Созданы для любви

– Я так не считаю.

Через Байрона Хейзел познакомилась с людьми, средства которых позволяли удовлетворить самые изощренные желания, как сексуальные, так и другие. В итоге ее представление о жадности устарело. Ее новая концепция ставила во главу угла причиняемый вред другим, а значит, переезжать домой к папе, не зная, на какие страшные вещи готов пойти Байрон (и остаться теперь, когда она знала, что ее мозг был записывающим устройством) – было проявлением жадности в чистом виде. Хуже того, она собиралась продолжать жадничать еще некоторое время. Она ничего не могла с собой поделать. Она понятия не имела, где еще остановиться, пока она копит ресурсы, но то, что она знала теперь, в корне меняло дело. Она не сможет спрятаться от Байрона и начать все заново. Куда бы она ни пошла, что бы она ни делала, он узнает.

Байрон добился того, что она не может от него уйти. То, что физически она не жила в его доме, ничего не значило.

– За сколько ты хочешь сдать комнату?

Хейзел решила притвориться, что ей будет проще простого прямо сейчас выйти на улицу и найти работу, и что оттуда муж не станет ее похищать, если ему надоест ждать, пока она вернется.

– Пятьсот. Именно в эту сумму мне встанет ежемесячный платеж за вторую даму сердца.

– Ну хорошо. – Хейзел понятия не имела, как это устроить, но хотела выглядеть уверенно. – Я прямо сейчас найду работу.

Она радостно улыбнулась папе, и он улыбнулся в ответ, но выглядел очень усталым, а может, просто разочарованным.

– Прямо сейчас пойду в город и что-нибудь подыщу.

Что значило, что пойдет она в бар и притворится, что ищет.

– Хейзел, – сказал он стихшим от недоверия голосом. – Ты в одном полотенце.

Она смотрела, как он уезжает на «Раскле» в сторону коридора и исчезает во мраке.



Хейзел вернулась в «Запятнанную розу» и обнаружила, что из входной двери валит черный дым и туда-сюда снуют сотрудники экстренных служб. Сердце бешено заколотилось – неужели Байрон что-то сделал с баром? Но у входа не было ленты, которой огораживают место преступления, и она заметила, что в лавину темного смога вошел человек без формы, потом другой; когда ни один из них не появился снаружи через несколько минут, она решила попробовать войти сама.

Попасть внутрь можно было разве что на четвереньках. Дым рассеивался примерно в футе от земли, по-этому в бар она вползла. Ударившись головой о сидение свободного стула, она ощупала его и села.

– Чем будешь травиться? – спросила барменша. Хейзел открыла глаза, но не смогла ничего разглядеть и закрыла их снова.

– Что-нибудь покрепче, – сказала она. – Тут сегодня душновато.

– Пожар на кухне, – пояснил мужской голос рядом с ней. Она его узнала.

– Ливер?

– Приветик.

Протянувшись из-за стойки, рука ухватилась за кончики пальцев Хейзел, помогла им нащупать бокал и покрепче его обхватить.

Слышать знакомый голос было приятно.

– Ну, как дела?

Хейзел прокашлялась.

– Ну, я теперь, как говорится, в поисках полезных связей. Нет ли у тебя случайно номера кого-нибудь, кто сейчас может предложить работу?

– У меня нет телефона, – ответил Ливер.

Хейзел отметила, как участился ее пульс.

– Нет телефона? Вообще? – ее голос дрожал от восторга. – А как люди с тобой связываются? Семья там? Друзья?

– Эти несчастья меня миновали.

– А женщины? – спросила она, намеренно добавляя голосу игривости. Хейзел решила, что недооценила его. У того, кто мог обходиться без телефона, были навыки, которые ей бы хотелось перенять. Особые умения, которые привлекали Новую Хейзел.

– Я встречаюсь с ними в этом баре. Обычно меня используют, чтобы опуститься на самое дно. Я – как кирпич – появляюсь из ниоткуда. Они спят со мной и понимают, что их жизнь невыносима. Потом они решают, что достойны большего, и тогда запускается процесс восстановления. А я никогда не остаюсь без секса. Все в выигрыше.

– А на работе у тебя есть телефон?

– Нет.

Она допила остатки алкоголя и вытерла рот рукой.

– А работа у тебя есть?

– Ага.

Хейзел не знала, было ли дело в алкоголе или недостатке кислорода, но на нее накатила сильная сонливость. Она хотела было примостить голову на барную стойку, но чужие пальцы ухватили ее сзади за рубашку и потянули вверх.

– Я бы на твоем месте тут не спал, – сказал Ливер.


– Да. Хорошая мысль. Так кем ты работаешь? – на этом вопросе она не смогла подавить невольный зевок и вдохнула слишком много дыма. Она закашлялась, и кашель не отпускал ее еще минут десять.

– Может, продолжим разговор в другом месте? – предложил Ливер.

Хейзел слезла со стула и поползла в сторону тусклой полоски света. Ползти и кашлять одновременно было непросто, но она справилась. Добравшись до тротуара, Хейзел растянулась под лучами солнца, глубоко и часто вдыхая чистый воздух.

Она подняла глаза и увидела, что Ливер выходит за ней из облака копоти.

Казалось, он появился из машины времени, которая исчезала в огне. Вся его одежда была кожаной: шляпа, жилет, брюки, ботинки. На шее висело ожерелье из зубов разных животных.

– Пойдем? – спросил он.



Все, что она увидела дальше, подтверждало, что Ливер и правда мог бы стать отличным наставником в ее бегстве от прогресса: к примеру, все стекла в его пикапе были выбиты. Он был «бунтарь».

Когда они свернули с главной трассы на длинную подъездную дорогу к большому фермерскому дому, Хейзел задалась было вопросом, был ли Ливер таким оригиналом, как она думала. Но они миновали дом и довольно прилично углубились в лес, пока Ливер не припарковался, въехав в основание большого дерева. Несколько листьев упали туда, где должно было быть лобовое стекло грузовика, и приземлились на колени Хейзел.

– Остаток дороги пройдем пешком, – пояснил он. Затем достал из-под водительского сиденья длинную винтовку.

– У нас все еще свидание, да? – не мог же он быть экстравагантным знакомцем Байрона, который теперь будет охотиться за ней забавы ради?

– Если ты этого хочешь, – ответил он. Ей хотелось рассказать ему все: что оправдались ее худшие опасения, что ее мужу удалось засунуть ей в мозг устройство для слежки, всю свою историю от начала до конца. Но казаться сумасшедшей ей совсем не хотелось. Странной была правда, а не сама Хейзел. У одного телешоу когда-то был слоган «Правда не за горами», который Хейзел поначалу неправильно истолковала. «Да уж, – думала она, – правда – самая далекая вещь на свете». Хейзел всегда это понимала – и когда узнала о менструации и сексе, и когда узнала о смерти, и о том, что невозможно жить на других планетах Солнечной системы, и о производстве колбасы. Почти всегда правда была намного грубее и непонятнее, чем она ожидала. Однажды вечером она поделилась этой мыслью с другом, и тот ответил: «Да нет же, дурашка, в шоу говорится, что правда будет раскрыта». Например, что инопланетяне существуют и правительство США в курсе.

Хейзел не хотела, чтобы Ливер узнал о ней правду. Но совет бы ей пригодился.

– Слушай, если бы кто-нибудь гипотетически мог читать твои мысли, что бы ты сделал?

– Если бы кто-то проник мне в голову, – ответил Ливер, – он бы сам не захотел там оставаться. Это уж точно.

В конце концов они добрались до его лачуги, похожей на сарай для хранения вещей. Внутри вместо пола лежал деревянный поддон, покрытый шкурами животных, стояли разномастные контейнеры, наполненные водой, и несколько стеллажей размером два на четыре – для одежды. Сильнее всего впечатлял арсенал оружия.

– Ты не стесняйся, раздевайся, – сказал он. – Меня не смутит.

Он снял шляпу, затем жилет. На его торсе обнаружилась целая коллекция шрамов.

– Если хочешь, завернемся в москитную сетку. Чтобы не покусали.

Хейзел указала на его шрамы.

– Это от операции?

Трудно было сказать однозначно, от каких повреждений остались его шрамы и появились ли они одновременно или по очереди. Как же несправедливо, что Байрон смог вставить в нее записывающее устройство, не оставив ни следа! Папин шрам от аппендицита, например, выглядел так, как будто его случайно полоснули бензопилой.

– Ну, можно и так сказать. – Он вытащил из-под поддона банку самогона, налил немного в пустую алюминиевую жестянку и протянул Хейзел. Жидкость внутри поблескивала и немного переливалась, как будто слезы смешали с бензином.

– Можешь пояснить?

– Держись подальше от ублюдков, – пожал плечами Ливер.

Кажется, он почувствовал, что она не хочет торопиться с близостью.

– Хочешь подождать, пока стемнеет? – спросил он. Она кивнула и взяла протянутую ей банку с алкоголем в знак согласия. – Ночь – прекрасное время.

– Ты говорил, что у тебя есть работа? – вспомнила Хейзел. Она не предполагала, что ее вопрос прозвучит настолько осуждающе; ей просто стало любопытно. Немного эгоистично, подумала она. Кем бы Ливер ни работал, это не портило его образ. Может быть, она могла бы работать с ним вместе, если ей когда-нибудь удастся сбежать от Байрона.

– Я навещаю могилы, – сказал он. – Прихожу на могилы вместо кого-то, например, когда родственники уезжают из города или когда вдовцы снова начинают заниматься сексом и их мучает чувство вины. Кладбищенские работники подгоняют мне клиентов. Я прихожу на кладбище, иду к могилам, на которые они указывают, сижу столько, за сколько мне заплатили, затем они вычитают свою долю, а остальное отдают мне.

– Ты разговариваешь с могилами? – Хейзел прилегла на тюфяк и поняла, что дышать тут лучше ртом: покрытие из звериной шкуры хорошо запоминало запахи. Ливер сидел на краешке тюфяка, потягивая свое пойло.

– Нет. Я мог бы поднять цену и предложить нечто подобное. Петь, читать стихи. Люди постоянно просят меня спеть «С днем рождения». Но я не хочу делать из работы вечернее шоу – так могильщики им и отвечают. Если я стану соглашаться на допуслуги, будет слишком много геморроя.

Хейзел размышляла, что еще можно сказать, чтобы сократить дистанцию. Прошло столько лет с тех пор, как ей в последний раз хотелось эмоционально сблизиться с кем-то, а не отдалиться. Она не собиралась имитировать интерес, как привыкла делать. Разговаривать с Байроном всегда было просто, потому что он хотел говорить только о себе, и если она слушала, то выходило, как будто они общаются.

Оглядев потолок, Хейзел заметила несколько паучьих колоний. Прошло много времени с тех пор, как она сталкивалась с насекомыми или природой вообще.

– Ты что-то говорил про сетку? – весело спросила она. Ливер сунул руку под кровать, вытряхнул из сети пыль, а затем укрыл их обоих.

– Спасибо, – она улыбнулась. – Знаешь, если бы я наняла тебя прийти на могилу моих родственников, думаю, мне бы понравилось, что ты не разговариваешь. В смысле, если бы я верила, что они могут нас слышать. Меня бы беспокоило, вдруг ты начнешь говорить, а они воскликнут: «Эй! Где Хейзел? Чей это голос? Могу я узнать, кто говорит, пожалуйста?» Ты бы, конечно, мог разъяснить ситуацию, но им все равно было бы не по себе. Если сидеть молча, они просто чувствуют, что рядом кто-то есть, и могут представить, что пришел тот, кого они хотят видеть. Плюс без разговоров выходит как-то более возвышенно. Как будто ты монах или типа того и принял обет молчания.

– Разговоры переоценены, – сказал он. Возможно, он на что-то намекал, но ему придется смириться, если он хочет, чтобы ночь оправдала его ожидания.

– Мне нужно с тобой поговорить, чтобы мне было комфортно.