Стажер диверсионной группы

– Ты мать-то видел?

– Не довелось, прости! – ответил я с оттенком вины. – У нас в ШОН с увольнительными строго – их просто нет!

– А позвонить? – нахмурился подполковник. – Позвонить смог? Мать ведь волнуется!

– Позвонил, конечно! Связь отличная была! И про встречу с тобой рассказал, и про эвакуацию, и про учебу…

– Надеюсь, ты…

– Про уничтоженный эшелон и убитых детей – не стал рассказывать! И про мои три контузии – тоже! А про школу сказал, что она дипломатическая и пока я доучусь – война кончится!

– Вот молодец!!! – откровенно обрадовался прадед. – Надьку лучше не волновать, а то она… мама-то наша… сердечница… Ты не знал?

– Нет! – Я реально был не в курсе. – Откуда? Вы же меня пацаном считали, в семейные тайны не посвящали!

– Да какие там тайны, о чем ты! – отмахнулся Петр Дмитриевич. – Разве что про маму… Да, пацаном считали… Быстро ты вымахал, повзрослел, возмужал… Настоящий воин! Наверное, и фрицев парочку прибил?

– Сто пятьдесят шесть! – без всякого бахвальства, просто озвучивая статистику, сказал я.

– Чего? – не врубился Петр Дмитриевич. – Чего сто пятьдесят шесть?

– Убитых фрицев на моем счету! – пожал я плечами. – А если считать со вчерашними упырями – на восемь штук больше! Но для чистоты статистики буду вести отдельные колонки – для фрицев и местных упырей. Не стоит смешивать работу и хобби!

Подполковник явно охуел от такого модернизма, и до самых мостков мы шли молча. Сейчас банно-прачечными делами занималась другая часть. А эти красноармейцы были почему-то постарше – все около тридцати лет, почти все усатые, коренастые, небольшого роста. Почти как гномы. И стирали они, кроме белья, гимнастерок и шаровар еще и комбинезоны.

Задумчивость прадеда прервал с рапортом подскочивший мужик, весь заросший густым черным волосом.

– Товарищ подполковник! Первый взвод первой роты первого батальона пятнадцатой танковой бригады проводит банно-прачечные мероприятия согласно вашему распоряжению! Больных среди личного состава нет, вверенная техника исправна! Доложил капитан Маркарян!

– Вольно! – козырнул на полном автомате дед, похоже так и не переваривший полученную информацию об убитых мной врагах.

Даже не глядя на капитана, Петр Дмитриевич поднялся к идущей, похоже, через весь лесной лагерь тропинке и только тут обернулся ко мне.

– Прости, Игоряша, огорошил ты меня… – смущенно сказал боевой красный командир и, кашлянув, замолчал.

Я молча стоял и смотрел на этого сильного человека, так почему-то ошарашенного наличием у сына огромного личного кладбища. Знал бы ты, прадед, сколько у меня «там» могил осталось! И своих и чужих! Чужих, к счастью, гораздо больше… А вот подполковника свалившаяся ему вдруг на голову инфа просто вымораживала. Причем, насколько я понял, он готов был «принять и простить» парочку убитых фрицев, но не мог принять полторы сотни.

– И ты, сынок, ты… ничего не испытываешь? Ну, там… – Он опять смутился. Сморщился, крякнул, снял фуражку и стал зачем-то приглаживать вихор. – Вот же ж… – наконец выговорил Петр Дмитриевич. – В кои-то веки с ребенком о серьезных вещах решил поговорить… Поговорил, блядь!

– Да что там говорить, пап… Стоим рядом, оба живы-здоровы. Чего еще? Или тебе убитых фрицев жалко?

– Нет, конечно! – решительно сказал подполковник и, надев фуражку, снова обнял меня одной рукой за плечи и повел по тропинке в направлении штаба. – Ты большой молодец, сынок! И врагов ты правильно истребляешь, но…

– Тебя смущает, что я счет веду? – наконец догадался я. Да, в этом времени такая статистика для нормальных людей кажется проявлением какого-то психического отклонения. Интересно, а как же тогда зарубки на прикладах снайперов? Или они позже появятся, когда мера озверения с обоих сторон возрастет? А то, блядь, она сейчас на низкой отметке!

– Немного… да… – медленно выговорил прадед и вздохнул. – Впрочем, ведем ведь мы журнал боевых действий, где пишем количество уничтоженных вражеских машин, танков, орудий и личного состава! Так ведь и ты по тому же примеру… Ладно, проехали, сынок… Давай сменим тему… А вот упомянутые тобой упыри – это кто?

– Местные коллаборанты, предатели, пошедшие на службу врагу. Они тут у тебя под боком ловушку для окруженцев устроили: заманивали уставших красноармейцев на хутор, кормили-поили, добавляли маковой настойки, а когда бедолаги засыпали – связывали и сдавали немцам. Или на месте убивали.

– И ты их?.. – почему-то шепотом спросил прадед.

– Да, вчера всех прикончили, а хутор спалили! Спасли твоего лейтенанта Ерке и с ним еще несколько командиров и красноармейцев!

– Молодец, Игоряша! – искренне сказал Петр Дмитриевич. – Все-таки, наверное, я правильного сына воспитал!

– А как же, пап! – рассмеялся я.

Мы уже пришли – недалеко виднелась штабная палатка.

– А куда ты моих старших товарищей отправил, пап?

– В распоряжение капитана Кудрявцева! Они сами попросились. Захотели помочь в работе над посадочной полосой. Это тебе вот туда, налево. Порядка двухсот метров. Увидишь ельник, а через него как бы такой туннель – нечто вроде просеки, только с «крышей» из спутанных веток. Вот как пройдешь по этому туннелю, откроется старая гарь – участок, где пожар случился. Там они и должны работать!

– Спасибо, пап! Удачи тебе, товарищ командующий!!!

Петр Дмитриевич коротко рассмеялся над тем, как я его титуловал, хлопнул меня по плечу и быстрым шагом пошел к палатке. Я проводил его взглядом до самого входа – железный мужик, ни разу не оглянулся, видимо уже полностью переключившись в режим «работа».

Можно сколько угодно расписывать свои чувства, клясться в любви и верности, а в душе оставаться холодным и равнодушным подлецом, отменно уяснившим простые правила словесного обмана – посули, пообещай, наплети всякого, чтобы тебе поверили, – и получай дивиденды с легковерных лохов.

Ей-богу, глаза человечьи куда честней языка – они выражают именно то, что у тебя за душой. А когда ты расположен к человеку и он прекрасно знает об этом, к чему разговоры? Все и так ясно…

Вот как мне сейчас. Мне было отчетливо видно, что прадед немного стесняется своей любви к сыну, отчего бывает неуклюж и косноязычен, зато искренен. И мне оказалось очень приятно называть его папой – я словно вернулся во времени назад (хотя куда мне еще раз нырять в речку Хронос!) и ощущал Петра Дмитриевича своим настоящим отцом, тем, с которым в реальности я так и не посидел рядом.


Нет, тут ничего такого «психического» не происходило, я прекрасно понимал, что прадед – это прадед, но ощущение от этого не терялось, не умалялось нисколько. Я словно участвовал в добром розыгрыше подполковника, когда лишь он один не знал, что жизнь, видимая им, чуть-чуть фальшива. Мне так нравилось!

Да и разве я обманывал прадеда по полной? Нет же! Я ведь действительно его родственник, правнук. Душой. А телом – сын. Но душа млела…

Это ведь мое появление здесь спасло подполковника Петра Дмитриевича Глеймана. Ведь в той, «реальной», истории прадед сгинул без вести еще в июле, а юный дед с тяжелой контузией остался на оккупированной территории и стал инвалидом в 18 лет.

А тут оба живы-здоровы! Ну, за тело деда я личную ответственность несу, хотя и чуть не угробил его несколько раз. А вот как прадед выжил? Что из моих «подвигов» на это повлияло? Ведь по-настоящему героических поступков я не совершил, Гудериана до сих пор не прибил, промежуточный патрон не изобрел, командирскую башенку на «Т-34» не приклепал. Просто дрался с фашистами, уменьшая поголовье их вонючего стада на родной земле. Но вот как-то пересеклись мировые линии прадеда и мои, сплелись неким образом, и река Хронос чуть-чуть поменяла русло. На какую-то встречу Глейман чуть-чуть опоздал, куда-то, наоборот, пришел чуть раньше, где-то пуля или осколок, предназначенные ему, пролетели через пустое место, а не через теплую человеческую плоть…

А теперь прадед во главе мощнейшей танковой группировки нависает над тылами группы Клейста. И если задуманная штабом фронта операция удастся, то никакого окружения Киевского выступа – крупнейшей катастрофы 1941 года – просто не будет!

Проводив глазами Петра Дмитриевича, я привычно закинул на плечо «АВС» и пошагал по указанной тропе. Заряд бодрости еще не покинул меня, мною владела жажда деятельности – хотелось побыстрее провернуть массу дел, поскорее собрать все здешние силы в кулак и вырваться из душащего окружения.





Глава 4




Что меня удивило по пути на будущий аэродром – через ту самую природную аномалию, настоящий зеленый туннель, тек хоть и тонкий, но постоянный поток красноармейцев.

– Эй, Игорь, погоди! – послышался сзади меня очередной знакомый голос. – Я с тобой!

Меня догнал капитан Бабочкин и пошагал рядом со мной, изредка поглядывая на небо.

– Ясно сегодня, – сказал я, – как бы кто летучий не объявился. С крестами!

– Будет для них большой сюрприз! Ты лучше туда погляди! – ухмыльнулся капитан, кивая в сторону зенитчиков, засевших на возвышенности у дальней кромки большой серо-черной проплешины, на которую мы как раз вышли.

Орудия укрывали высокие кусты и масксети, поднятые на шестах. Больше всего было 37-мм зенитных автоматов «61-К», но выглядывали и стволы в 76 и в 85 миллиметров «3-К» и «52-К» – эти орудия отличались лишь наличием дульных тормозов на тех, что покрупнее калибром. А поодаль, на опушке, разместилась батарея трофейных «ахт-ахт».

Место им подобрали грамотно – и от авиации отбиться помогут 88-миллиметровые «Флаки», и от танков, если те форсируют местную речушку и пробьются через заграждения.

А на будущем взлетно-посадочном поле вовсю шла работа – сотни красноармейцев, вооружившись лопатами и топорами, очищали старую гарь от кустов и деревцев, срезали бугры и закапывали ямы.

– Фронт работ! – хмыкнул Бабочкин.

Тут нам навстречу выбежал запаренный командир, в котором я с трудом узнал старшего лейтенанта Кудрявцева – настолько он изменился. Нет, не внешне – а как-то внутренне. Раньше он излучал угрюмый пессимизм, сильно усугубленный попаданием в плен к полицаям и избиением. А сейчас старлей буквально фонтанировал каким-то детским оптимизмом.

– Капитан Бабочкин? – Старлей снял фуражку. – Как там наши, как Матросов?

– Все нормально, Боря! – пропыхтел капитан, тоже снимая фуражку и утирая рукавом пот. – Жить будем! Очень, знаешь, снова пожить захотелось, раз уж прямо сейчас помирать не надо!

– И Игорь с тобой… Вы чего хотели, товарищи? – Старлей улыбнулся разбитыми губами.

– Товарищ подполковник направил нас к вам! Сказал, что здесь мои товарищи… – ответил я.

– А-а… Да! Товарищи сержанты здесь! Большой и маленький. Вон там, на дальнем конце полосу выравнивают…

– Только двое? – удивился я. – А где еще один? Тот, который маленький, он… гм… чернявый?

– Чернявый! – снова улыбнулся Кудрявцев. – С усами! Михаил, а ты чего пришел? Кого ищешь?

– Тебя, Боря! – сказал Бабочкин. – Хочу помочь!

– У тебя же запястье сломано! – удивился Кудрявцев. – Куда тебе?

– Так я могу и левой помахать! – весело ответил Бабочкин. И вдруг добавил шепотом: – Ну хоть кирку мне дай! А то невмоготу сидеть в сторонке, когда почти весь личный состав, свободный от дежурств и караулов, здесь собрался!

– Понимаю тебя, Михаил… – кивнул Кудрявцев. – Я сам будто газировки в Парке Горького хлебнул – внутри пузырики шипят, хаотично перемещаются и лопаются! Вон шанцевый инструмент – и вперед! Посты ВНОС работают, если что, дадут знать. Так что давайте.

– Есть!

И мы дали! Я выбрал себе лопату и стал бороться с кочками.

Что сказать? Скоро я захэкался, как хохлы говорят, – трудно это, бугры срезать да в ямы откидывать. Особенно после …дцатой кочки. Спину ломит, руки отваливаются… Но тренировка хорошая.

Изнывая, я порой с завистью поглядывал на Бабочкина, который, кажется, орудовал киркой вообще без перерывов. Просто пер вперед, ритмично взмахивая инструментом и оставляя за собой полосу хорошо размягченных кочек. А мне уже через полчаса захотелось перекура. Понятно, что не в виде настоящего курения, от этой вредной привычки я избавился после переноса в прошлое, хотя в «той» жизни выкуривал по две-три пачки в день. А перекура в виде трудовой паузы. Страсть как мне приспичило рухнуть на землю в тенечке и поваляться минут… гм… пятнадцать! Кажется, что с предложением помочь я переборщил. У меня-то пузырьки газа внутри не лопаются! Я мог бы и подождать! Блядь, пот уже глаза заливает так, что шипит, а команды «шабаш!» не слышно… Так ведь можно и скопытиться прямо у всех на виду! Неудобно выйдет – сын их героического командира падает в обморок после получасовой работы лопатой!

Неожиданно рядом обнаружился Хосеб, трудолюбиво ковыряющийся в земле. Увидев меня, баск, удерживая на лопате срезанную кочку, широко улыбнулся и радостно сказал:

– Ола, амиго!