Сшивающий время
Часть 6 из 15 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Модест ощерился как крыс, получивший фунт сыра, и, слегка приподнявшись с козел, вскинул два пальца к полям своей шляпы.
- Слушаюсь, монсеньог, - произнёс он.
Через двенадцать часов, с двумя остановками на завтрак и полдник, мы были в пригороде, и ситуация закрутилась так, что впору было думать о том, не плюнул ли нам кто-нибудь в след или как минимум проклял. Не доезжая до гостиницы сорока-пятидесяти шагов, карета словно наткнулась на непреодолимое препятствие и с хрустом резко просела на правый бок, противно скрепя деревянной рамой о мостовую. Недавно отремонтированное колесо покатилось вперёд, и, смешно крутясь, как несбалансированная юла, завалилось, а многочисленные коробки посыпались с крыши. Лошади протянули поверженный дормез ещё с десяток метров точно до лужи и встали, не довезя до парадного входа каких-то пару метров. Эта пара метров не дала мне под маской внешнего спокойствия и беззаботности, как ни в чём не бывало, словно это был и впрямь заранее подготовленный трюк, свеситься с лошади, распахнуть дверцу избитой длительным путешествием кареты и подать руку Полине. К месту аварии стали подбегать люди, однако маркиза моментально оправилась от первоначального шока и повела себя, словно оторвавшееся колесо - это такой пустяк, о котором не стоит беспокоиться. Протянув мне руки, она позволила подхватить её и усадить перед собой.
- Модест! - сказала она повелевающим голосом, когда мой конь поравнялся с кучером. - Эту рухлядь сдать на дрова!
И обращаясь ко мне: - Надеюсь, в Льеже остались приличные кареты?
Подъехав к монтуару , я позволил Полине на него встать, после чего сам слез с коня и, как галантный кавалер, подав руку, помог даме спуститься на землю. Сынишка Модеста за это время успел добежать к парадному подъезду и что-то передать на словах портье, который спустя секунду шмелём метнулся внутрь и появился уже в сопровождении хозяина гостиницы и двоих мужчин. Последние поспешили к карете, а отельер, представившись как Джузеппе, стал рассыпаться в любезностях. Вставляя через слово что-то вроде 'Nous vous prions de bien vouloir nous excuser pour la gêne occasionnée ', он извинялся и настойчиво предлагал зайти внутрь.
К нашей радости, мы оказались единственными постояльцами сей славной гостиницы, и во мне даже открылось подозрение: а не специально ли была оставлена канава на дороге? Но чувства, вызвавшие сомнения во мне, быстро улеглись, так как в фойе витал умопомрачительный запах готовящейся еды.
- Признаюсь, Джузеппе, этот соблазнительный запах выпечки и шоколада заставил меня почувствовать, как я голоден, - сказал я.
- Монсеньор, - вставил слово не отходящий ни на шаг Джузеппе. - Вы принесли в наш дом безупречные манеры, надеюсь, как и хороший аппетит. Наш повар огорчится, если Вы не оцените его усилий. Все будут очень рады, если Вы отобедаете. Когда изволите подавать?
Полина выразительно посмотрела на меня таким взглядом, что даже не смыслящий в физиогномистике человек совершенно точно определил бы: решение о положительном ответе уже давно принято, и обсуждать тут совершенно нечего.
- Я сообщу чуть позже, - тем не менее, произнёс я. - Надо бы стряхнуть дорожную пыль.
- Моя дочь готовит для Вас комнаты, - добавил он. - Должно быть, уже всё сделано. Но я пошлю ещё мальчика ей в помощь.
- На улице карета и вещи...
- Не извольте беспокоиться, - с поклоном ответил Джузеппе. - Все вещи будут перенесены, а с каретой что-нибудь придумаем.
В Льеже, несомненно являвшемся оружейным центром, проще было отыскать револьверное кремневое винтовальное ружьё или нанять Франсуа Прела , чем починить или купить новую карету. Тем не менее, кто ищет, тот всегда найдёт. Модест зашёл на почтовую станцию, где неоднократно бывал, затем в сопровождении мало запоминающегося юноши проследовал в мэрию, и вскоре мне был представлен мелкий чиновник из почтового ведомства.
Я отлично знал: сегодня Франция, вынужденная держать высокую марку в глазах мира, и с призраком, весьма живучим, поглощения самой себя, больше уже не могла скрывать свои изъяны. Самые суровые политики сравнивали её с роскошным гробом из эбенового дерева, уложенным в величественный катафалк, катившийся по разбитым войной дорогам. Репутация полного благополучия, эта гордая слава Наполеоновской экспансии, напоминала раздутый мыльный пузырь. Мошенничество, лень, роскошь - подорвали все ценности революции и, как следствие, расцвела коррупция.
Абель Дюбуа, мужчина среднего роста, с прикрытыми бакенбардами впалыми щеками, с высокими залысинами, сменивший военный мундир проигравшей армии на партикулярное платье, встретил меня у городской мэрии. Из-за его худобы казалось, что одежда на нём болтается. В глазах, проницательных и живых, частенько мелькала ирония, подчёркнутая морщинкой в уголке рта, будто нарисованного карандашом. Две узенькие, почти невидимые полоски, временами изгибавшиеся в саркастической усмешке, жили от лица отдельной жизнью. Решительность и спокойная энергичность, читаемые в его глазах, по-моему, были сродни обманчивой глади озера, в глубине которого кипят бурные чувства и не могут выйти наружу. Но всем своим видом он давал понять, что перед вами давно уставший человек. Тем не менее, Дюбуа обладал бурным темпераментом, о чём свидетельствовала подвижность его рук, которые он не знал куда пристроить. Именно такой человек и нужен.
- Монсеньор, Модест сказал мне, что Вы путешественник из России? - после короткого приветствия и обмена именами спросил у меня Абель.
- Это что-то меняет?
- Ни в коем случае, наоборот. Десять к одному, что мы с Вами больше не увидимся, и если Вы настолько щедры, как мне рассказали, я в полном Вашем распоряжении.
После того, как я объяснил, что хотел бы получить от чиновника, Дюбуа, загибая пальцы, что-то подсчитал в уме и выдал конечную сумму, в которую обойдутся бумаги. Сумма мне понравилась, но не понравились сроки. Абель подумал еще с минуту и предположил, что если заняться этим немедленно, то пятидесяти франков хватило бы с лихвой. А вот по новому дормезу уверенности в его голосе не наблюдалось совсем.
- В самом городе есть лишь одна каретная мастерская, - говорил он, - и принадлежит она итальянцу Каросини.
- Снова итальянец, - пробурчал я.
- Люттих - город оружейников, монсеньор. И здесь верны старым традициям.
- То есть, иностранца и близко не подпустят к изготовлению оружия?
- Зато они могут печь вафли с шоколадом и чинить кареты, - с усмешкой ответил Дюбуа.
Неделя ремонта. Вот что мне заявил Каросини, когда прибыл в конюшню гостиницы и осмотрел повреждения. Такой роскоши я себе позволить не мог. Фланировать по Льежу без цели и определённого направления, только лишь с целью траты времени, пусть и наслаждаясь местами совершенно мне незнакомыми, - это уж слишком. Я пробовал поговорить с мастером и так и этак, но чем больше я это делал, тем в большее уныние впадал, понимая всё отчётливее и неотвратимее, что объять необъятное не смогу. Технологии начала XIX века давали ту производительность труда, которую могли. На место правого колеса приделали палку с подобием лыжи, и дормез уволокли в каретную мастерскую. И тогда, отчаявшись, я чуть ли не решил бросить всё, нанять слуг, погрузить самое ценное на лошадей и следовать дальше. Попытка внести в свой маршрут новую систему и отказаться от старого плана привела к интересным результатам.
Прогуливаясь на следующий день с Полиной по Льежу, мы позволяли себе многие вольности в лавках и места для утоления голода выбирали наугад, исходя только из названия, внешнего вида и собственного на этот момент настроения. Иначе можно было уподобиться пресловутому Буриданову ослу и умереть от истощения, так как центр города через каждые пятьдесят шагов услужливо распахивал не только двери оружейных лавок, а ещё всевозможных трактиров, пивных и рестораций. Каждый дом, каждая улица была в своём роде уникальной и неповторимой. Одни имели своё собственное имя, другие историю. Носильщики с портшезом и Марго шли позади, а мы смело шагали по мостовой с коряво выложенными булыжниками, пересекали лужи по деревянным настилам, пускались в переулки и улочки, сворачивали в любую сторону и, наконец, вышли к какому-то заведению со скромным и загадочным названием 'Два дуба'. Колоритная вывеска, висящая на двух поржавевших цепях, пыталась сообщить безграмотному прохожему суть названия трактира, не иначе, наречённому, в память о последних деревьях, усохших или срубленных на дрова в самый расцвет епископства, когда городок был небольшим, а улица заканчивалась рощей на берегу Мааса, а не тупиком. Старое здание полуподвала с выгороженными уютными закутками с арками, на которых заботливо были оголены подлинные вековые камни в обрамлении серой извести, дохнуло на нас добротой и ухоженностью. Я сделал заказ и с четверть часа развлекал маркизу, пока заведение не стало интересно ещё одним посетителем. Абель Дюбуа появился в 'Двух дубах', в то время как Полина восхищалась десертом, а я отдавал должное крепкому кофе.
- Сама судьба привела меня сюда, - сказал мне Абель, едва мы оказались в одиночестве на отполированной не одной сотней сотен терпеливых посетителей лавке с изящным столиком перед ней, где лежали курительные принадлежности и газета.
- Если Вы подготовили документы, можете не спешить, - небрежно махнув рукой, сказал я. - Проблемы с транспортом оказались куда более значительные, чем мне казалось.
- Именно по поводу кареты я и хотел с Вами поговорить, - доверительно сообщил Дюбуа. - Мне тут птичка напела, что Каросини с трудом уложится в отведённый срок.
- Это ещё почему? - недоверчиво спросил я.
- Его сын, который ему во всём помогает, сегодня сломал руку. У него осталось ещё двое подмастерьев, но сами понимаете...
- Весьма прискорбно, - сказал я, посматривая заголовки статей.
В отличие от Дюбуа, я не притронулся к табаку, а взял в руки лежавшую на столике газету. Бюллетень 'Gazette de France'.
- Не отчаивайтесь, вальяжно похлопав меня по плечу, произнёс он. - Я тут поспрашивал...
- Абель! Не тяните кота за хвост, - раздражённо произнёс я, сбрасывая его руку.
- Кота за хвост? А, понял. Никогда не слышал такого выражения. Так вот, у моих друзей есть подходящая для Вас карета.
- Интересно.
- Большая, нисколько не уступающая вашей, даже шире, по-моему. Но есть сложности.
- Я расправляюсь со сложностями с известной щедростью.
- Дело совсем не в оплате, монсеньор. Хотя она, безусловно, важна. Вы не сможете выехать на ней из города.
- Уж не хотите ли Вы сказать, что на ней можно полететь?
- Гхым... - поперхнулся Абель. - То кота, теперь полететь. Не совсем так, монсеньор.
- Тогда какого дьявола? - начал заводиться я.
- По воде, - тут же поправился Дюбуа. - Карета на барже. Вернее спрятана на дебаркадере, но завести её на баржу плёвое дело. Доберётесь до Лимбура или Юи, а дальше, куда Вам заблагорассудится.
- Знаете, меня с детства учили, что там, где много сложностей, ухо надо держать востро. Прежде чем платить, неплохо бы хоть как-то проверить, а не может ли оказаться так, что приобретено то, чего не хотели, а значит и не нужно.
- Полностью разделяю точку зрения Ваших учителей, - произнёс Абель. - Acheter le chat en poche я Вам не предлагаю. Дебаркадер в десяти туазах отсюда, можете сами во всём убедиться.
Действительно, выйдя через 'хозяйственную дверь' и обойдя 'Два дуба', мы спустились с Дюбуа к берегу реки, где уткнулись в большой плавучий или стоящий на сваях (было не разобрать) деревянный ангар с причалом, у которого покачивались несколько лодок и баржа с мачтой. У приоткрытой двери, встроенной в широкие ворота, стоял наш кучер Модест и о чём-то разговаривал с мужчиной в длинном плаще, из-под края которого вместо ноги была видна широкая деревяшка. Заметив меня, кучер тут же прекратил беседу, и, взбодрившись как старый конь, почуявший близость к дому, поспешил ко мне.
- Модест, даже не стану спрашивать, каким ветром тебя сюда занесло, - недовольно проворчал я. - Карету видел?
- Отличная кагета, монсеньог. Ничего лучше в своей жизни не видел.
Карета оказалась немного выше нашего прежнего дормеза и чуточку шире, как и описывал Абель. Качество материала, из которого она была сделана, не оставляло даже намёка на недостатки. Кузнецы, литейщики, резчики по дереву, шорники, обойщики, маркетри и столяры - все сработали на высшем уровне. Стальные рессоры, медные стяжки, различные породы дерева, цветное стекло и даже свечные фонари. Изнутри салон выглядел как комнатка отдыха падишаха. Два шикарных дивана с обивкой шёлком и бархатом, один из которых можно было разложить, превратив его в кровать. Узорчатые тяжёлые шторы с бахромой и кистями с вплетёнными золотыми нитями, зеркала и даже откидной столик в двери, наподобие тех, которые можно встретить в плацкартных вагонах моего времени. Это был лимузин начала XIX века и стоил бешеных денег, если бы не одно но! Карета явно была краденная и все манипуляции по затиранию герба бывшего владельца и привязывания цветных лент не отменяли этого 'но'.
- Сколько? - спросил я у Дюбуа, когда закончил осмотр.
- Сорок тысяч франков, - сухо произнёс тот.
Если перевести сорок тысяч в золото, то выйдет один брусок почти в тринадцать килограмм. Именно в таких брусочках хранится золотой запас России и приобрести на него можно было ой как много. Выйдя из ангара, я оказался под каплями дождя и сквозь наплывшую серость вдруг увидел огонёк - видимо, в 'Двух дубах' подкинули поленьев в печь и искры устремились из трубы в небо. Следуя как корабль на огонь маяка, я скорым шагом пошёл по тропинке и, не доходя несколько шагов до 'хозяйственной двери', увидел валяющийся под поленницей дров какой-то резной деревянный герб - меч на зелёном поле , выполненный в виде детского щита. 'Так вот, что было закреплено на двери, - подумал я. - Даже прятать не стали'. Как-то не заладился у меня разговор с Абелем Дюбуа, который с самого начала был таким многообещающим. Дать на себе нажиться таким бессовестным образом с бумагами я ещё мог, но не надо же считать себя самым хитрым. Казалось бы, - мелочь, ан нет - из таких мелочей и создаётся репутация. Ещё не зная как переломить настроение, я вернулся к столу и не стал рассказывать Полине, что осматривал новую карету.
А тем временем дождь прошёл. Серые булыжники с выпуклыми блестящими от воды спинами устилали путь по улицам Льежа, фыркая брызгами, когда на них опускалась толстая подошва носильщика портшеза. Не доверяя словам Дюбуа, я решил проверить мастерскую Каросини и не сильно удивился, когда увидел за работой и мастера, и его совершенно здорового сына, и шестерых подмастерьев. Не могу сейчас объяснить причины невнятных ассоциаций и обрывочных логических звеньев, мгновенно промелькнувших в моей голове - как-то всё сложилось само собой. Мне стало предельно ясно: мошенники есть и были во все времена. Осталось только выяснить, каким образом они хотели провести аферу. Ведь на привлечение сил правопорядка они вряд ли решились бы, а вот устроить маскарад с переодеванием - запросто. Впрочем, вариантов 'сравнительно честных способов отъёма денег' огромное число и к моему удивлению, ответы на мои вопросы дал наш кучер.
Утром, задолго до завтрака я получил послание, которое принёс лично Джузеппе. Записка на сероватой почтовой бумаге, как я успел заметить, взятая со стола в фойе гостиницы, была начертана уверенной рукой без клякс и помарок. Составитель текста не потрудился добавить ни приветствий, ни извинений по поводу раннего часа, ограничившись лишь парой слов: 'Combien voulez-vous y mettre. Abel Dubois ' и рисунком кареты.
Я положил послание на столик и произнёс:
- Предупредите месье Дюбуа, что как только оденусь, я буду к его услугам. И ещё, Джузеппе, велите оседлать и вывести моего коня.
Раскрыв рот, отельер воззрился на меня.
- Монсеньор, месье пришёл пешком.
- И что это меняет?
- Будет исполнено.
Не прошло и двадцати минут, как я спустился в фойе. Дюбуа ожидал меня сидя за столом, на котором он, несомненно, и писал записку.
- Вы ведь не философ-натуралист, месье Дюбуа, верно? - отбросив все политесы, произнёс я.
- Совершенно верно.
- В таком случае слушайте моё предложение.
Я оставлял ему ремонтирующуюся карету в Льеже с условием её обязательного возврата в бюро дилижансов в Кале и правом на получение залогового депозита, а также некоторую сумму денег, столь ему необходимую. Взамен я забирал предложенное транспортное средство и фрахтовал баржу у его приятеля на рейс по реке в одну сторону, по собственному разумению и получил на всё полное одобрение. И когда все нюансы были утрясены, страшный грохот сотряс окна. Видимо, на месте известной ямы столкнулись экипажи, и один из них, а может быть, и оба опрокинулись. Лошади жалобно заржали, а потом раздались оглушительные проклятия. Я и предположить не мог, что человеческий голос способен пробиться сквозь толстые стены гостиницы, однако это было именно так. Дальше - хуже. Обиженный несправедливыми упрёками кучер ответил обидчику, и словечки он употребил более чем ядрёные. Я сомневаюсь, что смог бы перевести этот диалог - некоторые выражения мне были в новинку и слова, которые я услышал, совершенно не вязались с целомудренными жителями города. Утро, впоследствии ставшее столь значительным для всего нашего путешествия, открывало ранее закрытые для наших глаз обочины жизни. А вот, Джузеппе, наоборот, потупил глазки и незаметным жестом отослал мальчишку-помощника на улицу. Сто к одному, в этот день в гостинице появятся новые постояльцы.
***
(событие, которое я не мог видеть, произошедшее после того, как мы с Полиной покинули заведение 'Два дуба')
В тот вечер завсегдатаи таверны 'Два дуба' продолжали пить и время от времени, в зависимости от пристрастия, перебрасывались в карты или кости при свете толстых восковых свечей. Среди этих завсегдатаев был и сидевший за столом напротив очага Дюбуа, который с тех пор, как устроился в мэрии, не забывал о своей второй жизни, зарабатывая на безбедное существование мошенничеством и воровством. Ему давно уже следовало уйти домой, в комнатушку неподалёку от кафедрального собора, которую он снимал для отвода глаз на скромное жалованье чиновника. Но сегодня вечером он остался в 'Двух дубах', потому что в заведение зашёл человек, заинтересовавшийся им.
- Слушаюсь, монсеньог, - произнёс он.
Через двенадцать часов, с двумя остановками на завтрак и полдник, мы были в пригороде, и ситуация закрутилась так, что впору было думать о том, не плюнул ли нам кто-нибудь в след или как минимум проклял. Не доезжая до гостиницы сорока-пятидесяти шагов, карета словно наткнулась на непреодолимое препятствие и с хрустом резко просела на правый бок, противно скрепя деревянной рамой о мостовую. Недавно отремонтированное колесо покатилось вперёд, и, смешно крутясь, как несбалансированная юла, завалилось, а многочисленные коробки посыпались с крыши. Лошади протянули поверженный дормез ещё с десяток метров точно до лужи и встали, не довезя до парадного входа каких-то пару метров. Эта пара метров не дала мне под маской внешнего спокойствия и беззаботности, как ни в чём не бывало, словно это был и впрямь заранее подготовленный трюк, свеситься с лошади, распахнуть дверцу избитой длительным путешествием кареты и подать руку Полине. К месту аварии стали подбегать люди, однако маркиза моментально оправилась от первоначального шока и повела себя, словно оторвавшееся колесо - это такой пустяк, о котором не стоит беспокоиться. Протянув мне руки, она позволила подхватить её и усадить перед собой.
- Модест! - сказала она повелевающим голосом, когда мой конь поравнялся с кучером. - Эту рухлядь сдать на дрова!
И обращаясь ко мне: - Надеюсь, в Льеже остались приличные кареты?
Подъехав к монтуару , я позволил Полине на него встать, после чего сам слез с коня и, как галантный кавалер, подав руку, помог даме спуститься на землю. Сынишка Модеста за это время успел добежать к парадному подъезду и что-то передать на словах портье, который спустя секунду шмелём метнулся внутрь и появился уже в сопровождении хозяина гостиницы и двоих мужчин. Последние поспешили к карете, а отельер, представившись как Джузеппе, стал рассыпаться в любезностях. Вставляя через слово что-то вроде 'Nous vous prions de bien vouloir nous excuser pour la gêne occasionnée ', он извинялся и настойчиво предлагал зайти внутрь.
К нашей радости, мы оказались единственными постояльцами сей славной гостиницы, и во мне даже открылось подозрение: а не специально ли была оставлена канава на дороге? Но чувства, вызвавшие сомнения во мне, быстро улеглись, так как в фойе витал умопомрачительный запах готовящейся еды.
- Признаюсь, Джузеппе, этот соблазнительный запах выпечки и шоколада заставил меня почувствовать, как я голоден, - сказал я.
- Монсеньор, - вставил слово не отходящий ни на шаг Джузеппе. - Вы принесли в наш дом безупречные манеры, надеюсь, как и хороший аппетит. Наш повар огорчится, если Вы не оцените его усилий. Все будут очень рады, если Вы отобедаете. Когда изволите подавать?
Полина выразительно посмотрела на меня таким взглядом, что даже не смыслящий в физиогномистике человек совершенно точно определил бы: решение о положительном ответе уже давно принято, и обсуждать тут совершенно нечего.
- Я сообщу чуть позже, - тем не менее, произнёс я. - Надо бы стряхнуть дорожную пыль.
- Моя дочь готовит для Вас комнаты, - добавил он. - Должно быть, уже всё сделано. Но я пошлю ещё мальчика ей в помощь.
- На улице карета и вещи...
- Не извольте беспокоиться, - с поклоном ответил Джузеппе. - Все вещи будут перенесены, а с каретой что-нибудь придумаем.
В Льеже, несомненно являвшемся оружейным центром, проще было отыскать револьверное кремневое винтовальное ружьё или нанять Франсуа Прела , чем починить или купить новую карету. Тем не менее, кто ищет, тот всегда найдёт. Модест зашёл на почтовую станцию, где неоднократно бывал, затем в сопровождении мало запоминающегося юноши проследовал в мэрию, и вскоре мне был представлен мелкий чиновник из почтового ведомства.
Я отлично знал: сегодня Франция, вынужденная держать высокую марку в глазах мира, и с призраком, весьма живучим, поглощения самой себя, больше уже не могла скрывать свои изъяны. Самые суровые политики сравнивали её с роскошным гробом из эбенового дерева, уложенным в величественный катафалк, катившийся по разбитым войной дорогам. Репутация полного благополучия, эта гордая слава Наполеоновской экспансии, напоминала раздутый мыльный пузырь. Мошенничество, лень, роскошь - подорвали все ценности революции и, как следствие, расцвела коррупция.
Абель Дюбуа, мужчина среднего роста, с прикрытыми бакенбардами впалыми щеками, с высокими залысинами, сменивший военный мундир проигравшей армии на партикулярное платье, встретил меня у городской мэрии. Из-за его худобы казалось, что одежда на нём болтается. В глазах, проницательных и живых, частенько мелькала ирония, подчёркнутая морщинкой в уголке рта, будто нарисованного карандашом. Две узенькие, почти невидимые полоски, временами изгибавшиеся в саркастической усмешке, жили от лица отдельной жизнью. Решительность и спокойная энергичность, читаемые в его глазах, по-моему, были сродни обманчивой глади озера, в глубине которого кипят бурные чувства и не могут выйти наружу. Но всем своим видом он давал понять, что перед вами давно уставший человек. Тем не менее, Дюбуа обладал бурным темпераментом, о чём свидетельствовала подвижность его рук, которые он не знал куда пристроить. Именно такой человек и нужен.
- Монсеньор, Модест сказал мне, что Вы путешественник из России? - после короткого приветствия и обмена именами спросил у меня Абель.
- Это что-то меняет?
- Ни в коем случае, наоборот. Десять к одному, что мы с Вами больше не увидимся, и если Вы настолько щедры, как мне рассказали, я в полном Вашем распоряжении.
После того, как я объяснил, что хотел бы получить от чиновника, Дюбуа, загибая пальцы, что-то подсчитал в уме и выдал конечную сумму, в которую обойдутся бумаги. Сумма мне понравилась, но не понравились сроки. Абель подумал еще с минуту и предположил, что если заняться этим немедленно, то пятидесяти франков хватило бы с лихвой. А вот по новому дормезу уверенности в его голосе не наблюдалось совсем.
- В самом городе есть лишь одна каретная мастерская, - говорил он, - и принадлежит она итальянцу Каросини.
- Снова итальянец, - пробурчал я.
- Люттих - город оружейников, монсеньор. И здесь верны старым традициям.
- То есть, иностранца и близко не подпустят к изготовлению оружия?
- Зато они могут печь вафли с шоколадом и чинить кареты, - с усмешкой ответил Дюбуа.
Неделя ремонта. Вот что мне заявил Каросини, когда прибыл в конюшню гостиницы и осмотрел повреждения. Такой роскоши я себе позволить не мог. Фланировать по Льежу без цели и определённого направления, только лишь с целью траты времени, пусть и наслаждаясь местами совершенно мне незнакомыми, - это уж слишком. Я пробовал поговорить с мастером и так и этак, но чем больше я это делал, тем в большее уныние впадал, понимая всё отчётливее и неотвратимее, что объять необъятное не смогу. Технологии начала XIX века давали ту производительность труда, которую могли. На место правого колеса приделали палку с подобием лыжи, и дормез уволокли в каретную мастерскую. И тогда, отчаявшись, я чуть ли не решил бросить всё, нанять слуг, погрузить самое ценное на лошадей и следовать дальше. Попытка внести в свой маршрут новую систему и отказаться от старого плана привела к интересным результатам.
Прогуливаясь на следующий день с Полиной по Льежу, мы позволяли себе многие вольности в лавках и места для утоления голода выбирали наугад, исходя только из названия, внешнего вида и собственного на этот момент настроения. Иначе можно было уподобиться пресловутому Буриданову ослу и умереть от истощения, так как центр города через каждые пятьдесят шагов услужливо распахивал не только двери оружейных лавок, а ещё всевозможных трактиров, пивных и рестораций. Каждый дом, каждая улица была в своём роде уникальной и неповторимой. Одни имели своё собственное имя, другие историю. Носильщики с портшезом и Марго шли позади, а мы смело шагали по мостовой с коряво выложенными булыжниками, пересекали лужи по деревянным настилам, пускались в переулки и улочки, сворачивали в любую сторону и, наконец, вышли к какому-то заведению со скромным и загадочным названием 'Два дуба'. Колоритная вывеска, висящая на двух поржавевших цепях, пыталась сообщить безграмотному прохожему суть названия трактира, не иначе, наречённому, в память о последних деревьях, усохших или срубленных на дрова в самый расцвет епископства, когда городок был небольшим, а улица заканчивалась рощей на берегу Мааса, а не тупиком. Старое здание полуподвала с выгороженными уютными закутками с арками, на которых заботливо были оголены подлинные вековые камни в обрамлении серой извести, дохнуло на нас добротой и ухоженностью. Я сделал заказ и с четверть часа развлекал маркизу, пока заведение не стало интересно ещё одним посетителем. Абель Дюбуа появился в 'Двух дубах', в то время как Полина восхищалась десертом, а я отдавал должное крепкому кофе.
- Сама судьба привела меня сюда, - сказал мне Абель, едва мы оказались в одиночестве на отполированной не одной сотней сотен терпеливых посетителей лавке с изящным столиком перед ней, где лежали курительные принадлежности и газета.
- Если Вы подготовили документы, можете не спешить, - небрежно махнув рукой, сказал я. - Проблемы с транспортом оказались куда более значительные, чем мне казалось.
- Именно по поводу кареты я и хотел с Вами поговорить, - доверительно сообщил Дюбуа. - Мне тут птичка напела, что Каросини с трудом уложится в отведённый срок.
- Это ещё почему? - недоверчиво спросил я.
- Его сын, который ему во всём помогает, сегодня сломал руку. У него осталось ещё двое подмастерьев, но сами понимаете...
- Весьма прискорбно, - сказал я, посматривая заголовки статей.
В отличие от Дюбуа, я не притронулся к табаку, а взял в руки лежавшую на столике газету. Бюллетень 'Gazette de France'.
- Не отчаивайтесь, вальяжно похлопав меня по плечу, произнёс он. - Я тут поспрашивал...
- Абель! Не тяните кота за хвост, - раздражённо произнёс я, сбрасывая его руку.
- Кота за хвост? А, понял. Никогда не слышал такого выражения. Так вот, у моих друзей есть подходящая для Вас карета.
- Интересно.
- Большая, нисколько не уступающая вашей, даже шире, по-моему. Но есть сложности.
- Я расправляюсь со сложностями с известной щедростью.
- Дело совсем не в оплате, монсеньор. Хотя она, безусловно, важна. Вы не сможете выехать на ней из города.
- Уж не хотите ли Вы сказать, что на ней можно полететь?
- Гхым... - поперхнулся Абель. - То кота, теперь полететь. Не совсем так, монсеньор.
- Тогда какого дьявола? - начал заводиться я.
- По воде, - тут же поправился Дюбуа. - Карета на барже. Вернее спрятана на дебаркадере, но завести её на баржу плёвое дело. Доберётесь до Лимбура или Юи, а дальше, куда Вам заблагорассудится.
- Знаете, меня с детства учили, что там, где много сложностей, ухо надо держать востро. Прежде чем платить, неплохо бы хоть как-то проверить, а не может ли оказаться так, что приобретено то, чего не хотели, а значит и не нужно.
- Полностью разделяю точку зрения Ваших учителей, - произнёс Абель. - Acheter le chat en poche я Вам не предлагаю. Дебаркадер в десяти туазах отсюда, можете сами во всём убедиться.
Действительно, выйдя через 'хозяйственную дверь' и обойдя 'Два дуба', мы спустились с Дюбуа к берегу реки, где уткнулись в большой плавучий или стоящий на сваях (было не разобрать) деревянный ангар с причалом, у которого покачивались несколько лодок и баржа с мачтой. У приоткрытой двери, встроенной в широкие ворота, стоял наш кучер Модест и о чём-то разговаривал с мужчиной в длинном плаще, из-под края которого вместо ноги была видна широкая деревяшка. Заметив меня, кучер тут же прекратил беседу, и, взбодрившись как старый конь, почуявший близость к дому, поспешил ко мне.
- Модест, даже не стану спрашивать, каким ветром тебя сюда занесло, - недовольно проворчал я. - Карету видел?
- Отличная кагета, монсеньог. Ничего лучше в своей жизни не видел.
Карета оказалась немного выше нашего прежнего дормеза и чуточку шире, как и описывал Абель. Качество материала, из которого она была сделана, не оставляло даже намёка на недостатки. Кузнецы, литейщики, резчики по дереву, шорники, обойщики, маркетри и столяры - все сработали на высшем уровне. Стальные рессоры, медные стяжки, различные породы дерева, цветное стекло и даже свечные фонари. Изнутри салон выглядел как комнатка отдыха падишаха. Два шикарных дивана с обивкой шёлком и бархатом, один из которых можно было разложить, превратив его в кровать. Узорчатые тяжёлые шторы с бахромой и кистями с вплетёнными золотыми нитями, зеркала и даже откидной столик в двери, наподобие тех, которые можно встретить в плацкартных вагонах моего времени. Это был лимузин начала XIX века и стоил бешеных денег, если бы не одно но! Карета явно была краденная и все манипуляции по затиранию герба бывшего владельца и привязывания цветных лент не отменяли этого 'но'.
- Сколько? - спросил я у Дюбуа, когда закончил осмотр.
- Сорок тысяч франков, - сухо произнёс тот.
Если перевести сорок тысяч в золото, то выйдет один брусок почти в тринадцать килограмм. Именно в таких брусочках хранится золотой запас России и приобрести на него можно было ой как много. Выйдя из ангара, я оказался под каплями дождя и сквозь наплывшую серость вдруг увидел огонёк - видимо, в 'Двух дубах' подкинули поленьев в печь и искры устремились из трубы в небо. Следуя как корабль на огонь маяка, я скорым шагом пошёл по тропинке и, не доходя несколько шагов до 'хозяйственной двери', увидел валяющийся под поленницей дров какой-то резной деревянный герб - меч на зелёном поле , выполненный в виде детского щита. 'Так вот, что было закреплено на двери, - подумал я. - Даже прятать не стали'. Как-то не заладился у меня разговор с Абелем Дюбуа, который с самого начала был таким многообещающим. Дать на себе нажиться таким бессовестным образом с бумагами я ещё мог, но не надо же считать себя самым хитрым. Казалось бы, - мелочь, ан нет - из таких мелочей и создаётся репутация. Ещё не зная как переломить настроение, я вернулся к столу и не стал рассказывать Полине, что осматривал новую карету.
А тем временем дождь прошёл. Серые булыжники с выпуклыми блестящими от воды спинами устилали путь по улицам Льежа, фыркая брызгами, когда на них опускалась толстая подошва носильщика портшеза. Не доверяя словам Дюбуа, я решил проверить мастерскую Каросини и не сильно удивился, когда увидел за работой и мастера, и его совершенно здорового сына, и шестерых подмастерьев. Не могу сейчас объяснить причины невнятных ассоциаций и обрывочных логических звеньев, мгновенно промелькнувших в моей голове - как-то всё сложилось само собой. Мне стало предельно ясно: мошенники есть и были во все времена. Осталось только выяснить, каким образом они хотели провести аферу. Ведь на привлечение сил правопорядка они вряд ли решились бы, а вот устроить маскарад с переодеванием - запросто. Впрочем, вариантов 'сравнительно честных способов отъёма денег' огромное число и к моему удивлению, ответы на мои вопросы дал наш кучер.
Утром, задолго до завтрака я получил послание, которое принёс лично Джузеппе. Записка на сероватой почтовой бумаге, как я успел заметить, взятая со стола в фойе гостиницы, была начертана уверенной рукой без клякс и помарок. Составитель текста не потрудился добавить ни приветствий, ни извинений по поводу раннего часа, ограничившись лишь парой слов: 'Combien voulez-vous y mettre. Abel Dubois ' и рисунком кареты.
Я положил послание на столик и произнёс:
- Предупредите месье Дюбуа, что как только оденусь, я буду к его услугам. И ещё, Джузеппе, велите оседлать и вывести моего коня.
Раскрыв рот, отельер воззрился на меня.
- Монсеньор, месье пришёл пешком.
- И что это меняет?
- Будет исполнено.
Не прошло и двадцати минут, как я спустился в фойе. Дюбуа ожидал меня сидя за столом, на котором он, несомненно, и писал записку.
- Вы ведь не философ-натуралист, месье Дюбуа, верно? - отбросив все политесы, произнёс я.
- Совершенно верно.
- В таком случае слушайте моё предложение.
Я оставлял ему ремонтирующуюся карету в Льеже с условием её обязательного возврата в бюро дилижансов в Кале и правом на получение залогового депозита, а также некоторую сумму денег, столь ему необходимую. Взамен я забирал предложенное транспортное средство и фрахтовал баржу у его приятеля на рейс по реке в одну сторону, по собственному разумению и получил на всё полное одобрение. И когда все нюансы были утрясены, страшный грохот сотряс окна. Видимо, на месте известной ямы столкнулись экипажи, и один из них, а может быть, и оба опрокинулись. Лошади жалобно заржали, а потом раздались оглушительные проклятия. Я и предположить не мог, что человеческий голос способен пробиться сквозь толстые стены гостиницы, однако это было именно так. Дальше - хуже. Обиженный несправедливыми упрёками кучер ответил обидчику, и словечки он употребил более чем ядрёные. Я сомневаюсь, что смог бы перевести этот диалог - некоторые выражения мне были в новинку и слова, которые я услышал, совершенно не вязались с целомудренными жителями города. Утро, впоследствии ставшее столь значительным для всего нашего путешествия, открывало ранее закрытые для наших глаз обочины жизни. А вот, Джузеппе, наоборот, потупил глазки и незаметным жестом отослал мальчишку-помощника на улицу. Сто к одному, в этот день в гостинице появятся новые постояльцы.
***
(событие, которое я не мог видеть, произошедшее после того, как мы с Полиной покинули заведение 'Два дуба')
В тот вечер завсегдатаи таверны 'Два дуба' продолжали пить и время от времени, в зависимости от пристрастия, перебрасывались в карты или кости при свете толстых восковых свечей. Среди этих завсегдатаев был и сидевший за столом напротив очага Дюбуа, который с тех пор, как устроился в мэрии, не забывал о своей второй жизни, зарабатывая на безбедное существование мошенничеством и воровством. Ему давно уже следовало уйти домой, в комнатушку неподалёку от кафедрального собора, которую он снимал для отвода глаз на скромное жалованье чиновника. Но сегодня вечером он остался в 'Двух дубах', потому что в заведение зашёл человек, заинтересовавшийся им.