Солнечный берег Генуи. Русское счастье по-итальянски

где чуточку холодней,

кто знает, среди парней

шустрых, среди красавиц,

пахнущих пудрой, цветущих,

счастья заветного ждущих,

высветит, точно встарь,

маму ночной фонарь.[34]





Прекрасный лифт в стиле либерти (так называют модерн в Италии) закрывается ровно в полночь — может быть, чтобы все золушки помнили, в каком именно часу надо убегать от своих принцев (Кастеллетто — традиционно буржуазный квартал по сравнению с демократическим и космополитичным Старым городом), а может быть, этот волшебный лифт закрывается ночью именно затем, чтобы никто на нем не смог уехать в рай. По крайней мере, раньше времени.





Чудеса и Рождество. Благотворительные концерты в неконфециональных залах




Благослови, Господь, студентов! Они не только могут научить нас жить легче и относиться ко всему проще, но и открывают иногда нам совершенно новые страницы жизни…

Тут надо признаться, что я думала совсем не так, когда, оставив детей дома, направлялась в полной темноте куда-то в странный и весьма удаленный от Старого города квартал. Мне предстояло выехать из центра, пересечь промышленную зону, подняться на одну из высоких гор, что окружают город и теснят его к морю, и только там, на горе, найти церковь, в которой должен был состояться концерт. На этот концерт (с участием одного моего студента) я напросилась сама — и теперь ехала туда, только потому что неудобно было отказаться…

Ораторий Короната (в честь коронованной Мадонны — по-итальянски «Мадонна Короната»), оказавшийся мрачной коробкой из нетесаного камня, выреза́л черный прямоугольник в звездном небе, а под ногами рассыпались огни Генуи и светились далекие корабли на рейде. Вокруг было черно и мрачно. И ни души.

С трудом отыскав в темноте вход, я ступила внутрь и поняла, как я ошибалась: это была вовсе не коробка, а шкатулка — ярко освещенная, с изумительной барочной росписью — золото на голубом, — и густо населенная вполне «концертной» публикой.

Я тихо села с краю, и успела подумать, что если концерт будет скучным, то можно будет воспринимать это как поход в музей: фрески от более пристального рассматривания только выигрывали.

Концерт начался очень мило и по-домашнему: у церковного служки зазвенел будильник, а у одной из благообразных старушек в первых рядах — телефон. Будильник быстро нашли и дезактивировали, а вот нейтрализовать телефон оказалось нелегко: тот работал в бесшумном режиме, но рядом с микрофоном давал фон. Перетряхнув три сумочки трех старушек и отчаявшись его найти, в итоге просто выключили микрофон, в котором, по правде сказать, и нужды никакой не было — акустика в оратории отличная.

С первых тактов «Паваны» Габриэля Форе стало понятно, что искрящаяся изнутри золотом и лазурью Короната — не единственный сюрприз сегодняшнего вечера, а после нескольких минут прослушивания и сам термин «сюрприз» стал тесен. Такая музыка в этом странном месте, темной и ветреной ночью, и в таком исполнении, которого не всегда удостаиваются лучшие концертные залы мира, была не меньшим откровением.

Термин тем более уместен, что группа энтузиастов, объединившихся вокруг дирижера с мировым именем Марко Замбелли (только вернувшегося из Москвы, где он дирижировал концертным исполнением «Анны Болейн» в зале Чайковского), называет свои выступления «концертами духовной музыки», и исполняет те самые произведения, что когда-то были написаны для церкви и — увы! — практически исчезли из повседневной жизни итальянских католических храмов.

Благородная инициатива «концертов духовной музыки братства Гонфалоне» — абсолютно некоммерческий проект (услышав это, я вспомнила театральную реальность России «нулевых» годов), музыканты братства Гонфалоне не получают денег за концерты, а зрители не покупают билеты. Но это и не благотворительность в чистом виде, хотя в самой концепции этих выступлений и заложено желание привлечь внимание общественности к уникальным архитектурным памятникам, находящимся не в самом лучшем состоянии.

Но трудные времена переживают не только церкви и архитектурные памятники. Музыкальная ситуация в Генуе, подарившей миру Никколо Паганини, чьим именем названа консерватория и один из самых престижных музыкальных конкурсов, проходящий в Генуе ежегодно, «в целом может быть названа трагической, — говорит дирижер Марко Замбелли, — поэтому мы решили, что можем сделать что-то сами: предложить хорошую музыку, в качественном исполнении, в экстраординарном архитектурном и акустическом контексте. Кроме того, нам хотелось, чтобы музыка отвечала вкусам требовательных знатоков и не отпугивала неофитов, особенно молодых слушателей, чье возвращение в концертные залы я считаю нашим лучшим достижением. Без них у музыки нет будущего — ни в Генуе, ни за ее пределами».

Генуя, бо́льшую часть своей истории существовавшая как буржуазная республика, никогда не занималась взращиванием у себя талантов, как это делал во Флоренции Лоренцо Великолепный. Поэтому таланты, начиная с Христофора Колумба, находили свое призвание и воплощение в других местах, — но, если длина жизни им это позволяла, возвращались во всём блеске своей славы, чтобы сделать что-то для родного города. Ренцо Пьяно возрождал городскую архитектуру, Фабрицио де Андре — генуэзский диалект.

В преддверии Рождества братство Гонфалоне исполняло новую программу — «Мессию» Генделя. Однажды заявив, что музыка братства будет звучать для всех, они не отказываются и от выступления для узко элитарного клуба генуэзских промышленников высшего эшелона. Парадная зала дворца XVI века, обычно закрытого для публики, в сочетании с Генделем открывала какие-то новые смыслы, а члены клуба, натренированные на долгих собраниях советов директоров, показали себя безупречными слушателями.

— Прихожане церкви Короната, для которых мы играли наш первый концерт, — смеясь, рассказывал дирижер после концерта, — могли свободно встать посреди очередного музыкального отрывка и перейти на другое место, со страшным грохотом и скрипом таща за собой стул. Сейчас они, конечно, уже так не делают.

Следующее выступление будет дано в монастыре Святого Августина («Внимание, помещение не отапливается!» — написано в программке). А завершится весь цикл рождественским концертом в самый Сочельник, в ночь… И теперь уже я, конечно, с огромным удовольствием думаю о том, как даже самой темной ночью я возьму с собой детей и буду переезжать через страшноватую индустриальную зону, взбираться по узкому серпантину вверх, минуя тоскливые дома-коробки со слепыми окнами, и череду длинных заборов, и темные провалы пустоты то справа, то слева, — чтобы оказаться на самой высокой горе, где, задирая головы, мы будем искать глазами первую звезду.

И прежде чем войти и сесть с краю на деревянной лавке, я обязательно подумаю в очередной раз: благослови, Господи, студентов! Ведь даже чудеса на Рождество не случаются без них.





Грязные ангелы. О наводнении и его последствиях




На узких улицах средневековой Генуи почти нет машин — не то чтобы как в Венеции (где их вовсе не встретишь), но их очень мало, а весь основной траффик давно вынесен за пределы исторического центра. Зато между высоких каменных башен удивительным образом протискиваются, поводя большими желтыми боками, автобусы, представляя собой некое экзотическое явление вроде верблюда.

Недавно на автобусах вместо обычной рекламы появились изображения перепачканных с ног до головы юношей и девушек и надпись: «Grazie, ragazzi!»[35]. История этих странных надписей настолько интересна, что заслуживает отдельного рассказа.




Там, где Старый город заканчивается и начинаются небоскребы вперемешку с виллами, бывшими когда-то загородными резиденциями богатых генуэзских купцов, протекает река Бизаньо. В обычном своем состоянии она даже не заслуживает называться рекой — так, течет слабенький ручеек посреди неоправданно широкого русла. В русле, окаймленном каменным парапетом и пересекаемом мостами, вольготно растут ивы и гнездятся утки.

Но за спиной у Генуи толпятся высокие горы. И с них низвергаются неуправляемые потоки, когда сильные осенние дожди льют подряд несколько недель. А русло Бизаньо — основной и главный путь, по которому в море стекает вода со всех этих гор, с огромной территории водосбора.

Но всё было бы слишком просто, если бы воде давали спокойно стекать. Во время бума железных дорог прямо на пути реки Бизаньо к морю построили железнодорожную ветку, а всю дельту реки спрятали под землю. Именно в этих кварталах и случаются (регулярно!) наводнения. Река подхватывает и несет всё, что есть в русле, — ивы, камыши, уток и мусор, сама себе закупоривает входы в подземное русло и разливается.

Одно из последних сильных наводнений — оно сопровождалось жертвами и разрушениями, хаосом и неразберихой, — вроде бы привело всех к важнейшему решению: нужно строить новые инженерные сооружения для отвода воды. Удивительно, но для этого даже нашли деньги, что в условиях перманентного экономического кризиса совсем не просто. Жаль только, что ничего не построили, потому что один подрядчик выиграл тендер, второй был очень этим обижен, подал в суд, в суде дело застряло, и никакого строительства не случилось. Единственное, что успели, — нарисовать и расклеить по всему городу плакаты: что делать в случае наводнения? Бежать прятаться наверх, а не вниз. (Жертвы часто бывают именно потому, что кто-то, спасаясь от воды, бежит в подвалы и подземные переходы.)

Поэтому, когда в этом октябре снова полило с неба — а в Генуе бывает такое, как будто огромной лоханью вычерпывает кто-то море и льет на горы, несколько дней подряд, — так вот, когда море снова стало опрокидываться на горы и город, никто к этому (примерно как к первому снегу в России, ага) не был готов.

Вышло наводнение формата стихийного бедствия. Все кварталы, прилегающие к руслу реки Бизаньо, затопило, уровень воды доходил до двух метров. Пострадало много людей, оказавшихся в этом районе, вода подхватывала машины и с силой бросала их на витрины и ворота. Все двери были покорежены, стёкла выбиты, всё разбито. И самое главное — все улицы, подвалы, склады и магазины залило густой клейкой грязью.

Городские власти объявили штормовое предупреждение и замолчали. На неделю закрылись школы, университеты и государственные учреждения. Жизнь замерла, и только армия диванных деятелей обсуждала вопрос о том, кто же теперь будет вычищать город: а выглядел город так, что было страшно выходить на улицу. Предлагалось согнать мигрантов, или заставить работать заключенных, или получить субсидии на работы по очистке города… И пока спрятавшиеся на верхних этажах люди всё это обсуждали, на улицы вышли… студенты и школьники.

Они надели резиновые сапоги, взяли с собой вёдра и лопаты (у кого-то не было лопат, а только наивные домашние щетки, которыми метут полы), они пошли в самую грязь и работали, не останавливаясь, три дня, пока не освободили проезды. Работали самозабвенно и весело. Они были прекрасны.

Их было очень, очень много. Они как-то организовались сами, без помощи взрослых. Во взрослом мире их нельзя нанимать на работу, во взрослом мире за три года нельзя было построить отводные каналы, чтобы решить проблему наводнений. Во взрослом мире, если городские власти объявляют штормовое предупреждение, то нормальные служащие не бросаются спасать госимущество, а сидят дома, желательно на диване…

В это время очень грязные и счастливые дети делают самую тяжелую работу. Днем садятся на бордюры и перекусывают. Они смеются, когда носят брёвна. Мальчики смотрят на девочек в леггинсах и работают веселее. Девочки сдувают прядку с потного лица и улыбаются мальчикам. В их жизни есть смысл.

Взрослые, конечно, для начала стали препираться между собой, потом беспокоиться: потому что ведь страшно, что они сами, и непонятно… И главное — кто несет за них ответственность?.. Кто будет отвечать, если с ними что-нибудь случится?..

Но с ними и так всё время что-нибудь случается, несмотря на все наши права человека, демократию и европейский суд.

Всё, что было очень сложно, совершенно нереально, непредставимо и невозможно, — оказалось очень просто. И действительно, чего уж проще: каждый мог надеть резиновые сапоги и отправиться расчищать грязь.

Журналисты назвали их «angeli del fango» — «ангелами грязи», — и стали активно раскручивать тренд. Но к тому времени дети уже успели отмыться и вернуться в только что открытые школы.

Некоторое время даже казалась, что вся эта история — почти как в «Гадких лебедях» у Стругацких — прошла мимо сознания взрослых. Пока кто-то не догадался, что можно просто сказать «спасибо».

И теперь вместо рекламы с желтых боков автобусов на горожан смотрят счастливые и чумазые дети. Прохожие замедляют шаг, провожают их взглядом и улыбаются. Если внимательно присмотреться к их улыбкам, то становится понятно, что после следующего наводнения они тоже наденут сапоги и возьмут в руки лопаты. Так же, как — увы — всем давно понятно, что следующее наводнение непременно случится, а судебные реформы, и честные тендеры, и строительство отводных каналов, и прочие конструктивные вещи, скорее всего, придется оставить новому поколению старого города. Но, по крайней мере, нам теперь знакомы лица нового поколения — грязные и счастливые.





Об одиночестве, флейте и домике в горах




Однажды я увидела, как можно использовать то окно в доме, из которого открывается лучший вид.

Я была в гостях в глухой итальянской провинции, в маленьком домике, где всё очень просто и аскетично, а у окна, выходящего на горные гряды и море на далеком горизонте, стоял пюпитр с нотами, и поперек него лежала флейта.

Несмотря на то, что дело было осенью, я немедленно представила себе финальную сцену мультфильма «И падал прошлогодний снег»: не добыл наш герой то, за чем ходил, сел, свесив ножки с мостка, и смотрит, как зажигаются звёзды. А ему в это время поет флейта.

— Ты умеешь играть на флейте? — спросила я Кьяру, хозяйку дома.

— Нет, что ты! — ответила она. — Но я решила, что надо учиться, раз уж у меня здесь такой вид.

Хозяйка дома была очень активной столичной барышней, зарабатывала больше своего спутника жизни, и, родив ребенка, приняла решение переселиться в глубокую провинцию — чистый воздух, знаете ли, молоко, а главное, откуда же теперь взять денег, чтобы снимать квартиру в центре большого города. Спутником ее был молодой актер, веселый и безалаберный, — и ему, в общем, было всё равно, где жить между гастролями.

С тех пор, когда я страшно уставала, когда ничего не получалось, словом, когда я была в точности как тот герой «Прошлогоднего снега» — бегал везде как больной, а искомое не добыл, — я думала о Кьяре, живущей в диких горах, в полном одиночестве: как она устает с маленьким ребенком, редко видит мужа, но зато по вечерам, когда зажигаются звёзды, она становится у окна и… та-да-ти-да-дида-тада-дам — играет на флейте.



Именно так я представляю себе мгновенный способ достижения духовной гармонии.

Современное общество в этом смысле предлагает массу сомнительных способов: от йоги до лайф-коучинга. Все кругом готовы обучить нас обретать утраченное душевное равновесие — за наши деньги, разумеется.

В крайнем случае, если всё пошло не так, можно просто напиться — этот традиционный, освященный веками, национальный русский метод вообще гениален: с его помощью можно не только духовной гармонии достичь, но и преодолеть любой разлом между желаемым и действительным, нужно только иметь хороших друзей и тренированный желудок. Жаль, что эффект действует недолго — до следующего, гарантированно похмельного утра.

Если же найти какую-нибудь свою специальную горку или мосток, куда можно забраться, когда совсем уж прижмет и опять всё не получилось, сесть там, свесив ноги, и смотреть, как звёзды загораются и гаснут, — вот тогда можно обрести вдруг совсем другую оптику, подумать: да всё это ерунда, всё это глупости, не это главное. А главное — вот оно, ни словами не опишешь, ни руками не потрогаешь.

Интересно только, почему же для этого волшебного переключателя состояний (я имею в виду дзен/не дзен) обязательно нужен домик в горах?

Наверное, потому, что в обычной жизни мы перегружены делами, ответственностью, неоправданными ожиданиями, невыполненными обещаниями — как будто мало того, что ты вечно крутишься как белка в колесе, но еще и постоянно чувствуешь, что ты что-то кому-то должен. Не позвонил, не сказал, не участвовал (не дослушал, не утешил, не воодушевил). Главное — не оправдал чьих-то надежд. Кто-то на тебя надеялся, чего-то от тебя ждал, строил планы с твоим участием, — и в тот момент, когда оказалось, что это был совершенно неосуществимый, то есть никак не связанный с реальной жизнью план, вдруг на тебя обрушивается волна чужого разочарования. Надо ли говорить, что ты во всей этой истории — ни сном ни духом? Чувствуешь только, что обрушилось. И хочется куда-нибудь от этого всего сбежать.

Вот почему я представляю себе домик в горах. Чтобы добраться туда — на коленях, на оленях, — воздеть руки к небу и сказать: «Всеблагий Господи, наконец-то я один!»

Странные мы общественные животные. Принято считать, что мы все страдаем от одиночества, — а на самом деле бо́льшую часть жизни мечтаем куда-нибудь убежать.

Кто-то бежит к домику в горах, кто-то влезает на скалы или летает на параплане, кто-то путешествует или стремится жить у теплых морей. Собственно, я тоже бегу, натурально, как же без этого?