Стань моим завтра

– Эта история – о ней. И она заслуживает того, чтобы обрести спокойствие.

Я вдруг почувствовала, как комок беспокойства, выкручивавший мои внутренности, начал расслабляться. Этого хватило, чтобы я наконец смогла сделать вдох – после того, как задыхалась в течение последних десяти лет.

Бекетт сделал шаг к матрасу.

– Нет, – произнесла я, вытирая глаза рукавом, после чего выключила лампу и встала со стула. – Ты не будешь спать на полу. Не сегодня.

Не дожидаясь возражений, я взяла его за руку и повела к кровати. Мы залезли на нее вместе и откинули одеяло. Я легла рядом с ним. Наши тела не касались друг друга, но я чувствовала его тепло.

– Доброй ночи, – проговорила я.

Он сделал длинный выдох.

– Черт побери, Зельда…

А в следующую секунду он притянул меня к себе и обнял за плечи.

К горлу снова подступили слезы, но я проглотила их и крепко обняла Бекетта в ответ. Так же крепко, как и он меня – и наши прикосновения стали доказательством того, что мы больше не одиноки.





16. Зельда




24 декабря

Этой ночью я спала хорошо и не видела кошмаров; проснувшись утром, я еще ощущала легкий след вчерашнего тепла. Открыв глаза, я увидела, что Бекетта на кровати уже не было. Я вспомнила: он говорил, что работает в канун Рождества. Курьерам предстояло до позднего вечера развозить предпраздничные покупки, которые люди решили сделать в последний момент.

Я обняла подушку еще крепче, вдыхая аромат Бекетта, как будто пытаясь наполнить себя его уверенностью. Запастись ей впрок для поездки в Филадельфию.

Кофе успел остыть. Я включила кофеварку, чтобы его подогреть, после чего пошла принимать душ и одеваться.

«Как ты себя чувствуешь?» – спросила я сама у себя.

Школьный психолог постоянно меня об этом спрашивал, а я постоянно врала ему и говорила, что все нормально.

– Я чувствую себя нормально, – сказала я зеленой плитке в ванной.

Сейчас это было правдой. И, нужно признаться, довольно приятной правдой. В сравнении с неконтролируемой тревогой обычное «нормально» означало… почти то же самое, что и «хорошо».

– У меня все хорошо, – прошептала я, а потом оделась, собрала вещи и побродила по квартире, пока не пришло время ехать на Манхэттен.

«Мои дела идут хорошо», – думала я в вагоне метро по дороге к Пенсильванскому вокзалу. «Все нормально», – повторяла я, поднимаясь на второй этаж и закатывая чемодан в зал ожидания. Я приехала слишком рано, поэтому купила в киоске пару журналов и зашла в Старбакс за стаканчиком латте. Потом нашла свободную скамейку и, положив ноги на чемодан, приготовилась ждать.

Все совершенно нормально.

У меня зазвонил телефон. Это был Бекетт.

– Привет, – сказала я.

– Привет, Зэл. – Из динамика телефона до меня донесся городской шум. – Я только что доставил заказ и теперь стою в квартале от Пенсильванского вокзала. Ты уже там?

– Только добралась.

– Где ты?

– В зале ожидания. Сижу на скамейке напротив Старбакса.

– Никуда не уходи. Буду через десять минут.

– Что-то случилось?

– Нет, просто хотел с тобой поговорить.

Он завершил звонок.

Я уронила телефон на колени, размышляя, что это могло означать. На мгновение по моему сердцу пронеслась падающая звезда надежды. Вдруг ему как-то удалось – может быть, с помощью Роя – получить разрешение на выезд без тридцатидневного ожидания? Но даже если нет, мне очень хотелось увидеть Бекетта еще раз, прежде чем уехать в Филадельфию. Я нуждалась в нем. Нуждалась в ощущении безопасности, которое он мне внушал. Даже если он всего лишь еще раз меня обнимет.

Бекетт сошел с эскалатора, осмотрел помещение в поисках зелено-белой вывески Старбакса и направился в мою сторону. В руке он нес шлем, держа его за ремешок. Его волосы вспотели и выпрямились. Щеки под щетиной порозовели от холода.


Какой же он красивый.

– Привет, – сказал он, подходя ко мне.

– И тебе привет. Ты уже почти не хромаешь, – проговорила я, потому что не могло идти и речи о том, чтобы сказать ему, какой он красивый.

– Это правда, – отозвался он. – Ты хорошо очистила рану.

– Меня сложно таким напугать. Я читаю много комиксов в жанре «ужасы».

– У меня не очень много времени, – сказал он. – У тебя скоро поезд, а мне нужно доставить следующий заказ.

Он бросил на меня быстрый взгляд, а потом провел пальцем по завитку на древесине скамейки.

– В общем, сложно подобрать хорошую предысторию, когда хочешь рассказать о том, как сидел в тюрьме. Поэтому я сразу перейду к сути.

– Давай.

Он прислонился к спинке скамейки.

– Тюрьма – это отстой, как ты себе и представляешь, – начал он, глядя куда-то вперед. – А может, не представляешь. Хуже всего не то, что в первую очередь приходит в голову. Это не маленькие камеры, не отсутствие личного пространства, не унижение достоинства и даже не опасные типы, рядом с которыми ты находишься. Не пойми меня неправильно, все это тоже очень хреново. Но настоящее наказание – это то, что тюрьма меняет внутри тебя.

Его голос звучал хрипло, как будто эти слова проржавели и царапали ему горло.

– В тюрьме очень скучно. Ты один за другим проживаешь монотонные, отупляющие отрезки времени. Их последовательность иногда прерывается вспышками насилия. Если не высовываться и надеяться на удачу, то, может, отделаешься одной только скукой. Я много читал. Столько, сколько мог. Чтение оказалось самым близким подобием побега, которое мне удалось найти. В жизни не остается радости. Не остается счастья. – Он усмехнулся. – Что логично. Это же тюрьма, а не курорт.

Я мягко улыбнулась.

– Продолжай.

– У тебя остается много времени на то, чтобы сидеть и размышлять о своих жизненных решениях, – с печальной улыбкой проговорил он. – Большинство ребят с головой уходят в воспоминания. Некоторые – например, мой первый сосед по камере – ни на секунду не затыкаются. Он рассказывал истории целыми днями. А я хранил свои в голове, снова и снова пересматривая их в воображении, как домашние видео. И когда мне попадалось хорошее воспоминание – какой-то приятный момент, – я изо всех сил старался в него вернуться. Не просто вспомнить, а заново его пережить. Восстановить все запахи и ощущения. И снова почувствовать себя так же, как тогда. Когда я находил счастливое воспоминание – например, как дедушка возил меня на Кони-Айленд, когда мне было двенадцать, – я вцеплялся в него, зарывался поглубже и переживал снова и снова.

– И это помогало? – спросила я.

– Только так я и выжил.

Он перевел на меня взгляд, полный сожалений.

– Зэл, когда ты вернешься в свой дом в Филадельфии и почувствуешь, что тебя одолевают плохие мысли, ухватись за счастливое воспоминание. Ухватись за него и, держась покрепче, переживи заново. Это может сработать.

Он покачал головой, разжал сложенные на груди руки и поднял их ладонями вверх.

– Я знаю, это немного, но больше у меня ничего нет.

По громкоговорителю объявили о прибытии моего поезда.

– Пора идти, – сказала я.

– Я тебя провожу, – предложил он.

Мы молча прошли по платформе, у которой уже стоял поезд. Бекетт, прищурившись, наблюдал, как подходят и уходят пассажиры, как они поднимаются в вагоны или выходят на перрон.

– Напиши мне сообщение, когда приедешь, – попросил он.

– Хорошо.

Бекетт потер щетину на щеке. Он уже собирался уходить, но вдруг замер, и его взгляд метнулся от конца поезда к середине.

– Зельда…

– Даже не думай об этом, – отрезала я. – Если ты попадешься при нарушении условий досрочного освобождения, тебя снова посадят, так ведь?

Он сжал челюсти.

– Разве нет? – спросила я еще раз.

Он отвел взгляд.

– Наверное. Но всего на пару месяцев.

– Пара месяцев – это слишком долго. И я никогда себя за это не прощу.

Я легонько толкнула его плечо кулаком.