Страх никогда не стареет

– Вполне. Сегодня, в семь вечера? Нормально будет?

– Нормально. Где я живу, знаете? – Она улыбнулась. Так, слегка, одними кончиками губ.

Мог бы я ей сказать, что если надо будет, то узнаю даже, где у нее кровать стоит, да не стал хамить и вежливо попросил адрес. Определенные приличия должно соблюдать.

На моего напарника Наталья произвела сногсшибательное впечатление. Когда мы шли к автомобилю, он спросил:

– Ты видел, что она в чулках? Реально, в чулках!

– Ты, Сергей, дремучий человек. Ну и что, что она в чулках и юбке выше колен? Ножки у нее ровненькие, есть что показать.

– Да я просто не думал, что приличная девушка может носить такие вот ажурные чулочки. Нет, ты сам посуди, у нее вот так вот, реально, эти, как их, резинки видно было.

– Странное у тебя представление о моральном облике любимой дочери достопочтенного сенатора. Ей что, в парандже и шароварах надо разгуливать? Как затворнице? С ее-то деньгами? Будем считать, что она еще прилично одета. Вечером, может, нас вообще полуголая встретит. В каком-нибудь прозрачном пеньюаре. Тебе она что, понравилась? Губу только сильно не раскатывай.

– Да я ничего подобного не подумал. Так, девушка как девушка. Только приданого хватит на детей и внуков до десятого колена.

– Даже до двадцатого. И знаешь, что-то очень уж поспешно она вышла с нами на контакт. Словно ожидала нас. В воскресенье на работе ожидала. И ведь наверняка она уже все местным следователям рассказала.

– А что она про нас знает?

– Что мы из Москвы, небольшие шишки в МВД. Больше ничего знать не должна. Да и никто больше не знает. О, опять приехали в это примечательное местечко.

Петр проводил нас на третий этаж, где у квартиры под номером 46 стояла запуганная гражданка. Судя по всему, хозяйка этого вертепа.

– Володя, прокурору, надеюсь, ничего еще не сообщали? Молодцы! Теперь можно и позвонить следователю. А вы, уважаемая, кому, собственно, квартиру сдавали?

– Месяца три назад приходил молодой человек, нерусский такой. Я объявление давала. Снял квартиру на полгода. Половину сразу же заплатил наличными. Я отдала ему ключи и больше его не видела. И кто приходил в эту квартиру, не видела. Я тут в шестом подъезде живу, а эту квартиру мужа мы сдаем.

– Серьезно? Так и никого ни разу не видела и не интересовалась, кто тут обитает? Хватит врать-то! Нам точно врать не надо. Вот приедет прокурорский следователь, ему и вешай лапшу на уши. А мы мужики серьезные. Понятно? Будешь молчать, сегодня же вечером в тюрьму отправишься. Нет желания баланду похлебать? Тюремных вшей покормить? Как это «за что»?! За пособничество в убийстве государственного деятеля! Кто с убийцами в сговоре, я, что ли? Так что же ты видела? На меня смотри! Девчонку видела? Глазищи у нее вот такие! Видела?

Она стыдливо потупилась, кивнула. Однажды видела. Мельком. Случайно. И его видела, да не признала. Только после убийства поняла, кто на самом деле снимал квартиру.

– Опиши мне её, подробнее, в деталях. Всё вспоминай, от этого твоя судьба зависит.

В принципе, её описание совпадало с рассказом водителя. Ну, да это не так уж важно. Девчонка тут совершенно ни при чем. И искать ее нам нет никакого смысла. Можно гарантированно сказать, что к убийству она отношения не имеет. Что она может поведать? Как кувыркалась в кровати с седовласым повесой? Это, конечно же, познавательно, но не в тему.

– Александр Геннадьевич! – позвал меня из квартиры Сергей.

Я вошел. Обычная двухкомнатная квартира. Только спальней у нее являлся зал, а не меньшая комната. Ну, это понятно, спальня как бы центральное место, главная комната. Кровать в ней была тоже здоровенная, но вся перебуробленная. В углу комнаты валялась одежда. На нее-то и указывал мне напарник.

– В таком же сейчас не ходят? – Он ткнул пальцем в девчоночью школьную форму образца семидесятых годов. Рядом с платьем валялись белые колготки, белый фартук и пионерский галстук. Словом, полный набор.

– Это, Серега, школьная форма для девочек времен юности Ралифа Худатовича. Любил, видать, покойный, вернуться к славному пионерскому прошлому. Наверстать, что в школе недоступно было. Или, скорее всего, если учесть моральные устои прошлых времен, вовсе не было. Это, так сказать, реквизит для сексуальной ролевой игры. Он соблазняет школьницу. Или она соблазняет его. Дело вкуса. Кстати, давай-ка посмотри, что там в шкафу. О, еще несколько комплектов формы!

Опера ошарашенно смотрели на разложенные по полочкам шкафа упаковки с колготками, чулками, лентами для бантов. На плечиках висели школьные платья, фартуки, просто короткие платья.

– Володя! – позвал я опера, караулившего хозяйку на лестничной площадке. – Пусть эта на тебе покажет, какого роста девчонка.

– Такс! – Я взял плечики с одним из платьев и на опере, ориентируясь по отмеченному на его груди росту девчонки, примерно прикинул. – В самый раз!

– Короткое слишком получается, – усомнился Петр.

– Да о чем вы, парни! Не по улице же в нем ходить! Ох и затейник был сенатор! Кстати, где-то здесь должен быть бар. Просто интересно, что же пьют почтенные люди на отдыхе. Руками, джентльмены, трогать ничего не надо, а то следователь сильно огорчится.

– Слышь, Александр Геннадьевич, а почему все разбросано?

– О, вот он, бар! Коньячок, виски. Вино, наверное, для девчонки. Дамские сигареты. Достойно, достойно.

– Геннадьевич, а почему здесь бардак такой?

– Посуди сам: он приехал после работы. Она уже ждет его, приняла душ, переоделась. Минут десять поговорили, выпили. Приступили к делу. Потом оделись. Ему пора по делам или домой к жене. Ей тоже пора домой, к маме с папой. А может, с мальчиком встречается, недотрогу из себя строит. Он получил моральное и телесное удовлетворение. Она денежки получила. И судя по всему, платил он ей очень прилично. Вот для кого его убийство огромная трагедия! Для девчонки это реально катастрофа. Итак, они закончили. Пора расходиться. Она идет первая, чтобы не привлекать лишнего внимания. Он немного погодя. И ему, и ей некогда наводить здесь порядок. Значит, кто-то среди недели придет сюда, все помоет, заправит свежее белье, заберет одежду в стирку…

Тут я чуть не прикусил себе язык, от того что сболтнул лишнего. Впрочем, опера ничего не поняли. Они как-то не догадались до того, что лежало у всех на виду: если кто и должен убираться в этой квартире, то либо особо доверенное и проверенное лицо сенатора, либо мать девчонки. Доверенное лицо следует искать среди ближайшего окружения Сарибекова. Ну а мать там же, где и дочь. Если это мать, то она не расскажет ничего интересного. А вот если кто-то из близкого круга, то этот человек может быть сообщником убийцы. Как-то же киллер вычислил его!

– Однако быстро вы нашли нужную квартиру, – с подозрительным прищуром сказал приехавший через час прокурорский следователь.

– Да так, знаете ли… Повезло. Случайность. Ну, вы тут работайте, а нам пора.

– Интересно куда?

– Ужинать, в ближайшую столовую. Необходимо соблюдать режим труда и отдыха. На сегодня работы с нас хватит. Воскресенье ведь все-таки!


Приехавший вместе со следователем полковник Щукин потрепал меня по плечу и сквозь зубы процедил:

– Лихо работаешь, браток! Мы те подъезды отрабатывали, а яблочко-то рядышком лежало. Молодец! Только в другой раз сообщай мне хотя бы раньше, чем этим, – он показал в сторону следователя.

Покинув место преступления, где вновь стало многолюдно, мы с напарником пошли к автомобилю.

– Куда движемся? – спросил Сергей.

– К достопочтенной Наталье Ралифовне на блины. Или ты не согласен отужинать в ее обществе?

– Я всегда только «за». Тем более в ее обществе!

– Смотри, Серега, опасные они, дочки сенаторов!

– Буду предельно осторожен. Поехали?

Белая иномарка пропустила нас при выезде на улицу и въехала во дворы.



Часом позже Наталья принимала нас в своем особняке, отдаленном от дороги небольшим парком. На стол в обширной гостиной или столовой подавала экономка, женщина лет пятидесяти, одетая во все темное. Но она очень скоро удалилась, оставив нас в этаком интимном уединении вкушать изысканные блюда.

На закуску подали семгу дольками на крупных листьях салата, нежно-розовую ветчину, посыпанную мелко нарезанным зеленым луком и украшенную оливками. Отдельно стояла розочка со сливочным маслом, порционные кусочки белого хлеба и вазочка с красной икрой. Еще в одной вазочке были маринованные грибочки домашнего приготовления. К закуске подали запотевший графинчик водки.

Я и Наталья отказались пить водку, коллега пригубил рюмочку.

Он вообще был явно очарован хозяйкой. Да и я заметил в ней некие перемены.

Ее макияж был очень небросок. Брови не казались выщипанными до толщины мышиного хвоста. Волосы просто схвачены яркой резинкой сзади. Одета она была в достаточно просторное светло-голубое платье. Правда, короткое, гораздо выше колен. Но ведь это молодость! Рассвет незамужней женщины.

Сразивших днем ажурных чулок не наблюдалось.

– Вы, наверное, многое бы хотели узнать? – спросила она.

– Наталья Ралифовна, расскажите нам о своей семье, об отце. О его обычном образе жизни. Были ли у него недоброжелатели. Вообще, расскажите нам, что вы думаете о его убийстве.

Она откинулась на спинку стула, закурила тонкую сигарету, выпустила дым в потолок, помолчала.

Я намазал халявной икрой скромный бутерброд, ловко поддел вилкой семгу. Налил минеральной воды.

– Я отца практически не видела лет до тринадцати. Он все время был в командировках. Домой наезжал на пару недель, и снова на Север. До какого-то времени мы были практически чужими людьми. Представьте, периодически приезжает мало знакомый мужчина, который почему-то зовется вашим отцом. Он привозит подарки, гуляет с вами и вновь куда-то исчезает. Он приезжает то гладко выбритый, то с бородой. То веселый, то мрачнее тучи. В доме всем заправляет мать, царит натуральный матриархат. Мы с сестрой привыкаем жить по ее правилам и обычаям. И вот приезжает отец, и мать уходит куда-то на второй или даже третий план. Все ее требования становятся необязательны, а нам дается свободы гораздо больше, чем обычно. Но иногда, совершенно необъяснимо почему, вся эта свобода зажимается. Ладно, когда мне было десять лет, своего мнения иметь не полагалось. А вот Инне пятнадцать, шестнадцать, у нее период подросткового бунтарства. Она и сейчас-то вся состоит из противоречий, а уж тогда у нее настроение менялось по три раза в день. Тогда каждый приезд отца оканчивался скандалом. Мать выступала на ее стороне, во всем ей потакала. Отца это бесило, и дело доходило до того, что Инне он отвешивал подзатыльники. В доме рев, истерика, и вновь тишина, когда отец уезжал. Окончательно он вернулся весной, когда мне было четырнадцать лет. Тем же летом Инна уехала поступать в Москву и там осталась. Я, отец и мать жили в этом доме.

Экономка подала помидоры, прослоенные испанским луком и немного припудренные египетским перцем, салат из морепродуктов и еще что-то в небольшой мисочке. При ненавязчивом рассмотрении я пришел к выводу, что это конечности небольшого животного. Похоже на задние лапки лягушки. Сказочный деликатес!

Напарник опрокинул еще рюмочку и зажевал лягушатинкой, вряд ли задумываясь, что это такое. Ничего, я ему потом расскажу, чем он потчевался.

На столе появилась бутылка вина. Я даже интересоваться не стал какого, все равно в винах я ничего не понимаю. Изображать из себя знатока добротного вина в приличном обществе я бы не рискнул.

– Наталья, а почему вас так по-разному зовут?

– На том, чтобы первую дочь назвать Инной, настояла мать. Жили они тогда с отцом бедно, мать работала, ее родственники помогали… словом, мать тогда имела в семье большой вес и настояла на своем. А вот на моем имени настоял отец. У меня обычное татарско-башкирское имя. Но отец-то все время был в отъезде, и мать, да и все в семье, стали звать меня Наташей. В нерусских семьях так часто бывает, что по паспорту одно имя, а всю жизнь зовут русским именем. Отца ведь многие до самой его смерти звали Романом, а не Ралифом.

– Он не был слишком набожным мусульманином?

Она ухмыльнулась, что должно было означать: «Да какое там…»

– Если вы имеете в виду этот его хадж в Мекку, то он был нужен ему для установления связей с арабскими бизнесменами. Все это притворно. Отец пил водку, был женат на русской и не пытался ее обратить в ислам. На Севере и когда он служил в армии, ел свинину. Даже рассказывал, что сало свиное глотал, чтобы не мерзнуть на морозе. Коран он ни разу в жизни не открыл. По-башкирски сам разговаривал, но больше в семье никто на его родном языке не то чтобы не говорил, а слова не понимал. Так только: «здравствуйте», «до свидания». Да и вообще он, по-моему, верил только в себя. Он сам всего добился в жизни и считал законом только свое собственное слово.

Экономка подала горячее – цельную индейку, обильно политую соусом. Я вновь налил себе минералки, а Наталье, по ее указанию, темного вина в высокий бокал.

– Инна первая решила уйти из-под его опеки. Перед ней всегда была мать, которой с каждым годом все больше отводилась роль домоправительницы. Мать устраивала эта роль, Инну – нет. И она уехала в Москву учиться на фармаколога. Совершенно сама, к удивлению всех знакомых, выбрала профессию и институт. Отец, конечно же, помогал ей. Инна никогда не знала нужды в деньгах. Впрочем, я тоже не знала. Мне грех на него жаловаться. Он никогда не отказывал нам в деньгах, сколько бы мы ни попросили.

Она вновь закурила. Мы попробовали птицу. Нежное мясо, кисловатый соус.

– Смерть матери была для нас страшным ударом. Она умерла внезапно в этом доме, в библиотеке на втором этаже. Какой-то там сердечный приступ, без всяких видимых причин. Инна была в Москве и даже не успела приехать на ее похороны. А может, не захотела, кто ее знает. Приехала позже, дня через три, как раз тридцатого декабря. Отец по этому поводу был в ярости. Он считал, что она просто обязана была все бросить и приехать на похороны. Инна не стала с ним спорить, развернулась и вновь уехала. Так что тот Новый год мы встречали без нее. Потом он поостыл, и после ее возвращения, когда она окончила институт, купил ей эту сеть аптек. Она попросила, он купил. Попросила бы я, и мне бы купил. Просто мне этого ничего не надо.

Мы все посидели молча, размышляя каждый о своем.

– Наталья, а теперь расскажите о себе.

– А что обо мне рассказывать? Окончила школу с английским уклоном. Потом филологический факультет университета. Все это время училась здесь. Никаких частных школ за границей, никаких Оксфордов. Старалась ничем особым не выделяться. Да и отец показную роскошь презирал. Правда, на двадцатилетие подарил мне «Лексус». Я, кстати, до сих пор на нем езжу. Но и двадцать лет бывает раз в жизни, так что это скорее исключение, чем повседневное баловство дочери. После окончания школы Инна почти два года дома просидела, все размышляла, куда бы ей податься. Я же все делала без перерыва. После школы сразу же в университет, потом к отцу на работу. Потом замуж. Года замужества мне вполне хватило, и вот я вновь свободная женщина.

– Вы с мужем здесь жили?

– Боже упаси! Отец его терпеть не мог. В понятии отца мой муж должен быть или богат, как сын Рокфеллера, или быть крутым, как голливудский супермен. Или-или. Без вариантов. Мой же Валера был маленький, худенький, в очках. Ну а денег… Словом, я ему на свадьбу костюм покупала. Не потому, что у него костюма не было. Просто к моему свадебному платью пришлось покупать соответствующий костюм для жениха. На такой ему за год не заработать. Так что с первого дня мы жили отдельно, в моей квартире. После развода я вернулась сюда. Квартира, правда, осталась.