цесаревич благополучно отбыл. Отцы-командиры облегченно выдохнули, выразительно посмотрели на одного из награжденных, но поскольку все закончилось как нельзя более хорошо, то этими взглядами дело и ограничилось.
Что касается самого виновника переполоха, то он как ни в чем не бывало принимал поздравления, подшучивал над товарищами и вообще вел себя как именинник.