Стамбульский бастард
Часть 22 из 40 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Но Асия этого так не оставила и немедленно подлила масла в огонь.
– Представляете, семья Армануш родом из Стамбула, – продолжила она, хрустя миндалем. – В тысяча девятьсот пятнадцатом году они претерпели невообразимые страдания. Многие умерли во время депортации, умерли от голода, изнеможения, от зверского обращения.
Тишина. Никакой реакции.
Чувствуя на себе встревоженный взгляд Карикатуриста-Пьяницы, Асия поддала еще жару:
– Но ее прадедушку еще раньше убили, главным образом потому… – Асия повернулась к Армануш, хотя обращалась скорее ко всей остальной компании, – потому что он был представителем интеллигенции! – Она медленно отпила глоток вина. – Дело в том, что первыми истребили армянскую интеллигенцию, чтобы лишить народ его лучших, ведущих умов.
На этот раз тишина не продлилась слишком долго.
– Этого не было! – яростно замотал головой Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов. – Ничего подобного никогда не слышал.
Он затянулся трубкой и сквозь клубы дыма посмотрел на Армануш, заглянул ей прямо в глаза и сострадательно прошептал:
– Послушай, мне очень жаль твоих родных. Прими мои соболезнования. Но пойми, это было военное время. Люди гибли с обеих сторон. Ты хоть представляешь, сколько турок погибло от рук армянских повстанцев? Ты когда-нибудь задумывалась об оборотной стороне всей этой истории? Готов поспорить, что нет. Это все очень трагично, но мы не должны забывать, что тысяча девятьсот пятнадцатый год – это тебе не две тысячи пятый. Помилуйте, это же даже не турецкое государство, это была Османская империя. Это была эпоха премодерна со своими трагедиями.
Армануш сжала губы так, что они побелели. Она даже не знала, с чего начать, столько у нее было возражений. Эх, был бы с ними Барон Багдасарян, слышал бы он все это.
– Да ты что? – снова встряла Асия. – А я думала, ты не националист.
– Конечно нет! – почти взвизгнул Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов и продолжил, для успокоения поглаживая бороду: – Но я с уважением отношусь к исторической правде.
– Людям промыли мозги, – вставила его новая подружка то ли из солидарности с возлюбленным, то ли в отместку за обсуждение татуировки.
Асия и Армануш переглянулись. В этот миг появился официант с новым графином вина.
– А ты откуда знаешь? Может, это тебе мозги промыли? – медленно проговорила Армануш.
– Именно, что ты вообще знаешь? – поддакнула Асия. – Что мы знаем про пятнадцатый год? Вы много книг на эту тему прочитали? Сколько мнений сопоставили? Познакомились с научной литературой? Знаете результаты последних исследований?.. Зуб даю, ничего вы не читали! Но вы так убеждены в своей правоте. Да мы радостно хаваем все, что нам скармливают. Пожалуйста, вот пилюли с информацией, вот пилюли с дезинформацией. И мы их глотаем каждый день пригоршнями.
– Согласен, капиталистическая система нивелирует наши чувства и подрезает крылья воображению, – вмешался в дискуссию Исключительно Бездарный Поэт. – Эта система виновата в расколдовывании мира. Нас может спасти только поэзия.
– Послушай, – ответил ему Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов, – в отличие от большинства моих соотечественников, я в силу профессии много времени посвятил исследованию этого вопроса. Я пишу сценарии исторических фильмов и постоянно читаю историческую литературу. И я говорю все это не потому, что повторяю за кем-то, и не потому, что меня дезинформировали. Напротив. Я говорю как человек, досконально изучивший этот вопрос. – Он сделал паузу и глотнул вина. – Все, что утверждают армяне, основано на преувеличении и искажении исторических фактов. Послушайте, некоторые дошли до того, что говорят, будто мы убили два миллиона армян. Ни один здравомыслящий историк не примет такое всерьез.
– Одного миллиона более чем достаточно, – огрызнулась Асия.
Снова появился официант с графином. Он поглядел озабоченно и жестом спросил у Карикатуриста-Пьяницы:
– Будете еще заказывать?
Тот ответил утвердительно. Он уже давно выпил свои положенные три пива и, не желая превышать установленный лимит, перешел на вино.
– Асия, послушай меня, – сказал Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов, подливая себе вина. – Ты ведь знаешь печально известное дело салемских ведьм? Интересно, что все обвиненные в колдовстве женщины сделали одинаковые признания, у всех были схожие симптомы, они даже в обморок падали одновременно… Они что, лгали? Нет! Притворялись? Нет! Они просто страдали от массовой истерии.
– Как это понимать? – спросила Армануш, с трудом сдерживая гнев.
– Да, как это, к чертовой матери, понимать?! – подхватила Асия, даже не пытаясь сдержать гнев.
Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов позволил себе улыбнуться грустной и усталой улыбкой:
– Есть такая вещь, как массовая истерия. Я вовсе не утверждаю, что армяне – истеричный народ, ничего такого, не поймите меня неправильно. Но это научно установленный факт, что группы могут воздействовать на убеждения, мысли и даже телесные реакции своих членов. Ты снова и снова слышишь одну и ту же историю, незаметно для себя впитываешь рассказ, так что он перестает быть чьей-то историей. Он вообще перестает быть историей и становится частью твоего опыта, твоей реальностью.
– Это словно колдовские чары, – заметил Исключительно Бездарный Поэт.
Асия прислонилась к спинке стула, провела рукой по волосам, выдохнула облачко дыма и заговорила:
– Давай я тебе расскажу, что такое истерия. Все эти вышедшие из-под твоего пера сценарии, все эти истории про Тимура Львиное Сердце, этого мощного турецкого богатыря, который победоносно сражается с византийскими придурками. Вот это, я считаю, образчик истерии. А когда ты делаешь из этого телесериал, так что миллионы зрителей впитывают твои отвратительные идеи, это превращается в массовую истерию.
На этот раз встрял Публицист Тайный Гей:
– Да, и все эти отвратительные вульгарные мачо, эти твои герои, которых ты придумал, чтобы высмеять женоподобного противника, – это все явный признак авторитаризма.
– Что с вами, народ? – воскликнул Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов, и его губы затряслись от ярости. – Ребята, вы же знаете, что я во все это не верю, что сериалы просто для развлечения.
Армануш решила попытаться разрядить обстановку. Барон Багдасарян, конечно, ни за что бы с этим не согласился, но лично она была убеждена, что не нужно обострять ситуацию, это никак не поможет признанию геноцида.
– Посмотрите сюда, – указала она на стену. – Вот в этой морковной рамке фотография дороги. Это же Аризона. В детстве мы с мамой очень часто ездили по этой дороге.
– Аризона, – пробормотал Исключительно Бездарный Поэт и вздохнул, словно речь шла о каком-то земном рае, стране несбыточной мечты.
Но Асия отнюдь не собиралась останавливаться.
– В том-то и дело, – продолжила она атаку. – То, что ты делаешь, намного хуже. Если бы ты хоть немного верил в свое дело, в эти свои фильмы, я бы могла оспорить твои идеи, но хотя бы не сомневалась в твоей искренности. Ты пишешь сценарии для массового зрителя. Ты их пишешь, продаешь и загребаешь кучу денег. А потом приходишь сюда и шифруешься в этом интеллектуальном кафе, вместе с нами глумишься над собственными фильмами. Какое лицемерие!
Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов побелел как бумага, лицо его сразу сделалось жестким, а взгляд – ледяным.
– Да кто ты вообще такая, чтобы говорить мне о лицемерии, а, мисс Приблуда? Шла бы лучше поискать своего папочку, вместо того чтобы меня доставать.
Он потянулся было за вином, но в этом не было необходимости. Стакан с вином уже сам летел в его направлении: Карикатурист-Пьяница вскочил, схватил посудину и кинул в Интернационалиста – Сценариста Ультранационалистических Фильмов. Правда, промазал. Вместо этого он угодил в одну из многочисленных картин. Все было залито вином, но стакан на удивление остался цел. Тогда Карикатурист-Пьяница закатал рукава.
От первого удара Интернационалисту – Сценаристу Ультранационалистических Фильмов удалось увернуться, даже несмотря на то, что он был вдвое меньше противника и такой же пьяный. Не спуская глаз с выхода, он бросился за угол, но не предусмотрел худшего.
Публицист Тайный Гей вскочил со стула и рванулся вперед с графином в руке. Никто и опомниться не успел, как Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов уже валялся на полу, с рассеченным лбом. Словно раненный в битве солдат, он прижимал к голове окровавленную салфетку и тупо смотрел то на Публициста Тайного Гея, то на Карикатуриста-Пьяницу, то куда-то по касательной.
Но кафе «Кундера» все равно оставалось уютным, немного скучным интеллектуальным кафе, со своим медлительным ритмом, который ничто не могло нарушить, хорошо это или плохо. Это было совсем не место для пьяных потасовок. У Интернационалиста – Сценариста Ультранационалистических Фильмов еще кровь не успела остановиться, а все посетители кафе уже благополучно вернулись к своим прежним занятиям: кто-то кривлялся, кто-то болтал за бокалом вина или чашкой кофе, кто-то уносился мыслями в фотографии на стенах.
Глава 11
Курага
Почти рассвело, и лишь шаг оставался до таинственного порога, разделяющего ночь и день. Еще было время, чтобы найти последнее утешение в мире сновидений, но было уже поздно видеть новые сны.
Если где-то там, на седьмом небе, есть всевидящее око, Божественный взор, неусыпно глядящий на каждого из нас с высоты, то ему пришлось бы довольно долго смотреть на Стамбул, чтобы выяснить, что происходило за закрытыми дверями и не велись ли случайно богохульные речи. С неба этот город, наверное, представляется мерцающим рисунком из расходящихся во все стороны разноцветных всполохов вроде озарившей темноту петарды. Вот сейчас он светится всеми оттенками красного, оранжевого и желтого. Рисунок состоит из искр, а каждую искру зажег кто-то, кто не спит в эту ночь. Если смотреть сверху, оттуда, из обители Небесного взора, все эти случайные лампочки, наверное, составляют гармоническое целое, а их проблески словно тайнопись, одному только Богу понятные знаки.
Если не считать этих рассеянных отдельных огоньков, Стамбул погружен в полную тьму. Все спят: жители узких, извилистых, мрачных улочек старого города, жильцы многоквартирных высоток, которыми плотно застроены новые районы, обитатели шикарных предместий. Или почти все.
Как всегда, некоторые стамбульцы всегда просыпаются раньше, например имамы. Молодые и старые, сладкоголосые и не очень, имамы всех бесчисленных мечетей города просыпаются первыми, чтобы созывать верующих на утреннюю молитву. Потом – разносчики симитов. Они тоже не спят и спешат в пекарни за хрустящими кунжутными бубликами, которыми будут торговать до самого вечера. А значит, пекари тоже не спят. Многим из них удается поспать пару часов, иные вовсе не смыкают глаз. По ночам они растапливают печи, чтобы еще до рассвета булочные наполнились чудесным ароматом свежеиспеченного хлеба. И так каждый день. Каждый божий день, без исключения.
Не спят и уборщицы. Эти женщины, молодые и старые, тоже встают очень рано, чтобы, меняя по меньшей мере два-три автобуса, добраться до богатых домов, где они весь день будут что-то драить, мыть и протирать. Там совсем другой мир. Богатые женщины всегда накрашены, по ним никогда не скажешь, сколько им лет. И мужья у них тоже совсем не такие, как у уборщиц: вечно деловые, удивительно вежливые и немного женоподобные. Время там – совсем не роскошь. Жители предместий его совсем не берегут, а тратят щедро и беззаботно, как горячую воду.
Если Небесный взор смотрит сейчас на особняк Казанчи, ему, наверное, кажется, что во мраке ночи поблескивает какой-то измазанный грязью мерцающий шар. Почти во всех комнатах темно и тихо, лишь в нескольких горит огонь.
Среди тех, кто не спит, – Армануш. Она проснулась засветло и сразу полезла в Интернет, ей не терпелось сообщить своим кибердрузьям из «Кафе Константинополь» о вчерашнем скандале. Она рассказала им о стамбульской богемной тусовке, а потом и о самой ссоре, набросав портреты всех встреченных в кафе «Кундера» персонажей.
Сейчас она подробно описывала Карикатуриста-Пьяницу, не умолчав и о том, как он оригинально использовал стоявшее на столе вино.
Анти-Кавурма написал:
Похоже, он забавный тип. Так ты говоришь, его могут посадить за то, что он нарисовал премьер-министра в образе волка? Я смотрю, с юмором в Турции не шутят.
Леди Павлин-Сирамарк согласилась с ним:
Да, он, кажется, классный. Расскажи еще.
Но, похоже, кто-то видит произошедшее совсем по-другому.
Эй, ребята, вы что, нет в нем ничего крутого или особо интересного, ни в нем, ни в остальных чуваках из этого вонючего кафе. Вы что, не видите, они просто претенциозные стамбульские пижоны. Типичные представители элиты стран третьего мира, которые больше всего на свете ненавидят самих себя.
Колкое сообщение от Барона Багдасаряна заставило Армануш невольно вздрогнуть. Она оглянулась.
В другом конце комнаты спала Асия, на груди у нее свернулся Султан Пятый, на голове наушники, в руке – открытая книга «Тотальность и бесконечное. Эссе на тему экстериорности» Эммануэля Левинаса. У кровати валялась коробка от диска: Джонни Кэш, весь в черном, стоит на фоне мрачного серого неба, с одной стороны у него кошка, с другой – собака, а сам он сурово глядит куда-то за кадр. Асия так и спала, поставив плеер на автоповтор. В этом отношении она тоже пошла в мать: могла сражаться с любыми, самыми страшными голосами, но не в силах выносить тишину.
Армануш было не разобрать слов песни, до нее доносилась только мелодия. Ей сейчас нравится, как баритон Джонни Кэша прорывается в комнату сквозь наушники, ей вообще нравится слушать все эти наполнявшие комнату звуки: раздающиеся на дальних минаретах призывы на утреннюю молитву, звон бутылок, которые молочник ставит перед лавками на другой стороне улицы; а вот негромкий посвист, в котором неразличимо сливаются сопение и мурлыканье: это удивительно синхронно дышат во сне Султан Пятый и Асия; постукивание клавиатуры, это она пытается поудачнее ответить Барону Багдасаряну. Уже почти утро, и Армануш, хотя и не выспалась, ощущает некоторый подъем, гордость оттого, что восторжествовала над сном.
Под ними комната бабушки Гульсум. Бесспорно, она могла бы считаться реинкарнацией Ивана Грозного, но у нее есть причины быть столь суровой. У тех, кто ожесточился к старости, часто бывает своя непростая история. У бабушки тоже. Она выросла среди идиллической нищеты в маленьком городке на побережье Эгейского моря. Потом ее выдали замуж, и она невесткой пришла в дом Казанчи, а это, в отличие от ее родственников, были люди городские, богатые, но несчастливые. Она оказалась в мучительно неловком положении: деревенская девочка при единственном наследнике благовоспитанного и подверженного всяческим несчастьям семейства. Тяжелое бремя пришлось ей нести: надо было рожать сыновей, чем больше, тем лучше, потому что никогда не знаешь, сколько они проживут, а она рожала одну дочь за другой и с болью в сердце видела, как муж отдаляется от нее после каждых родов.
Левент Казанчи был мужчина неуравновешенный и не дрогнувшей рукой наказывал ремнем жену и детей.
Мальчик, ах, если бы Аллах только послал им мальчика, все было бы хорошо!
После трех девочек подряд их мечта сбылась, наконец родился мальчик. Они попробовали еще, надеясь, что их жребий переменился, но снова родилась девочка. Но и Мустафы было достаточно, чтобы не дать угаснуть роду. У нее был Мустафа, и его всячески холили и лелеяли, сдували каждую пылинку, баловали, всегда предпочитали девочкам, угодливо спешили исполнить любой каприз. А потом прекрасная мелодия вдруг оборвалась, чудесный сон сменился тьмой и отчаянием: Мустафа уехал в Америку и больше не вернулся.
Бабушка Гульсум была из тех женщин, чья любовь всегда остается без ответа, из тех женщин, что стареют не постепенно, а рывком, из девичества сразу перепрыгивают в пору увядания, так и не познав того, что посередине. Она полностью посвятила себя единственному сыну, дорожила им превыше всего, часто в ущерб дочерям, стараясь в нем найти награду за все то, что жизнь у нее отняла. Но с тех пор, как мальчик уехал в Аризону, он присутствовал в ее жизни лишь в форме открыток и писем. Он ни разу не приехал в Стамбул навестить семью. Глубоко в сердце хранила бабушка Гульсум горечь отвержения. И со временем сердце ее все больше ожесточалось. Теперь она имела вид человека, который подчинил свою жизнь суровой аскезе и не собирается сходить с этого пути.
В правом углу первого этажа располагалась спальня Петит-Ma. Старушка разрумянилась во сне и мирно храпела, приоткрыв рот. У кровати – маленькая тумбочка из вишневого дерева, на ней лежит Священный Коран и сборник житий мусульманских святых, мягко светит великолепная лампа под серо-зеленым абажуром. Рядом с книгой – красно-коричневые четки с янтарной подвеской и наполовину полный стакан с искусственной челюстью.
– Представляете, семья Армануш родом из Стамбула, – продолжила она, хрустя миндалем. – В тысяча девятьсот пятнадцатом году они претерпели невообразимые страдания. Многие умерли во время депортации, умерли от голода, изнеможения, от зверского обращения.
Тишина. Никакой реакции.
Чувствуя на себе встревоженный взгляд Карикатуриста-Пьяницы, Асия поддала еще жару:
– Но ее прадедушку еще раньше убили, главным образом потому… – Асия повернулась к Армануш, хотя обращалась скорее ко всей остальной компании, – потому что он был представителем интеллигенции! – Она медленно отпила глоток вина. – Дело в том, что первыми истребили армянскую интеллигенцию, чтобы лишить народ его лучших, ведущих умов.
На этот раз тишина не продлилась слишком долго.
– Этого не было! – яростно замотал головой Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов. – Ничего подобного никогда не слышал.
Он затянулся трубкой и сквозь клубы дыма посмотрел на Армануш, заглянул ей прямо в глаза и сострадательно прошептал:
– Послушай, мне очень жаль твоих родных. Прими мои соболезнования. Но пойми, это было военное время. Люди гибли с обеих сторон. Ты хоть представляешь, сколько турок погибло от рук армянских повстанцев? Ты когда-нибудь задумывалась об оборотной стороне всей этой истории? Готов поспорить, что нет. Это все очень трагично, но мы не должны забывать, что тысяча девятьсот пятнадцатый год – это тебе не две тысячи пятый. Помилуйте, это же даже не турецкое государство, это была Османская империя. Это была эпоха премодерна со своими трагедиями.
Армануш сжала губы так, что они побелели. Она даже не знала, с чего начать, столько у нее было возражений. Эх, был бы с ними Барон Багдасарян, слышал бы он все это.
– Да ты что? – снова встряла Асия. – А я думала, ты не националист.
– Конечно нет! – почти взвизгнул Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов и продолжил, для успокоения поглаживая бороду: – Но я с уважением отношусь к исторической правде.
– Людям промыли мозги, – вставила его новая подружка то ли из солидарности с возлюбленным, то ли в отместку за обсуждение татуировки.
Асия и Армануш переглянулись. В этот миг появился официант с новым графином вина.
– А ты откуда знаешь? Может, это тебе мозги промыли? – медленно проговорила Армануш.
– Именно, что ты вообще знаешь? – поддакнула Асия. – Что мы знаем про пятнадцатый год? Вы много книг на эту тему прочитали? Сколько мнений сопоставили? Познакомились с научной литературой? Знаете результаты последних исследований?.. Зуб даю, ничего вы не читали! Но вы так убеждены в своей правоте. Да мы радостно хаваем все, что нам скармливают. Пожалуйста, вот пилюли с информацией, вот пилюли с дезинформацией. И мы их глотаем каждый день пригоршнями.
– Согласен, капиталистическая система нивелирует наши чувства и подрезает крылья воображению, – вмешался в дискуссию Исключительно Бездарный Поэт. – Эта система виновата в расколдовывании мира. Нас может спасти только поэзия.
– Послушай, – ответил ему Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов, – в отличие от большинства моих соотечественников, я в силу профессии много времени посвятил исследованию этого вопроса. Я пишу сценарии исторических фильмов и постоянно читаю историческую литературу. И я говорю все это не потому, что повторяю за кем-то, и не потому, что меня дезинформировали. Напротив. Я говорю как человек, досконально изучивший этот вопрос. – Он сделал паузу и глотнул вина. – Все, что утверждают армяне, основано на преувеличении и искажении исторических фактов. Послушайте, некоторые дошли до того, что говорят, будто мы убили два миллиона армян. Ни один здравомыслящий историк не примет такое всерьез.
– Одного миллиона более чем достаточно, – огрызнулась Асия.
Снова появился официант с графином. Он поглядел озабоченно и жестом спросил у Карикатуриста-Пьяницы:
– Будете еще заказывать?
Тот ответил утвердительно. Он уже давно выпил свои положенные три пива и, не желая превышать установленный лимит, перешел на вино.
– Асия, послушай меня, – сказал Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов, подливая себе вина. – Ты ведь знаешь печально известное дело салемских ведьм? Интересно, что все обвиненные в колдовстве женщины сделали одинаковые признания, у всех были схожие симптомы, они даже в обморок падали одновременно… Они что, лгали? Нет! Притворялись? Нет! Они просто страдали от массовой истерии.
– Как это понимать? – спросила Армануш, с трудом сдерживая гнев.
– Да, как это, к чертовой матери, понимать?! – подхватила Асия, даже не пытаясь сдержать гнев.
Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов позволил себе улыбнуться грустной и усталой улыбкой:
– Есть такая вещь, как массовая истерия. Я вовсе не утверждаю, что армяне – истеричный народ, ничего такого, не поймите меня неправильно. Но это научно установленный факт, что группы могут воздействовать на убеждения, мысли и даже телесные реакции своих членов. Ты снова и снова слышишь одну и ту же историю, незаметно для себя впитываешь рассказ, так что он перестает быть чьей-то историей. Он вообще перестает быть историей и становится частью твоего опыта, твоей реальностью.
– Это словно колдовские чары, – заметил Исключительно Бездарный Поэт.
Асия прислонилась к спинке стула, провела рукой по волосам, выдохнула облачко дыма и заговорила:
– Давай я тебе расскажу, что такое истерия. Все эти вышедшие из-под твоего пера сценарии, все эти истории про Тимура Львиное Сердце, этого мощного турецкого богатыря, который победоносно сражается с византийскими придурками. Вот это, я считаю, образчик истерии. А когда ты делаешь из этого телесериал, так что миллионы зрителей впитывают твои отвратительные идеи, это превращается в массовую истерию.
На этот раз встрял Публицист Тайный Гей:
– Да, и все эти отвратительные вульгарные мачо, эти твои герои, которых ты придумал, чтобы высмеять женоподобного противника, – это все явный признак авторитаризма.
– Что с вами, народ? – воскликнул Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов, и его губы затряслись от ярости. – Ребята, вы же знаете, что я во все это не верю, что сериалы просто для развлечения.
Армануш решила попытаться разрядить обстановку. Барон Багдасарян, конечно, ни за что бы с этим не согласился, но лично она была убеждена, что не нужно обострять ситуацию, это никак не поможет признанию геноцида.
– Посмотрите сюда, – указала она на стену. – Вот в этой морковной рамке фотография дороги. Это же Аризона. В детстве мы с мамой очень часто ездили по этой дороге.
– Аризона, – пробормотал Исключительно Бездарный Поэт и вздохнул, словно речь шла о каком-то земном рае, стране несбыточной мечты.
Но Асия отнюдь не собиралась останавливаться.
– В том-то и дело, – продолжила она атаку. – То, что ты делаешь, намного хуже. Если бы ты хоть немного верил в свое дело, в эти свои фильмы, я бы могла оспорить твои идеи, но хотя бы не сомневалась в твоей искренности. Ты пишешь сценарии для массового зрителя. Ты их пишешь, продаешь и загребаешь кучу денег. А потом приходишь сюда и шифруешься в этом интеллектуальном кафе, вместе с нами глумишься над собственными фильмами. Какое лицемерие!
Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов побелел как бумага, лицо его сразу сделалось жестким, а взгляд – ледяным.
– Да кто ты вообще такая, чтобы говорить мне о лицемерии, а, мисс Приблуда? Шла бы лучше поискать своего папочку, вместо того чтобы меня доставать.
Он потянулся было за вином, но в этом не было необходимости. Стакан с вином уже сам летел в его направлении: Карикатурист-Пьяница вскочил, схватил посудину и кинул в Интернационалиста – Сценариста Ультранационалистических Фильмов. Правда, промазал. Вместо этого он угодил в одну из многочисленных картин. Все было залито вином, но стакан на удивление остался цел. Тогда Карикатурист-Пьяница закатал рукава.
От первого удара Интернационалисту – Сценаристу Ультранационалистических Фильмов удалось увернуться, даже несмотря на то, что он был вдвое меньше противника и такой же пьяный. Не спуская глаз с выхода, он бросился за угол, но не предусмотрел худшего.
Публицист Тайный Гей вскочил со стула и рванулся вперед с графином в руке. Никто и опомниться не успел, как Интернационалист – Сценарист Ультранационалистических Фильмов уже валялся на полу, с рассеченным лбом. Словно раненный в битве солдат, он прижимал к голове окровавленную салфетку и тупо смотрел то на Публициста Тайного Гея, то на Карикатуриста-Пьяницу, то куда-то по касательной.
Но кафе «Кундера» все равно оставалось уютным, немного скучным интеллектуальным кафе, со своим медлительным ритмом, который ничто не могло нарушить, хорошо это или плохо. Это было совсем не место для пьяных потасовок. У Интернационалиста – Сценариста Ультранационалистических Фильмов еще кровь не успела остановиться, а все посетители кафе уже благополучно вернулись к своим прежним занятиям: кто-то кривлялся, кто-то болтал за бокалом вина или чашкой кофе, кто-то уносился мыслями в фотографии на стенах.
Глава 11
Курага
Почти рассвело, и лишь шаг оставался до таинственного порога, разделяющего ночь и день. Еще было время, чтобы найти последнее утешение в мире сновидений, но было уже поздно видеть новые сны.
Если где-то там, на седьмом небе, есть всевидящее око, Божественный взор, неусыпно глядящий на каждого из нас с высоты, то ему пришлось бы довольно долго смотреть на Стамбул, чтобы выяснить, что происходило за закрытыми дверями и не велись ли случайно богохульные речи. С неба этот город, наверное, представляется мерцающим рисунком из расходящихся во все стороны разноцветных всполохов вроде озарившей темноту петарды. Вот сейчас он светится всеми оттенками красного, оранжевого и желтого. Рисунок состоит из искр, а каждую искру зажег кто-то, кто не спит в эту ночь. Если смотреть сверху, оттуда, из обители Небесного взора, все эти случайные лампочки, наверное, составляют гармоническое целое, а их проблески словно тайнопись, одному только Богу понятные знаки.
Если не считать этих рассеянных отдельных огоньков, Стамбул погружен в полную тьму. Все спят: жители узких, извилистых, мрачных улочек старого города, жильцы многоквартирных высоток, которыми плотно застроены новые районы, обитатели шикарных предместий. Или почти все.
Как всегда, некоторые стамбульцы всегда просыпаются раньше, например имамы. Молодые и старые, сладкоголосые и не очень, имамы всех бесчисленных мечетей города просыпаются первыми, чтобы созывать верующих на утреннюю молитву. Потом – разносчики симитов. Они тоже не спят и спешат в пекарни за хрустящими кунжутными бубликами, которыми будут торговать до самого вечера. А значит, пекари тоже не спят. Многим из них удается поспать пару часов, иные вовсе не смыкают глаз. По ночам они растапливают печи, чтобы еще до рассвета булочные наполнились чудесным ароматом свежеиспеченного хлеба. И так каждый день. Каждый божий день, без исключения.
Не спят и уборщицы. Эти женщины, молодые и старые, тоже встают очень рано, чтобы, меняя по меньшей мере два-три автобуса, добраться до богатых домов, где они весь день будут что-то драить, мыть и протирать. Там совсем другой мир. Богатые женщины всегда накрашены, по ним никогда не скажешь, сколько им лет. И мужья у них тоже совсем не такие, как у уборщиц: вечно деловые, удивительно вежливые и немного женоподобные. Время там – совсем не роскошь. Жители предместий его совсем не берегут, а тратят щедро и беззаботно, как горячую воду.
Если Небесный взор смотрит сейчас на особняк Казанчи, ему, наверное, кажется, что во мраке ночи поблескивает какой-то измазанный грязью мерцающий шар. Почти во всех комнатах темно и тихо, лишь в нескольких горит огонь.
Среди тех, кто не спит, – Армануш. Она проснулась засветло и сразу полезла в Интернет, ей не терпелось сообщить своим кибердрузьям из «Кафе Константинополь» о вчерашнем скандале. Она рассказала им о стамбульской богемной тусовке, а потом и о самой ссоре, набросав портреты всех встреченных в кафе «Кундера» персонажей.
Сейчас она подробно описывала Карикатуриста-Пьяницу, не умолчав и о том, как он оригинально использовал стоявшее на столе вино.
Анти-Кавурма написал:
Похоже, он забавный тип. Так ты говоришь, его могут посадить за то, что он нарисовал премьер-министра в образе волка? Я смотрю, с юмором в Турции не шутят.
Леди Павлин-Сирамарк согласилась с ним:
Да, он, кажется, классный. Расскажи еще.
Но, похоже, кто-то видит произошедшее совсем по-другому.
Эй, ребята, вы что, нет в нем ничего крутого или особо интересного, ни в нем, ни в остальных чуваках из этого вонючего кафе. Вы что, не видите, они просто претенциозные стамбульские пижоны. Типичные представители элиты стран третьего мира, которые больше всего на свете ненавидят самих себя.
Колкое сообщение от Барона Багдасаряна заставило Армануш невольно вздрогнуть. Она оглянулась.
В другом конце комнаты спала Асия, на груди у нее свернулся Султан Пятый, на голове наушники, в руке – открытая книга «Тотальность и бесконечное. Эссе на тему экстериорности» Эммануэля Левинаса. У кровати валялась коробка от диска: Джонни Кэш, весь в черном, стоит на фоне мрачного серого неба, с одной стороны у него кошка, с другой – собака, а сам он сурово глядит куда-то за кадр. Асия так и спала, поставив плеер на автоповтор. В этом отношении она тоже пошла в мать: могла сражаться с любыми, самыми страшными голосами, но не в силах выносить тишину.
Армануш было не разобрать слов песни, до нее доносилась только мелодия. Ей сейчас нравится, как баритон Джонни Кэша прорывается в комнату сквозь наушники, ей вообще нравится слушать все эти наполнявшие комнату звуки: раздающиеся на дальних минаретах призывы на утреннюю молитву, звон бутылок, которые молочник ставит перед лавками на другой стороне улицы; а вот негромкий посвист, в котором неразличимо сливаются сопение и мурлыканье: это удивительно синхронно дышат во сне Султан Пятый и Асия; постукивание клавиатуры, это она пытается поудачнее ответить Барону Багдасаряну. Уже почти утро, и Армануш, хотя и не выспалась, ощущает некоторый подъем, гордость оттого, что восторжествовала над сном.
Под ними комната бабушки Гульсум. Бесспорно, она могла бы считаться реинкарнацией Ивана Грозного, но у нее есть причины быть столь суровой. У тех, кто ожесточился к старости, часто бывает своя непростая история. У бабушки тоже. Она выросла среди идиллической нищеты в маленьком городке на побережье Эгейского моря. Потом ее выдали замуж, и она невесткой пришла в дом Казанчи, а это, в отличие от ее родственников, были люди городские, богатые, но несчастливые. Она оказалась в мучительно неловком положении: деревенская девочка при единственном наследнике благовоспитанного и подверженного всяческим несчастьям семейства. Тяжелое бремя пришлось ей нести: надо было рожать сыновей, чем больше, тем лучше, потому что никогда не знаешь, сколько они проживут, а она рожала одну дочь за другой и с болью в сердце видела, как муж отдаляется от нее после каждых родов.
Левент Казанчи был мужчина неуравновешенный и не дрогнувшей рукой наказывал ремнем жену и детей.
Мальчик, ах, если бы Аллах только послал им мальчика, все было бы хорошо!
После трех девочек подряд их мечта сбылась, наконец родился мальчик. Они попробовали еще, надеясь, что их жребий переменился, но снова родилась девочка. Но и Мустафы было достаточно, чтобы не дать угаснуть роду. У нее был Мустафа, и его всячески холили и лелеяли, сдували каждую пылинку, баловали, всегда предпочитали девочкам, угодливо спешили исполнить любой каприз. А потом прекрасная мелодия вдруг оборвалась, чудесный сон сменился тьмой и отчаянием: Мустафа уехал в Америку и больше не вернулся.
Бабушка Гульсум была из тех женщин, чья любовь всегда остается без ответа, из тех женщин, что стареют не постепенно, а рывком, из девичества сразу перепрыгивают в пору увядания, так и не познав того, что посередине. Она полностью посвятила себя единственному сыну, дорожила им превыше всего, часто в ущерб дочерям, стараясь в нем найти награду за все то, что жизнь у нее отняла. Но с тех пор, как мальчик уехал в Аризону, он присутствовал в ее жизни лишь в форме открыток и писем. Он ни разу не приехал в Стамбул навестить семью. Глубоко в сердце хранила бабушка Гульсум горечь отвержения. И со временем сердце ее все больше ожесточалось. Теперь она имела вид человека, который подчинил свою жизнь суровой аскезе и не собирается сходить с этого пути.
В правом углу первого этажа располагалась спальня Петит-Ma. Старушка разрумянилась во сне и мирно храпела, приоткрыв рот. У кровати – маленькая тумбочка из вишневого дерева, на ней лежит Священный Коран и сборник житий мусульманских святых, мягко светит великолепная лампа под серо-зеленым абажуром. Рядом с книгой – красно-коричневые четки с янтарной подвеской и наполовину полный стакан с искусственной челюстью.