Страна чудес
Часть 22 из 50 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Орла старалась подойти к вопросу осторожно, не зная наверняка, на какую территорию они ступают:
– Я знаю, что погода нас немного напугала, но…
– Это нечто большее.
Да, ели быть честной, Орла в это верила.
Она вспомнила, как смотрела на свою дочку, маленькую и испуганную, в своей первой одноместной кроватке, в своей первой комнате. Как страшно Элеанор Куин спать одной (даже при свете ночника)… Орла уже не могла отмахнуться от этой мысли и просто игнорировать собственные опасения по поводу незнакомого места, где они оказались.
Мысли путались от страха, но Орла заставила себя сказать нормальным голосом:
– Как ты думаешь, что это?
Элеанор Куин повернула голову к окну и сосредоточенно прищурилась:
– Не знаю. Иногда мне кажется, я слышу что-то… как оно зовет. Иногда это просто ощущение, но в нем… много всего и сразу. Волнения. Страха. Мольбы. Какое-то время я думала, что папа тоже слышит, я была уверена, что это так. Но папа не хочет слышать… Я думала, ты тоже отказываешься. Я рада, что ты знаешь… Здесь что-то есть.
Орла напряглась; дрожь усилилась, а во рту она почувствовала привкус желчи. «Ты подводишь меня» – вот что она вечно слышала в молчаливом упреке дочери. Нужно перестать отрицать реальность, какой бы невозможной она ни казалась. Так или иначе, она должна защитить дочь. Как воспримет Элеанор Куин ту историю, которую они открыли, – с облегчением или ужасом? Но она не была готова к разговору о призраках, пока они с Шоу не решат, что делать. Мы уедем, и все наладится.
– Это страшно, потому что мы пока не понимаем этого места, – сказала Орла. – Но это не значит, что оно плохое…
Элеанор Куин выдохнула накопившийся в легких воздух, повернулась на бок, извернувшись так, чтобы видеть лицо матери. Они с Орлой лежали и смотрели друг на друга. Наверное, в этот момент мать и дочь были похожи, беспокойно прищурившись и пытаясь прочесть мысли друг друга.
– Знаю, тебе не всегда здесь нравилось, и мне жаль, что я… Я думала, что тебе, всем нам, нужно время, – сказала Орла. – Но теперь… если честно, я тоже была немного напугана, и, наверное, из меня вышел не очень хороший пример для подражания. Я больше не позволю себе бояться погоды, потому что на самом меня пугает то, что боишься ты, а я не знаю, как помочь. Бин, я здесь, всегда рядом, и ты можешь со мной поговорить.
Орла знала: это непоколебимая правда, которая не изменится, даже когда она попытается разобраться во всем остальном.
Лицо ее дочки озарила слабая улыбка.
Орла встала на колени у кровати. Тревога отнимала у них все силы, но это не означало, что дочь – и муж – не смогут ее стойко пережить.
Орла все еще не знала, что предпринять и где искать ответы, но хотела, чтобы Элеанор Куин поняла: она не одинока, ее мама старается и действительно может ей помочь.
– Как бы ты хотела все изменить? Давай подумаем, что сделало бы тебя счастливее.
Орла разделила мысли на две части, иначе они грозились ее раздавить: первый вариант – оптимистичный, где они по-прежнему могут найти гармонию на новом месте, а другой – пессимистичный, о том, что они совершили ужасную, непостижимую ошибку.
Элеанор Куин перевернулась на спину, и с расслабленным, мечтательным выражением лица к ней вернулся румянец.
– Наверное, мне бы хотелось… странно все время находиться в доме, всем нам. Я думала, что мне это понравится, но… Думаю, да, если бы погода была лучше, мы могли бы выезжать. Как думаешь, можно мне брать уроки скрипки где-нибудь поблизости?
Орла чуть откинулась назад, стараясь не показывать свое удивление. Откуда это желание? В городе ей предлагали всевозможные кружки: танцы, уроки музыки, занятия в художественной школе. Элеанор Куин никогда такое не интересовало. Ей нравилось то, что преподавали в школе, но дочь отказалась от предложения развивать способности углубленными занятиями. И сейчас… как это ужасно не вовремя.
– Бин…
– Я знаю, я знаю, о чем ты думаешь. – Элеанор Куин сунула руки под одеяло и расстроенно натянула его до подбородка. – В городе мне хватало занятий. Но здесь нужно больше дел. Я не скучаю по школе, но мне не хватает… Я всегда мечтала попробовать играть на музыкальном инструменте, но дома не было места. Я не хотела, чтобы все слышали, как я тренируюсь, если у меня будет плохо получаться. Но тут можно закрыть дверь. Мне бы очень хотелось играть на тихом инструменте, на таком, который бы никто больше не слышал… Но я не знаю, на каком.
– Ох, моя дорогая.
Элеанор Куин думала в верном направлении, она хотела извлечь максимум пользы из их нового положения – заняться здесь тем, чем не могла или не хотела там, в их квартире на Челси. Орла почувствовала, как волна стыда накрывает ее с головой: она должна была догадаться, насколько застенчива дочь, понять, что для свободы творчества ей может понадобиться личное пространство.
– Уверена, у нас получится найти кого-нибудь здесь. Папа знает школу, где преподают различные виды искусства, можно начать с этого. Мы найдем что-нибудь. И вообще, не переживай, мы никогда не станем тебя критиковать – чтобы научиться новому навыку, требуется время. Хорошо?
– Ты не злишься?
– С чего бы мне злиться?
Элеанор Куин пожала плечами:
– Мне кажется, что… наверное, я стала не такая, какой была в городе.
– У меня нет повода любить тебя меньше, чем раньше.
– Я не знала, потому что… неважно.
Орла наклонилась и поцеловала ее в лоб и в щечку.
– В том и был смысл сюда переезжать: чтобы мы все чувствовали себя иначе и стали еще ближе друг к другу. Когда мы попадаем в новое место, всегда узнаем о себе что-то новое. Все мы немножко изменились. И каждый день понемногу меняемся, правда? Учимся чему-то новому… Мы с папой тоже этого хотим: чтобы все росли и делали открытия. Так что, если ты хочешь попробовать ходить на уроки музыки сейчас, мы с папой все устроим.
– Мне здесь нравится… в каком-то смысле. Но мне бы хотелось… – Она не договорила свое желание и прикусила губу.
– Скажи, чего ты хочешь.
– Я бы хотела… чтобы у нас был дом с соседями. В городе. И улица, как по телевизору. С детьми на велосипедах, которые ходят друг к другу в гости поиграть.
К глазам Орлы подступили слезы. Ее дочка описала Сквиррел-Хилл, район, в котором она росла в Питтсбурге. Было как никогда ясно, что они совершили ошибку, прожив на Манхэттене так долго. У других семей получилось, но Элеанор Куин хотела – нуждалась – в чем-то другом. О чем ей никогда не хватало смелости сказать вслух. Может быть, в тот первый день, когда они переехали, то, на что смотрела Элеанор Куин во дворе, не напугало ее, а разбило ей сердце. Никаких соседей. Никаких людей. От одной крайности к другой.
Из глаза Орлы скатилась слеза: она не могла обещать дочке такой район, какой та хотела. Может, они с Шоу только притворялись, что вовлекают своих детей в процесс принятия решений? Если бы они спросили: «Вы хотите переехать в собственный дом с большим двором, где будет много деревьев?», что бы они услышали на самом деле?
– Прости. Это не совсем то, что ты хотела, но когда погода улучшится, мы обязательно поищем кружки, где ты сможешь завести друзей. После переезда всегда требуется время, чтобы освоиться.
Может быть, мы снова переедем.
– Знаю.
Орла быстро-быстро ее расцеловала:
– Я так тебя люблю.
– Знаю. Я тоже тебя люблю.
На выходе Орла включила ночник.
– Все в порядке, мне он больше не нужен, – сказала Элеанор Куин.
– Точно?
– Да. Темнота помогает мне думать.
Орла выключила свет. Не желая оставлять дочь в полной темноте, она оставила дверь приоткрытой. Как родители они слушали детей реже, чем себе представляли. И Орла поклялась себе это исправить. Она станет внимательнее относиться к дочке и чаще задавать вопросы. Но в то же время ее беспокоило то, что Элеанор Куин услышала там, «снаружи». Если еще день ничего не изменится, нужно придумать, что ей рассказать. Будет ли история о больных туберкулезом казаться менее пугающей, чем расплывчатое «многое», которое она ощущала? Казалось даже смешным, что Орла хотела успокоить дочь фразой «Это всего лишь призраки». И она не могла отделаться от опасения, что Элеанор все же обладает большей силой, чем она сама. Что, если девочка шептала молитвы чему-то совершенно иному, а не безликим богиням, как Орла, которая лишь притворялась, что их знает только она?
И как истолковать тоску Бин по району, где больше соседей, больше домов, больше детей?
С задернутыми занавесками можно было притвориться, что на дворе обычная ночь. Спрятаться от зловещих сугробов уже плотного снега за окнами, создающих ощущение, будто мир стерт с лица земли. Вот о чем продолжала размышлять Орла, расхаживая по гостиной. Слишком большие перемены: им нужно повернуть все вспять, чтобы вернуть себе нормальную жизнь.
– Не обязательно бросать его насовсем, можно оставить на лето…
– Ты себя слышишь?
Холод в его голосе прозвучал так неожиданно, что Орле пришлось остановиться и взглянуть на мужа. Во время ее тирады Шоу устроился в открытых дверях своей студии, явно демонстрируя нежелание на что-либо соглашаться. Орла была уверена, что он, по крайней мере, увидит преимущества позитивного мышления и поймет ее желание быть внимательнее к потребностям детей. Но Шоу ожесточился, его лицо было неподвижным, словно маска.
Орла поежилась, начиная сомневаться в собственных словах:
– Что?
– Ты говоришь как сумасшедшая. Утром безрассудно пошла чистить снег… теперь говоришь, что дочке слышится всякое, но теперь каким-то образом оказывается, что это я виноват, что не слушаю?
– Я не так сказала! Твоя теория о лечебном доме не объясняет того, как на нее влияет…
– Мы потратили десятки тысяч…
– Я знаю, сколько мы потратили!
– Тогда ты не можешь всерьез думать о том, чтобы бросить жизнь, которую мы только начали здесь. Даже если мы в конце концов продадим дом, то потеряем деньги, потраченные на ремонт, которые мы…
– Значит, потеряем.
Шоу покачал головой, гримаса на его лице представляла собой раздражение, граничащее с отвращением:
– Ты просто не хочешь, чтобы у меня получилось.
– О чем ты вообще?!
– Теперь мой черед, и если моя идея нас обанкротит, то винить ты будешь меня!
– Посмотри… – Орла отодвинула занавеску в гостиной. Свет лампы заиграл на стекле, оставляя желтоватое пятно на белоснежной стене. – Мы не можем так жить.
– Это редкий снегопад. Такой случается не каждый день и даже не каждый год. Это ничто. Ничто!
Орла не могла поверить увиденному: Шоу чуть ли не с пеной у рта отрицал ее слова. Он закрыл глаза и глубоко вздохнул.
– Нельзя притворяться, что ничего не случилось, – тихо сказала она, чувствуя острую потребность мужа в стабильности, в успехе, несмотря на их затруднительное положение. – Все это. С тех самых пор, как мы сюда приехали. И теперь мы в ловушке, даже не можем ни с кем связаться…
– Завтра я пойду в город, я же уже говорил тебе. Все не так плохо, как кажется. Мы справимся… Я справлюсь. И все исправлю.
От него исходила боль, которая захлестывала волнами и ее. Страх, страсть, стыд. Его бремя и желания. Вина, надежда, отчаяние. Глядя на него, она представила, как его хрупкая кожа трескается: слишком много эмоций было внутри него.
– Я знаю, что погода нас немного напугала, но…
– Это нечто большее.
Да, ели быть честной, Орла в это верила.
Она вспомнила, как смотрела на свою дочку, маленькую и испуганную, в своей первой одноместной кроватке, в своей первой комнате. Как страшно Элеанор Куин спать одной (даже при свете ночника)… Орла уже не могла отмахнуться от этой мысли и просто игнорировать собственные опасения по поводу незнакомого места, где они оказались.
Мысли путались от страха, но Орла заставила себя сказать нормальным голосом:
– Как ты думаешь, что это?
Элеанор Куин повернула голову к окну и сосредоточенно прищурилась:
– Не знаю. Иногда мне кажется, я слышу что-то… как оно зовет. Иногда это просто ощущение, но в нем… много всего и сразу. Волнения. Страха. Мольбы. Какое-то время я думала, что папа тоже слышит, я была уверена, что это так. Но папа не хочет слышать… Я думала, ты тоже отказываешься. Я рада, что ты знаешь… Здесь что-то есть.
Орла напряглась; дрожь усилилась, а во рту она почувствовала привкус желчи. «Ты подводишь меня» – вот что она вечно слышала в молчаливом упреке дочери. Нужно перестать отрицать реальность, какой бы невозможной она ни казалась. Так или иначе, она должна защитить дочь. Как воспримет Элеанор Куин ту историю, которую они открыли, – с облегчением или ужасом? Но она не была готова к разговору о призраках, пока они с Шоу не решат, что делать. Мы уедем, и все наладится.
– Это страшно, потому что мы пока не понимаем этого места, – сказала Орла. – Но это не значит, что оно плохое…
Элеанор Куин выдохнула накопившийся в легких воздух, повернулась на бок, извернувшись так, чтобы видеть лицо матери. Они с Орлой лежали и смотрели друг на друга. Наверное, в этот момент мать и дочь были похожи, беспокойно прищурившись и пытаясь прочесть мысли друг друга.
– Знаю, тебе не всегда здесь нравилось, и мне жаль, что я… Я думала, что тебе, всем нам, нужно время, – сказала Орла. – Но теперь… если честно, я тоже была немного напугана, и, наверное, из меня вышел не очень хороший пример для подражания. Я больше не позволю себе бояться погоды, потому что на самом меня пугает то, что боишься ты, а я не знаю, как помочь. Бин, я здесь, всегда рядом, и ты можешь со мной поговорить.
Орла знала: это непоколебимая правда, которая не изменится, даже когда она попытается разобраться во всем остальном.
Лицо ее дочки озарила слабая улыбка.
Орла встала на колени у кровати. Тревога отнимала у них все силы, но это не означало, что дочь – и муж – не смогут ее стойко пережить.
Орла все еще не знала, что предпринять и где искать ответы, но хотела, чтобы Элеанор Куин поняла: она не одинока, ее мама старается и действительно может ей помочь.
– Как бы ты хотела все изменить? Давай подумаем, что сделало бы тебя счастливее.
Орла разделила мысли на две части, иначе они грозились ее раздавить: первый вариант – оптимистичный, где они по-прежнему могут найти гармонию на новом месте, а другой – пессимистичный, о том, что они совершили ужасную, непостижимую ошибку.
Элеанор Куин перевернулась на спину, и с расслабленным, мечтательным выражением лица к ней вернулся румянец.
– Наверное, мне бы хотелось… странно все время находиться в доме, всем нам. Я думала, что мне это понравится, но… Думаю, да, если бы погода была лучше, мы могли бы выезжать. Как думаешь, можно мне брать уроки скрипки где-нибудь поблизости?
Орла чуть откинулась назад, стараясь не показывать свое удивление. Откуда это желание? В городе ей предлагали всевозможные кружки: танцы, уроки музыки, занятия в художественной школе. Элеанор Куин никогда такое не интересовало. Ей нравилось то, что преподавали в школе, но дочь отказалась от предложения развивать способности углубленными занятиями. И сейчас… как это ужасно не вовремя.
– Бин…
– Я знаю, я знаю, о чем ты думаешь. – Элеанор Куин сунула руки под одеяло и расстроенно натянула его до подбородка. – В городе мне хватало занятий. Но здесь нужно больше дел. Я не скучаю по школе, но мне не хватает… Я всегда мечтала попробовать играть на музыкальном инструменте, но дома не было места. Я не хотела, чтобы все слышали, как я тренируюсь, если у меня будет плохо получаться. Но тут можно закрыть дверь. Мне бы очень хотелось играть на тихом инструменте, на таком, который бы никто больше не слышал… Но я не знаю, на каком.
– Ох, моя дорогая.
Элеанор Куин думала в верном направлении, она хотела извлечь максимум пользы из их нового положения – заняться здесь тем, чем не могла или не хотела там, в их квартире на Челси. Орла почувствовала, как волна стыда накрывает ее с головой: она должна была догадаться, насколько застенчива дочь, понять, что для свободы творчества ей может понадобиться личное пространство.
– Уверена, у нас получится найти кого-нибудь здесь. Папа знает школу, где преподают различные виды искусства, можно начать с этого. Мы найдем что-нибудь. И вообще, не переживай, мы никогда не станем тебя критиковать – чтобы научиться новому навыку, требуется время. Хорошо?
– Ты не злишься?
– С чего бы мне злиться?
Элеанор Куин пожала плечами:
– Мне кажется, что… наверное, я стала не такая, какой была в городе.
– У меня нет повода любить тебя меньше, чем раньше.
– Я не знала, потому что… неважно.
Орла наклонилась и поцеловала ее в лоб и в щечку.
– В том и был смысл сюда переезжать: чтобы мы все чувствовали себя иначе и стали еще ближе друг к другу. Когда мы попадаем в новое место, всегда узнаем о себе что-то новое. Все мы немножко изменились. И каждый день понемногу меняемся, правда? Учимся чему-то новому… Мы с папой тоже этого хотим: чтобы все росли и делали открытия. Так что, если ты хочешь попробовать ходить на уроки музыки сейчас, мы с папой все устроим.
– Мне здесь нравится… в каком-то смысле. Но мне бы хотелось… – Она не договорила свое желание и прикусила губу.
– Скажи, чего ты хочешь.
– Я бы хотела… чтобы у нас был дом с соседями. В городе. И улица, как по телевизору. С детьми на велосипедах, которые ходят друг к другу в гости поиграть.
К глазам Орлы подступили слезы. Ее дочка описала Сквиррел-Хилл, район, в котором она росла в Питтсбурге. Было как никогда ясно, что они совершили ошибку, прожив на Манхэттене так долго. У других семей получилось, но Элеанор Куин хотела – нуждалась – в чем-то другом. О чем ей никогда не хватало смелости сказать вслух. Может быть, в тот первый день, когда они переехали, то, на что смотрела Элеанор Куин во дворе, не напугало ее, а разбило ей сердце. Никаких соседей. Никаких людей. От одной крайности к другой.
Из глаза Орлы скатилась слеза: она не могла обещать дочке такой район, какой та хотела. Может, они с Шоу только притворялись, что вовлекают своих детей в процесс принятия решений? Если бы они спросили: «Вы хотите переехать в собственный дом с большим двором, где будет много деревьев?», что бы они услышали на самом деле?
– Прости. Это не совсем то, что ты хотела, но когда погода улучшится, мы обязательно поищем кружки, где ты сможешь завести друзей. После переезда всегда требуется время, чтобы освоиться.
Может быть, мы снова переедем.
– Знаю.
Орла быстро-быстро ее расцеловала:
– Я так тебя люблю.
– Знаю. Я тоже тебя люблю.
На выходе Орла включила ночник.
– Все в порядке, мне он больше не нужен, – сказала Элеанор Куин.
– Точно?
– Да. Темнота помогает мне думать.
Орла выключила свет. Не желая оставлять дочь в полной темноте, она оставила дверь приоткрытой. Как родители они слушали детей реже, чем себе представляли. И Орла поклялась себе это исправить. Она станет внимательнее относиться к дочке и чаще задавать вопросы. Но в то же время ее беспокоило то, что Элеанор Куин услышала там, «снаружи». Если еще день ничего не изменится, нужно придумать, что ей рассказать. Будет ли история о больных туберкулезом казаться менее пугающей, чем расплывчатое «многое», которое она ощущала? Казалось даже смешным, что Орла хотела успокоить дочь фразой «Это всего лишь призраки». И она не могла отделаться от опасения, что Элеанор все же обладает большей силой, чем она сама. Что, если девочка шептала молитвы чему-то совершенно иному, а не безликим богиням, как Орла, которая лишь притворялась, что их знает только она?
И как истолковать тоску Бин по району, где больше соседей, больше домов, больше детей?
С задернутыми занавесками можно было притвориться, что на дворе обычная ночь. Спрятаться от зловещих сугробов уже плотного снега за окнами, создающих ощущение, будто мир стерт с лица земли. Вот о чем продолжала размышлять Орла, расхаживая по гостиной. Слишком большие перемены: им нужно повернуть все вспять, чтобы вернуть себе нормальную жизнь.
– Не обязательно бросать его насовсем, можно оставить на лето…
– Ты себя слышишь?
Холод в его голосе прозвучал так неожиданно, что Орле пришлось остановиться и взглянуть на мужа. Во время ее тирады Шоу устроился в открытых дверях своей студии, явно демонстрируя нежелание на что-либо соглашаться. Орла была уверена, что он, по крайней мере, увидит преимущества позитивного мышления и поймет ее желание быть внимательнее к потребностям детей. Но Шоу ожесточился, его лицо было неподвижным, словно маска.
Орла поежилась, начиная сомневаться в собственных словах:
– Что?
– Ты говоришь как сумасшедшая. Утром безрассудно пошла чистить снег… теперь говоришь, что дочке слышится всякое, но теперь каким-то образом оказывается, что это я виноват, что не слушаю?
– Я не так сказала! Твоя теория о лечебном доме не объясняет того, как на нее влияет…
– Мы потратили десятки тысяч…
– Я знаю, сколько мы потратили!
– Тогда ты не можешь всерьез думать о том, чтобы бросить жизнь, которую мы только начали здесь. Даже если мы в конце концов продадим дом, то потеряем деньги, потраченные на ремонт, которые мы…
– Значит, потеряем.
Шоу покачал головой, гримаса на его лице представляла собой раздражение, граничащее с отвращением:
– Ты просто не хочешь, чтобы у меня получилось.
– О чем ты вообще?!
– Теперь мой черед, и если моя идея нас обанкротит, то винить ты будешь меня!
– Посмотри… – Орла отодвинула занавеску в гостиной. Свет лампы заиграл на стекле, оставляя желтоватое пятно на белоснежной стене. – Мы не можем так жить.
– Это редкий снегопад. Такой случается не каждый день и даже не каждый год. Это ничто. Ничто!
Орла не могла поверить увиденному: Шоу чуть ли не с пеной у рта отрицал ее слова. Он закрыл глаза и глубоко вздохнул.
– Нельзя притворяться, что ничего не случилось, – тихо сказала она, чувствуя острую потребность мужа в стабильности, в успехе, несмотря на их затруднительное положение. – Все это. С тех самых пор, как мы сюда приехали. И теперь мы в ловушке, даже не можем ни с кем связаться…
– Завтра я пойду в город, я же уже говорил тебе. Все не так плохо, как кажется. Мы справимся… Я справлюсь. И все исправлю.
От него исходила боль, которая захлестывала волнами и ее. Страх, страсть, стыд. Его бремя и желания. Вина, надежда, отчаяние. Глядя на него, она представила, как его хрупкая кожа трескается: слишком много эмоций было внутри него.