Странная погода

– Нет, Тим. Слова не пули. Вот когда Ясмин Хасвар с ее малышом падают на пол, тогда двоих достают одним выстрелом.

Тим Чен твердо и сильно ударил по двум клавишам. Одна из них давала команду «удалить».

– Обоснуй мне надобность наплевать на его военный послужной список, и мы дадим это прямо в следующей заметке. Только личные твои мотивы для обоснования не годятся.

Внезапный и глубокий укол боли в животе поразил ее. Уже на губах повисла ругань, обращенная к редактору, но она ее не произнесла. Уже на губах толпились слова: Тим, это до того, блин, нечестно, – но и этого она не высказала. Развернулась и побежала, опять побежала вниз по ступеням, потому как в сознание вцепилась мысль, что вовсе это не нечестно, и может, если двигаться побыстрее, то и получится убежать от стыда, оставить его у себя за спиной, наверху, на лестничной площадке рядом со своим другом и редактором.

Когда она добралась до нижних ступенек, Шэйн Вольф заметил:

– Тебя тоже дым терзает, а?

– Что?

– Глаза у тебя, – пояснил он, указывая пальцем. – Ты тоже плачешь. Дать тебе мой платок?

Она выхватила платок из его руки и вытерла лицо:

– Спасибо.

– Я тут вполне приличный бар знаю на крыше, – сказал Шэйн. – Пятью этажами выше. Я на лифте поднялся бы, а ты пробежалась бы, наверху встретимся и пива выпьем. Отличное получилось бы упражнение.

– Трудно из дома выбраться, когда у тебя восьмилетний ребенок, – сказала она. – У меня хватит монет заплатить тебе за отчет по баллистике или заплатить няньке-сиделке, но заплатить и за то, и за другое у меня денег нет.

– И что? Тогда за отчет тебе платить не придется. И за пиво тоже.

Она легонько ткнула его в грудь. Развернулась. И опять пошла вверх по лестнице:

– Это мило с твоей стороны, Шэйн, но я не хочу одалживаться. И перестань пялиться на мое седалище.

Лантернгласс проскочила дюжину ступеней, когда приостановилась и оглянулась. Шэйн Вольф стоял в открытой двери на автостоянку, прикрывая рукой глаза, чтоб оградить их от вида ее седалища.

– Так… погоди-ка, – окликнула она его. Остановилась и встала, уперев в бедра сжатые кулачки. – Четыре выстрела, когда она убила Льюиса и Хасваров. Пауза. Потом еще два, когда Келлауэй заходит в магазин и убивает ее. Еще одна пауза. Потом еще один, когда Бекки Колберт расстреливает Боба Лутца. Семь выстрелов за… сколько? Пять минут?

– Примерно так, – кивнул Шэйн.

– Хм, – произнесла она и, повернувшись, стала подниматься дальше.

Когда она добралась до верхних ступеней, Тим Чен все еще сидел на площадке спиной к двери запасного выхода, держа ее ноутбук.

– Хочу извиниться, – заговорил он. – За то, что наговорил тебе минуту назад.

– Не извиняйся, – отмахнулась она. – Просто вставь текст обратно.

Редактор тяжко вздохнул:

– Не вижу ни одного веского повода хотя бы заигрывать с мыслью опорочить малого.

– А как тебе такое? – сказала она. – Копы утверждают, что Колберт стреляла четыре раза, три – в Роджа Льюиса, раз – в Ясмин с ее малышом. Минутой позже в магазине появляется Келлауэй и стреляет дважды, раз, попадая в нее, раз, промахиваясь. Наконец, примерно через минуту после этого раздается последний выстрел, тот, что убивает Боба Лутца. Это то, о чем сообщается в отчете по баллистике.

– Допустим.

– Но есть свидетель – доподлинный очевидец, – который все это слышал. И он заявил, что прозвучало три выстрела… пауза… затем два… пауза… затем еще два.

– И что? Твой ушастик был перепуган до смерти и перепутал. Случается сплошь и рядом.

– Он своей девчушке эсэмэски слал. После каждого пистолетного выстрела. И был уверен: три, два, два. А не четыре, два, один.

– Даже в голову взять не могу, что бы это значило.

– Это значит, что после выстрела, убившего Боба Лутца, был еще один. Объясни это.

Объяснить Тим Чен не сумел. Сидел, постукивая пальцем по краю ноутбука.

– Твой свидетель показал тебе тексты сообщений, подтверждая, что слышал то, что, как уверяет, слышал, когда слышал это? Ты сама видела время отправки?

– Нет, – призналась она. – Мне нужно было Дороти из теннисного лагеря забрать. Не выдалась возможность взглянуть на сообщения. Только я уверена: если я попрошу, он ими поделится.

Тим кивнул и сказал:

– Лады. Что ж. Это может быть интересно. Не пойму только, какое это отношение имеет к никчемному военному послужному списку Рэндала Келлауэя.

– Никакого.


– Так зачем принижать его службу? Даже походя?

– А трахнуть его и посмотреть, что произойдет. Можно куда как много нарыть про человека, трахнувшись с ним.

– Да-а? Ты этому в школе журналистики выучилась, Айша?

– Это не школа журналистики, братец, – парировала та. – Это древняя школа.



12 июля, 18 час. 13 мин.

Запись для шоу Билла О’Рейли велась в той же студии, где они записывали беседы для «Разных историй» и 20/20. Когда Риклз с Келлауэем вышли в теплый, задымленный вечер, их поджидала Айша Лантернгласс. Она преградила им путь до того, как они дошли до припаркованного рядом пикапа Риклза.

– Приветствую вас, – произнесла журналистка. – Не уделите ли десять минут для вашей местной газеты? Или мне надо телешоу вести, чтоб вы со мной побеседовали?

Она усмехнулась, показывая очень белые зубы, насмехалась над ними, вполне, в общем-то, по-свойски. Была она опрятно и к лицу одета: голубые джинсы, черный топ-безрукавка, сандалии на ремешках. Дочку с собой прихватила, что, по мнению Келлауэя, было дешевым трюком. Девочка сидела на капоте «Пассата», что как рухлядь не имел себе равных в мире. На дочке ее была вязанная крючком шапочка с кошачьей мордочкой и торчащими по бокам серыми кошачьими ушами. Малышка не обращала на взрослых внимания, листала странички книжки с картинками.

Джэй Риклз заулыбался, морщинки на его покрытом рубцами лице углубились. Он подтянул ремень.

– Айша, я получил ваше голосовое сообщение. Связаться с вами значится среди моих первостепенных дел вот уже три дня. Хотите, свяжитесь с моим секретарем, посмотрим, может, удастся отыскать в распорядке местечко для вас?

– Это здорово, – сказала журналистка. – Если вы уделите мне десять минут прямо сейчас, а потом через пару дней мы сможем устроить более продолжительную беседу, – это было бы идеально.

Риклз глянул на Келлауэя:

– Лучше уделить ей ее десять минут. Боюсь, если я попытаюсь залезть в машину, она меня обратно потащит.

Келлауэй никак не мог заставить себя смотреть журналистке прямо в лицо. Внутри у него кипело, болело и огнем горело. Утром он первым делом наслушался про ее статью, где его военная служба была разнесена в хлам. В утренних новостных передачах ее пережевывали на все корки.

«Появились новые подробности о Рэнде Келлауэе, герое стрельбы в «Чудо-Водопадах» на прошлой неделе, – объявил мальчишка-ведущий, который выглядел так, что ему у продуктовых лавок побираться бы, а не по телику языком трепать. – «Сент-Поссенти дайджест» сообщает сегодня, что мистер Келлауэй был выдворен из вооруженных сил США в 2003 году после неоднократных обвинений в применении чрезмерного насилия во время его службы в военной полиции. Активисты контроля за оружием уже ухватились за эту заметку, чтобы заявить, что Келлауэй усугубил ситуацию, войдя с заряженным…»

Позже Келлауэй обнаружил помятый экземпляр «Дайджеста» в зеленой комнате студии и сам прочел статью. В ней не было ничего нового до самой последней пары абзацев, где его представляли каким-то палачом-мучителем из занюханного третьего мира, а не солдатом. Заметку сопровождала фотография Айши Лантернгласс размером с почтовую марку, на которой она улыбалась в точности как и сейчас.

Его первой мыслью было: Джордж обо всем этом услышит. Пару дней назад Холли эсэмэску прислала, сообщила, что Джордж теперь никогда не пропускает местные новости, смотрит утреннюю передачу перед школой, а вечернюю во время ужина, чтобы послушать, что еще будет сказано о его отце. Теперь Джордж услышит, что из армии его поперли, потому как он не умеет себя сдерживать. Джордж услышит, что его отец не годится для того, чтобы служить своей стране. Во время записи с Биллом О’Рейли Келлауэй только и делал, что изо всех сил старался сохранять выдержку.

Стоянка перед студией представляла собой широкий простор новехонького асфальта, размякшего от жары за целый день. Солнце еще не зашло, но его было невозможно разглядеть. Горизонт закрывали охристые грозовые тучи дыма. Лантернгласс держала свой телефон, чтоб записать их разговор, тыча им в него, словно ножом.

– Мистер Келлауэй, почти неделя прошла со стрельбы. Думаю, большинству наших читателей хотелось бы знать, как вы живете?

– Просто отлично. Никаких страшных снов. Готов вернуться на работу.

– Когда, по-вашему, это могло бы произойти?

– Центр открывается завтра. Я буду там, у меня первая смена.

– Это преданность делу.

– Это называется служебной этикой, – уточнил он.

– Скажите, была ли у вас возможность побеседовать с семьями погибших. Встречались ли вы с мистером Хасваром, мужем Ясмин? Или с родителями Боба Лутца?

– Зачем бы мне это делать? Только чтоб сказать, что я сожалею, что не спас людей, которых они любили? – Слова его были слегка колкими.

Джэй Риклз потрепал его по плечу:

– Еще будет время встретиться с ними, наверняка. Может, после того, как у них появится возможность и раны начнут рубцеваться… и после того, как у мистера Келлауэя будет возможность прийти в себя.

Келлауэю показалось, что было нечто предостерегающее в том, как Риклз потрепал его, словно пса. Вот недоумок. Он дернул плечом, чтоб Риклз перестал его оглаживать.

– Я уверена, что после всего, что вам выпало, источником силы для вас стала ваша собственная семья, – сказала Лантернгласс. – У вас ведь сын, да?

– Да.

– И он живет с матерью? Где это? Хотелось бы немного побольше узнать о положении в вашей семье. Вы, полагаю, врозь живете? Разводитесь? Я проверяла окружные сведения…

– В самом деле? Выискиваете немного грязи? Кто просил вас вникать в то, что мы живем врозь?

Маленькая девочка на капоте машины подняла подбородок и уставилась на них, ее внимание привлек повышенный голос Келлауэя.

– Никто. Мы всегда беседуем с членами семьи после чего-то вроде этого.

– Только не в этот раз. Держитесь подальше от моей жены и сына.

– Мам? – позвала сидевшая на «Пассате» девочка недовольным и тревожным голоском.