Странная погода

Лантернгласс метнула взгляд назад, на дочь, махнула рукой:

– Еще минутку, Дороти. – Она вновь повернулась к Келлауэю и тихо сказала, улыбаясь как-то загадочно: – Послушайте. Мы тут все свои. Давайте не будем огорчать мою малышку крикливой перебранкой.

– А вас трогало, что вы могли бы огорчить моего малыша, когда нынче утром опоганили в своей статье мою службу в армии? Эта мысль хотя бы приходила вам в голову?

Ринклз уже не улыбался. Он опять потрепал Келлауэя по плечу и сказал:

– Хватит, хватит. Достаточно. Рэнди многого натерпелся. Айша, я вас попрошу проявить хоть сколько-то уважения и обходиться с ним по-хорошему.

Кивнув, Айша отступила на шаг. Она больше не улыбалась:

– О’кей. Извините. Я понимаю: неделя эта была изматывающей. Джэй, устройте, чтоб мне позвонили из вашей конторы. Мы договоримся о беседе о том, чем ответила полиция.

– Будет сделано, – пообещал Риклз. Он уже держал Келлауэя за руку, ухватив ее повыше локтя, и принялся направлять его к машине.

– Ой, постойте, – воскликнула Лантернгласс. – Еще одно, пока вы здесь. Служба охраны торгового центра «Чудо-Водопады» не снабжается оружием. Был ли имевшийся у вас пистолет вашим личным оружием?

Ловушку в ее словах он распознал сразу, едва услышал их, понял, что ей нужно, чтоб он во всеуслышание признал, что владеет стрелковым оружием вопреки судебному запрету.

– А вам бы не понравилось, если б так оно и было?

Желудок у него будто скрутило.

Выезжая со стоянки, они миновали Лантернгласс, сидевшую на капоте своего «Пассата», гладящую дочь по спине и следившую взглядом за пикапом. Глаза сужены: рассуждала. Риклз рванул вперед так, что из-под задних шин щебень полетел. И повел машину в разгон на север до шоссе, а по нему – в Сент-Поссенти.

– Какого черта ты влез во все это, партнер? – выпалил Риклз. Впервые за все это время голос его звучал резко и немного сердито.

– Мой малец смотрит новости утром, днем и вечером, чтоб услышать последние сообщения о своем папаше. Она представила дело так, будто я убрался из армии с позором, и сын это услышит.

– Еще ему предстоит услышать, что тебя через пару дней сделают помощником шерифа. Лантернгласс ничтожная репортеришка из ничтожной местной газетки. Большую часть ею написанного помещают между рекламой и свадебными объявлениями. Но если подпускать много дыма, она решит, что есть и огонь. Кстати… – выговорил он, хмурясь. Они въехали в густое плотное облако. Дым разъедал Келлауэю глаза.

Они проехали еще с полмили, и Риклз спросил:

– Есть что-то, что мне следовало бы знать про пистолет?

– Да-а, – протянул Келлауэй. – Если бы его у меня не было, людей погибло б куда больше.

Риклз не отозвался. Целую минуту они ехали в неловком молчании, потом другую, и наконец Риклз, буркнув себе под нос какое-то неразборчивое ругательство, включил радио. Весь обратный путь они слушали новости по радио, не обмолвившись друг с другом ни словом. Взрывы бомб в Ираке. Санкции против Ирана. И плохие вести для пожарных, старавшихся утихомирить пожарище в Окала: ветер менялся на восточный. При ожидавшихся умеренных порывах пожар теперь угрожал жилым и хозяйственным строениям на западной окраине Сент-Поссенти.

«Больше об этом, – пообещал ведущий, – мы расскажем по мере развития событий».



18 час. 27 мин.

– Мы едем? – капризно спросила Дороти. – Или тут сидеть собираемся?

– Посидим здесь всего минутку, – отозвалась Лантернгласс. – Мамочке, возможно, понадобится позвонить.

Они сидели в машине напротив телестудии с опущенными стеклами окон, в салоне звучала тихая музыка. Лантернгласс вновь прокручивала в памяти то, что говорил Келлауэй, и то, как он это говорил.

Смотреть на нее Келлауэю не хотелось, но приходилось: когда их взгляды встречались – она чувствовала, что он ее ненавидит. Ей хотелось подколоть его, хотелось увидеть, чем он ответит. Теперь она узнала.

О чем он заставил ее думать, так это о пистолете: большой револьвер вроде того, с каким герои-шерифы наводили порядок в ковбойских фильмах. Мысленно ей представилась громадная пушка с оттянутым назад курком – лежит себе на пассажирском сиденье машины, пока та мчится по тряской, истерзанной колеями грязной дороге. Когда машина тормозит, пушка поблескивает и ползет чуть дальше по сиденью, к краю. Любому дураку ясно, что произойдет, если она грохнется. Бабахнет. Мерзкое представление появилось: если Келлауэй грохнется, то он тоже бабахнет.

Она спросила, его ли был пистолет, и он ответил: «А вам бы не понравилось, если б так оно и было?» А почему ей это должно нравиться?

– Мам! Мне пописать надо!

– Вечно тебе писать надо. У тебя мочевой пузырь с лесной орех, – ворчала Айша, берясь за телефон и набирая номер Ричарда Уоткинса из полиции штата.

Уоткинс ответил со второго гудка:

– Администрация шерифа, округ Флаглер, говорит Ричард Уоткинс из услуг потерпевшим, чем могу вам помочь?

– Ричард Уоткинс! Говорит Айша Лантернгласс из «Сент-Поссенти дайджест».

Год назад она написала заметку о Уоткинсе после того, как тот создал группу посттравматической поддержки детей, организовав вывоз ребятишек в Орландо, где они могли поплавать с дельфинами. Айше это дело показалось миленьким (к тому же и классной рекламной приманкой), но Дороти с ней не согласилась, сказав, что дельфинам, наверное, понадобится создать собственную группу посттравматической поддержки, поскольку их держат взаперти, как заключенных, которым приходится потешать туристов, если они хотят быть сытыми.

– Привет, – сказал Уоткинс. – Если вы по поводу стрельбы в торгцентре, то обращайтесь в Управление полиции Сент-Поссенти. Это их дело, не наше. Если вы по поводу пожара, то вешайте трубку и поторопитесь в редакцию собрать свои шмотки до того, как все это место накроет дымом. Ветер в вашу сторону дует. Завтра утром, возможно, будет отдано распоряжение об эвакуации.

– Без трёпа? – спросила она.


– Никакого трёпа.

– Хм.

Дороти пнула ножкой в спинку ее сиденья:

– Мам!

– Слушайте, Уоткинс, – заговорила Лантернгласс, – вообще-то я звоню узнать, знаете ли вы, кто в Администрации шерифа документами занимается. Разводы, вызовы в суд – такого рода бумаги.

– Занимаются ими многие, но главным распорядителем является Лорин Акоста. Если хотите выяснить о ком-то, кому такие документы выдавались, то она либо сама их вручала, либо может сообщить, кто вручал.

– Отлично. Я могу переговорить с ней?

– Могу дать вам номер ее сотового. Не знаю, ответит ли она. Она на Аляске. Совершает круиз со своими сестрами. Фотографируют айсберги, оленей и всякое такое, от одной мысли о котором мороз дерет по коже. Северный полюс – это ее бзик. В декабре она раздает повестки с вызовом в суд, надевши колпак Санта-Клауса.

– Блеск! – воскликнула журналистка. – Ничто так не создает у людей рождественского настроения, как женщина в колпаке Санты, вручающая им свидетельства о разводе. Ага, давайте мне ее номер. Мне просто нужно с ней парой слов обменяться, если у нее будет минутка.

Дороти опять пнула ногой в сиденье матери, как раз когда она поблагодарила Уоткинса и нажала на отбой.

– Не хочешь перестать? – произнесла мать.

– Не хочешь, чтоб я все заднее сиденье описала?

– По дороге «Макдоналдс» будет. Можем воспользоваться тамошним туалетом. – Она завела «Пассат» и развернулась, направив машину в сторону улицы.

– Где-нибудь еще, – возразила Дороти. И дернула за ухо своей кошачьей шапочки. – «Макдоналдс» не отвечает моим этическим стандартам. Мясо – это убийство.

– Не хочешь узнать об убийстве побольше? – выговорила мать. – Пни еще разок в спинку моего сиденья – узнаешь.



20 час. 11 мин.

Риклз довез Келлауэя до своей гасиенды на бульваре Киви, где тот оставил машину. Начальник полиции сказал, что заедет завтра за Келлауэем до одиннадцати и они вместе поедут в торгцентр.

– Я могу вас и там встретить, – заметил Келлауэй. – Так было б легче.

Он вышел из пикапа, туфли его захрустели на толченых ракушках.

– Лучше приехать вместе. К церемонии зажжения свечей. Журналюги захотят запечатлеть твое возвращение на работу. – Свечи предстояло зажечь в дворике закусочных, перед каруселью, чтобы почтить погибших. После чего торговый центр устраивал особый День поминовения со скидкой от 20 до 40 процентов на избранные товары в каждом магазине.

– Кого заботит, что журналюги хотят? – Келлауэй стоял во дворе, разглядывая пикап Риклза.

Риклз оторвал одну руку от руля и нагнулся через пассажирское сиденье к Келлауэю. Он улыбался, но взгляд его был холоден, почти недружелюбен.

– Приходится. Лантернгласс неутомимая антирасистка-активисточка, того типа личность, которая убеждена, что каждый коп ждет не дождется, когда можно направить брандспойт на толпу черных. Только ее не обдуришь, а ты только что прямо-таки умолял ее покопаться в твоем прошлом. Не знаю, какие сомнительные гадости ты натворил, но уверен: к концу недели я буду читать об этом, если не раньше. Если ты еще сохранил хоть сколько-то разума, то завтра с самого утра побрейся хорошенько, набрызгайся лучшим одеколоном, какой у тебя есть, и будь готов зажечь со мной свечи в одиннадцать утра. Пресса ленива. Если поднести ей душещипательную историю на серебряном блюде, они ее схавают. И нужно содержать их в сытости. Иначе они могут обратить свои вилки с ножами на тебя, кэ’пиш?[64]

Возвращаться в торгцентр с Риклзом Келлауэй не хотел. Он хотел приехать туда до него, до кого угодно, достаточно рано, чтобы наведаться в маленькую служебную уборную позади «Лидз». Хотелось возразить, сказать (правдиво!), что ни разу он не приезжал на работу так поздно: в 11 часов. Однако потом он еще раз взглянул на то, с каким льдом во взгляде Риклз следил за ним поверх тоненькой и уже больше не дружелюбной улыбки, – и кивнул.

– Звучит здорово, – сказал он и с силой захлопнул дверцу машины.

На своем маленьком «Приусе» он отъехал от подъездной дорожки и показал, что повернет налево, хотя должен бы свернуть направо. Он не хотел ехать домой, не хотел видеть фургоны телевидения, припаркованные перед домом, не хотел, чтобы телевизионщики видели его. Вместо этого Келлауэй повел машину из города, зарываясь в дым и надвигающуюся ночь.

Дом на ферме Джима Хёрста был темен: прямоугольное нагромождение кубиков на фоне неба цвета головешек. Единственным огоньком во всем здании был телевизор. От него исходило болезненное голубое свечение, видное в окна-дыры, где не было стекол, на западной стене здания. Большие полотнища пластика, укутывавшие дом с того конца, колыхались под порывами ветра, производя тягучие, тяжелые, пугающие хлопающие звуки.

Если бы не телевизор, Келлауэй мог бы вообразить, что никого нет дома. Но с другой стороны время шло к девяти, среда, где мог бы оказаться мужчина без ног, без денег в такое время? Нигде.

Он вышел из машины и встал рядом с ней, вслушиваясь в приливное шуршание воды. Телевизор он не слышал. Звук, очевидно, был отключен.

Келлауэй пошел к дому, под ногами его хрустел гравий… потом вдруг остановился и замер, вслушиваясь. Он расслышал шаги: почти был уверен в этом. Ему показалось, что по другую сторону его машины стоит мужчина. Боковым зрением он видел его. Келлауэй почувствовал, что боится взглянуть на мужчину прямо, не мог заставить себя повернуть голову.

Это был Джим Хёрст… Джим, который не ходил уже больше десятка лет. Джим, легко шагавший в ночи в десяти футах от него, по другую сторону машины. Он в любом случае узнал бы Джима, узнал бы по тому, как свисали по бокам его руки. На фоне дымной ночи он узнал изгиб его лысого черепа.

– Джим! – вскрикнул Келлауэй и сам с трудом узнал свой голос. – Джим, это ты?

Джим сделал медленный, тяжелый шаг ему навстречу, и Келлауэю пришлось закрыть глаза, ему непереносимо было видеть мужчину в темноте на краю дороги. От страха у него перехватило дыхание. Ему и вполовину не было так страшно, когда он крался в «Бриллианты посвящения» навстречу женщине с револьвером.

Услышав, как Джим сделал к нему еще один шаг, Келлауэй заставил себя открыть глаза.

Глаза уже привыкли к темноте, и он сразу увидел, что за мужчину он принял низкорослое мангровое дерево. Изгиб, который представлялся ему лысым черепом Джима Хёрста, оказался не чем иным, как гладким сучком на месте давно сломавшейся ветки.

Пластиковая завеса на доме опять тяжело заворочалась, и раздался звук, похожий на медленные, тяжелые шаги человека.

Келлауэй выдохнул. Безумием было думать, что Джим расхаживает рядом с ним во тьме. И все же, даже продолжая путь к дому, он не мог полностью отделаться от ощущения, что шагает не один. Ночь была в неустанном движении, ветви неистово метались туда-сюда. Шелестела трава. Ветер крепчал.