Солнечный берег Генуи. Русское счастье по-итальянски
Часть 15 из 25 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Или вот еще. Когда у нас в Генуе идет снег (или Муниципалитету кажется, что может пойти снег), то все школы и детские сады закрываются. В прошлую зиму эту операцию проделывали как минимум пять раз. Магазины открыты, кафе — тоже, в офисах кипит работа, все государственные службы работают, а детские сады — закрыты. И, когда я начинаю вопить «почему?», мамочки мне спокойно объясняют: во-первых, чтобы никто не поскользнулся и не вчинил иск муниципалитету, а во-вторых, чтобы разгрузить движение на городских улицах за счет тех родителей, которые вынужденно останутся дома с чадами. При этом мы сидим с этими самыми чадами и мамочками в кафе и пьем горячий шоколад. Все — в полном восторге, и лицо подергивается нервным тиком только у меня. Ну что ты так переживаешь, говорят, ты позвони на работу и скажи, что сегодня не можешь… или с собой ребенка возьми…
Казалось бы: мы же все в одной лодке, проблема у нас — одна и та же. Неужели мне одной кажется, что местные власти не проявляют никакого уважения ко мне и к моей работе? Хорошо, допустим, мои переводы или лекции для филологов-русистов имеют сравнительно низкую социальную значимость; но если я бы была хирургом, и у меня была бы плановая операция, — почему я бы всё равно не могла рассчитывать на такую простую услугу, как детский сад? Или мой ребенок должен был бы ошиваться вместе со мной в операционной? Хотя, наверное, те немногочисленные мамы, которые действительно относятся серьезно к своей работе, уже пережили с утра двухчасовой кошмар поисков внепланового бэби-ситтера, и, если кого-то нашли, то, видимо, уже оперируют. С легким сердцем, ясной головой и полной концентрацией. Ну разумеется.
Чтобы меня успокоить, один папа однажды пошутил, что в следующий раз, когда найдет школу закрытой, он приведет детей в здание мэрии и оставит их на попечение чиновников. Мне эта мысль очень нравится, только я думаю, что, когда я по снегопаду дойду с двумя своими бармалеями в Палаццо Турси, мы как раз с этим самым папой там и встретимся, а ни одной мамы там всё равно не будет. Они и без снегопада детей разбирают из детского сада около четырех часов пополудни. Помню, записывая Петю в детский сад, я очень удивилась, что вечернее время в детском саду — с 16:30 и далее — называется «servizio speciale»[23]; но потом поняла, что его можно было бы назвать и экстраординарным — из сотни детишек нашего сдержанно буржуазного детского сада после 16:30 оставалось два-три ребенка, и те, по-моему, не были итальянцами.
С точки зрения большинства моих итальянских знакомых всё, чем я так активно возмущаюсь, никоим образом не является ущемлением прав женщин. Всему есть свое объяснение, говорят они; во-первых, страна католическая, во-вторых, здоровье детей — ты и сама должна понимать — это важно, а кухня итальянская не случайно самая знаменитая в мире…
Я долго не могла понять, что́ именно меня так раздражает в этих предлагаемых обстоятельствах. А потом вспомнила: церковь, дети, кухня — это ли не Кирхе, Киндер и Кюхе?[24] Получается, что вся структура общества недвусмысленно подталкивает меня к тому, чтобы внимательнее относиться к своим обязанностям матери, жены и хозяйки. Оно, может, и неплохо, а в моем конкретном случае — даже необходимо, но — не знаю, как вы, а я вот очень раздражаюсь, когда меня к какому-то решению — подталкивают.
Когда я в 16 лет читала о волшебном превращении Наташи Ростовой в… «мамочку», мне казалось, что я очень понимаю и разделяю идеи Толстого. Оказавшись здесь, я поняла: всё не так просто. Одно дело — самостоятельно решать, какое место в жизни отводить семье и детям, совсем другое — когда уже всё решили за тебя.
Внимательно приглядевшись к итальянкам и их образу жизни, я подумала, что у советской власти есть свои заслуги перед русскими женщинами.
Мысль меня испугала. Точнее, я очень испугалась, что могла вообще такое подумать. Обычно это Сандро мне говорит: видишь, как положительно повлияла на вас (русских) советская власть. А я, конечно, доказываю, что это мы, русские, сами на себя повлияли, а советская власть нам при этом только мешала.
Но про то, как русским женщинам раздали сразу все права и обязанности, вы и сами всё знаете, а вот исследование вопроса женской эмансипации в Италии меня заставило задуматься.
В католической стране, где до 1974 года развод был запрещен, отдельным аспектам семейной жизни была посвящена целая группа прелюбопытнейших законов. Один из них — «abbandono del tetto coniugale» — обязывал супругов жить под одной крышей, и даже вроде бы некоторым образом защищал интересы женщин: нерадивого супруга, оставившего семью, можно было по этому закону вернуть под семейный кров[25], а не бегать за ним с исполнительным листом. Но действовал закон и в обратном направлении: если сбегала от семейного крова жена, ее тоже можно было вернуть назад. В противном случае предусматривался серьезный штраф или год лишения свободы. То есть женщина была приравнена — как я это вижу — к стиральной машинке, которая вдруг отрастила себе ножки и сбежала, отказавшись стирать носки. Действительно, безобразие. Пусть себе стоит на месте и выполняет свою функцию.
Отдельная статья была посвящена так называемым «преступлениям чести» («delitto d’onore»), и, согласно этому закону, «защита поруганной чести» являлась смягчающим обстоятельством (и более чем!) в случае убийства. Под «поруганием чести», разумеется, подразумевались внебрачные сексуальные связи (с отдельной оговоркой про честь сестры и дочери). Чтобы представить себе действие этого закона, достаточно пересмотреть веселую старую комедию «Развод по-итальянски» с Марчелло Мастроянни — где герой прямо-таки толкает свою жену в объятия любовника, чтобы получить возможность от нее избавиться. Только раньше этот фильм мне казался смешным. Теперь как-то уже и не очень.
Конечно, всё в свое время изменилось. На общенародном референдуме 1974 года итальянцы проголосовали за разводы и против «права на честь». Только вот вступили в силу решения референдума — аж в 1981 году!
Я из этого заключаю, что до создания продуманной и хорошо действующей структуры, которая бы обеспечивала работающей женщине возможность спокойно управляться и с покупками, и с детьми, у итальянцев просто еще руки не дошли.
Коммунисты, юные ленинисты и большевики. Идея равных прав и возможностей в ее практическом воплощении
Сегодня не удержалась и ввязалась в дискуссию с юными ленинистами, с утра до вечера раздающими листовки у входа в Университет. И вдруг вспомнила, как они меня поражали поначалу. Я даже тогда, помнится, пару их газет прочла из любопытства, — но на тот момент наличие молодых, веселых и обаятельных коммунистов в стране, где мне предстояло жить, я просто занесла в список необъяснимых особенностей Италии… Ну мало ли здесь странного? И поесть нельзя между тремя и семью часами, и скауты с голыми коленками зимой (все походы с палатками — это скауты, а все скауты — это католическая церковь; почему они тогда «скауты», а не юные «крестовопоходцы» какие-нибудь — непонятно), дети в детском саду не спят днем, раз в год священник рвется совершенно бесплатно благословить и освятить твой дом, билет в автобусе немыслимо передать, чтобы его закомпостировали (вообще не поймут, чего ты от них хочешь, но, если будешь настаивать, положат твой билетик себе в карман и скажут «спасибо»), а еще в рабочие дни до семи вечера билетик нельзя купить у водителя, после семи — пожалуйста, а до семи изволь заходить в автобус уже с билетом… Длинный список, в общем, и коммунисты в нем как-то терялись.
Но время идет, ко всему или почти ко всему я привыкла и притерпелась, — а молодые итальянские народовольцы меня поражают по-прежнему. На 7 ноября они вывесили везде плакатики с Лениным и призывами отметить годовщину октября 17-го.
Но главное — они такие чистенькие, умненькие, воодушевленные, ветер им волосы треплет, и они небрежно их с чистого лба отметают, чтоб не застили ясного взора, — ну хоть сейчас в социальную рекламу жизни без наркотиков, «все против СПИДа» или еще какую-нибудь «сбережем наших детей от…». Кроме шуток, если бы эти юные народовольцы не называли себя «bolsheviki», я бы всерьез сказала, что мне хочется, чтобы мои дети выросли такими…
Еще недавно я наотрез отказывалась подавать документы на итальянское гражданство — только потому, что было бы непонятно, за кого мне голосовать (Италия не требует отказа от первого и основного гражданства — так что более серьезных вопросов передо мной не стояло). Может, кому и смешно, но я-то точно знаю, что мой ответственный муж погонит меня палкой на выборы, как только у него будет такая возможность. А там — напротив какой партии ставить галочку? Католической? Или партии Берлускони?
Здесь даже и вариантов нет: все приличные люди голосуют за «левых». Непонятно только, каким это образом Берлускони который год побеждает на выборах, — видимо, некоторые придерживаются левого направления только на словах и только из соображений хорошего тона. Ведь именно «левых» поддерживает большинство писателей, актеров, деятелей театра и культуры. Именно «левые» твердят, что нелегальных иммигрантов нельзя отправлять обратно, именно «левые» ратуют за высокие налоги на большой бизнес, которые позволяли бы поддерживать на должном уровне образование, культуру и искусство. Берлускони же, наоборот, говорит, что иностранцев нам тут не надо, бизнес надо всячески развивать и поддерживать, а культура по нынешним временам могла бы и затянуть поясочек, и образование тоже, правильно ли я говорю, дорогие сограждане?
Я так думаю, что если бы во времена Лоренцо Медичи спросили у тосканских крестьян и торговцев, согласны ли они и дальше горбатиться, чтобы позволить Микеланджело свободно творить, те бы сказали: «Михеланджело? Это хто такой? Ему надо — пусть он и горбатится». Та же история и с образованием: «Что-то их много развелось этих, образованных. Пусть лучше поработают, не всё ж им за наш счет учиться…» Сыграть на том, что своя рубашка ближе к телу, совсем несложно, — не понимаю, почему коммунисты всякий раз так удивляются своим поражениям.
Однако поэтика коммунистического движения в Италии до сих пор достаточно сильна. Фашисты, опрометчиво поддержанные католической церковью, Вторую мировую войну, как известно, проиграли. А вот участники итальянского Сопротивления из нее вышли победителями. Итальянские партизаны-коммунисты, спустившиеся с гор после войны, были хорошо организованной и вооруженной армией, и ждали только сигнала для того, чтобы начать революцию. Дальновидный Тольятти, имевший возможность на практике ознакомиться с устройством коммунистического государства в Советском Союзе, предложил компромисс: амнистию всех военных преступлений для фашистов, а для коммунистов — возможность продолжения активной деятельности при условии разоружения. Другими словами, главный коммунист Италии сознательно отказался от революции, предпочтя путь примирения. Даже тогда, когда у компартии Италии были все шансы победить.
«Революция: сегодня — нет, завтра — может быть, а послезавтра — обязательно», — подвел итог с горькой иронией Джорджо Габер, частенько напоминающий мне Александра Галича — с той только разницей, что Галич обличал коммунистическую систему, а Габер — капиталистическую.
Но все-таки здесь еще живы легенды о знаковых фигурах послевоенной Италии: Джанджакомо Фельтринелли, убежденном коммунисте и основателе одного из крупнейших в Италии издательств, носящем его имя, или, скажем, владельце концерна «ФИАТ» Джанни Аньелли, воевавшем в Сопротивлении и принадлежавшем к лагерю умеренно левых. Энрико Маттеи, основатель итальянской нефтяной компании «ENI», также воевал в Сопротивлении, и жизнь свою посвятил тому, чтобы наладить честный нефтяной бизнес, что, по-видимому, и послужило причиной его смерти. Он погиб в авиакатастрофе, при разборе причин которой выяснилось, что на борту самолета произошел взрыв, причем косвенные данные указывают, что в убийстве Маттеи замешано ЦРУ. Прямых данных, как вы понимаете, в таких случаях не бывает.
Лично у меня накопилось достаточно претензий к «левым», и не только исторического характера. Видимо, из идеи всеобщего равенства и братства неизбежно вытекает дискриминация уже по новому признаку. Мне, как всегда, приходят в голову примеры из личного опыта.
В муниципальных и городских яслях Генуи уже сейчас абсолютное большинство составляют дети иммигрантов, причем, разумеется, не из Англии или Голландии, а латиноамериканцев и африканцев. Рядом с нами есть два детских сада, куда в этом году не было принято ни одного белокожего ребенка — потому что пройти «имущественный ценз» даже с очень скромной зарплатой невозможно: легальная заработная плата всегда «белая», т. е. вся до копейки учтенная в декларации о доходах, а иммигранты получают деньги наличными — и декларируют только минимум, необходимый для получения вида на жительство. Детский сад, согласно идее «равных возможностей», должен предоставляться в первую очередь тем, кому он нужнее, у кого меньше возможностей нанять няню и отказаться от работы на год-другой. Но из этого также следует, что там, где есть иммигранты, итальянцам (или тем, кто честно декларирует свои доходы) ничего не светит.
Следуя идее интеграции, в школах стараются создавать смешанные классы, где дети итальянцев и иммигрантов учатся вместе. Но такой подход всё чаще приводит к тому, что следовать министерской программе обучения у смешанных классов не получается: ученики топчутся на месте и год, и два, пока все учащиеся… не выучат наконец итальянский язык, необходимый для основной учебы.
«Правые» попытались было предложить вступительный тест в школу на знание языка — ой, что тут началось! Митинги, демонстрации, петиции. Я попыталась воззвать к здравому смыслу на собрании совета школы — на правах иммигрантки, ибо других иммигрантов на собрании не было (впрочем, и никогда не бывает; им за свои права бороться некогда, им надо делом заниматься и семью кормить). Я встала и громко сказала, что я лично первая готова подвергнуть моих русских детей таким тестам. Мне кажется, что тут всё очень просто: приехал жить в страну — изволь выучить язык. Тут уж я не узнала итальянцев, которых я успела так нежно полюбить, — куда только девалось их врожденное дружелюбие?.. Все до одного собравшиеся припомнили гетто, заголосили о трюкачестве «правых», о том, что средняя школа обязана не учить, а предоставлять равные возможности, на то она и средняя, чтобы усреднять. Но если усреднять, а не учить, — то зачем тогда и школа? И как быть с правом коренных итальянцев на образование? Непонятно.
В другой раз меня вызывали в школу по очень важному вопросу: ваш, говорят, сын Пьетро мало общается с иностранными детьми, все его друзья — итальянцы, а как быть с испаноязычными детьми? Может, вы внушаете ему шовинистические настроения? Пришлось напомнить им, что Пьетро — не совсем Пьетро, а Петр Михайлович, русский, экстракоммунитарий[26], родившийся в Москве. Да и я, собственно, не итальянка. Не помогло…
Вот и получается, что на этом фоне взгляд может отдохнуть только на юношах-ленинистах с ясными глазами, которым хочется вообще весь нынешний строй порушить — и свой, и новый мир построить. Строить им, конечно, ничего не дадут (и слава богу! им бы сначала историю как следует почитать), но пока они стоят вот так на ветру со взором горящим — так и хочется поверить, что и вправду можно идти другим путем.
Каким?
О, этого никто не знает.
Leggende metropolitane. Стереотипы на экспорт и стереотипы для внутреннего пользования
Я так много размышляла о национальных стереотипах, что теперь даже посвящаю одну лекцию в году этой теме, и мои студенты неизменно удивляются самой идее «национального итальянского стереотипа». Для них совершенно очевидно, что у туринца и, например, сицилийца нет ничего общего… И паче того — что общего может быть у них, генуэзцев, с калабрийцами, или с пьемонтцами, или с неаполитанцами?
А между тем, я своими глазами видела, как в итальянском спектакле о путешествиях Марко Поло татар играли… русоголовые кудрявые вьюноши, то и дело пускаясь вприсядку. А у Василия Аксенова есть очень милый рассказ об американце ирландского происхождения, который рассказывал, как ему во время войны жизнь спас то ли казах, то ли казак, то ли узбек, который, конечно, как и все русские, был татарином. Только вот, когда его самого назвали англичанином, вознегодовал: все, говорит, земляне похожи друг на друга, только мы, ирландцы, очень сильно отличаемся от этих англичан… потому что мы лучше.
Хорошо, что все свои теории про итальянцев я начала придумывать, когда с Италией и ее обитателями была знакома без году неделя. Сейчас, перечитывая написанное, я понимаю, что ни слова из сказанного мною не подходит, например, к жителям Милана. Милан — классический космополитичный мегаполис, и я, кстати, в последнее время всё чаще думаю, что работать мне надо в Милане.
Но жить — жить, конечно, только в Генуе. Это значит, что и я заболела главной итальянской болезнью под названием кампанилизм, любовь к своей колокольне-кампаниле, — то есть обычным местечковым патриотизмом.
Я не научилась еще как следует различать акценты, но существенную разницу быта, образа мыслей, поведения и характеров в разных провинциях Италии вижу теперь без труда. И особенно меня занимает то, что говорят про генуэзцев, и то, что они сами про себя рассказывают. В сумме это называется здесь «leggende metropolitane» — буквально: городские легенды, или городской фольклор.
Про генуэзцев обычно говорят, что они очень замкнуты, скупы и неприветливы. И в некотором роде это правда. Действительно, если сравнивать жителей, скажем, Рима с жителями Генуи, то на фоне римлян генуэзцы действительно покажутся, мягко говоря, необщительными.
Только вот фокус в том, что генуэзская «необщительность» — это для меня уже границы допустимого. Даже и не граница, а нейтральная полоса с цветами… Такому мизантропу, как я, остается только благодарить Бога за то, что из всех городов Италии мне выпала именно Генуя. Потому что еще три капли общения сверху — и мне пришлось бы притворяться глухонемой, что при моей преподавательской работе проблематично.
Но если генуэзская необщительность — величина относительная, то есть может быть признана таковой только в сравнении с общительностью других жителей Аппенинского полуострова, то генуэзская скупость могла бы стать мировым эталоном. Она — не относительна, она абсолютна, самодостаточна и совершенна. Генуэзцы своей бережливостью очень гордятся, и сами о ней с удовольствием рассказывают.
Вот, например, почему именно в Генуе самый правильный соус песто? В первую очередь, конечно, потому, что главный его ингредиент — очень нежный базилик с маленькими ярко-зелеными листиками, который растет только в Лигурии.
Но есть еще и особый секрет в технологии приготовления — совершенно неожиданный. Надо не только толочь его вручную в специальной мраморной ступке, но и помнить, что если начать с других ингредиентов, то за время приготовления листики базилика в горшке подрастут — и базилика будет больше. Хоть на пол-миллиметра, но больше съедим.
Это экстракт генуэзской философии, как я ее себе представляю.
Другую замечательную историю рассказывают в нашей семье. У нашей бабушки, когда она только переехала в Геную из Милана, появилась подружка-соседка, которая время от времени приходила поболтать. Она заходила, оставалась в небольшой темной прихожей, отказывалась проходить дальше, и наша бабушка зажигала свет — но через пару секунд истинная генуэзка говорила: «Синьора, что же это мы свет понапрасну расходуем, может, выключим?» Наша нонна, с присущим ей спокойствием, отвечала: «Нет, зачем же? Без света мы ничего не увидим». Ровно через минуту соседка со словами «Ну, мы друг друга уже увидели, верно?» решительно выключала свет в прихожей, и продолжала болтать в темноте.
По правде говоря, даже про моего замечательного мужа первым делом мне насплетничали знакомые барышни (родом из Специи, а не из Генуи), что «бумажник у него на резиночке». Я даже переспросила: «Что-что? В каком это смысле portafoglio al elastico?» Слова были мне понятны, но смысл сказанного как-то совсем не вязался с Сандро.
— Да, он, конечно, хороший парень, — поспешила оправдаться сплетница, — но бумажник у него на резиночке, как и у всех генуэзцев. Он его только потянет наружу, а бумажник — тонг! — и скрывается обратно в кармане. Не иначе как на резинке привязан.
Я решила промолчать. Может, эти барышня имела виды на Сандро? Тогда, наверное, нетактично было бы рассказывать, что с самого первого моего приезда он выдал мне кредитную карту («да хочешь, не используй, пусть лежит у тебя на всякий случай, у меня всё равно их две»). Очевидно, у барышни с Сандро были совсем другие отношения; и зачем мне было ее расстраивать?
Но со временем я поняла, что в концепцию генуэзской скупости очень органично укладывается идея долгосрочных капиталовложений. Выдать банковскую карту будущей жене — это не расходы, а инвестиции, в данном случае — в жену и в будущую семью.
А еще жители Генуи искренне считают, что покупка довольно дорогих маек «Lacoste» и «Fred Perry» — это серьезная экономия семейного бюджета. Знаете, почему? Да потому что майки эти — вечные, не линяют, не вытягиваются и не рвутся; так мне объяснял модный тридцатилетний интеллектуал, одетый в рубашку-поло, купленную ему на шестнадцатилетие.
Да что я всё про мелочи какие-то говорю. Это же они, генуэзцы, снаряжали Крестовые походы и экспедиции по исследованию новых земель, это они устроили у себя первые в мире банки в современном понимании этого слова, а потом еще и продавали — и очень выгодно — новейшие банковские технологии англичанам.
Интересно еще и то, что обретенный в Крестовых походах флаг Святого Георгия (красный крест на белом фоне) они сумели использовать по максимуму: сначала назвали именем Святого Георгия всё самое важное у себя дома (первый банк, например, — Палаццо Сан Джорджо до сих пор стоит между Старым портом и Банковской площадью), потом отправились расширять границы Республики под флагом Святого Георгия, а потом еще и очень удачно сам флаг продали всё тем же англичанам.
Последнее я услышала от британца, и сначала даже проверять боялась (вдруг неправда? было бы очень жалко…), — но нет, оказалось, всё так и было.
В XII веке на Средиземном море сложилась странная ситуация: корсары безжалостно грабили все суда, кроме генуэзских (ушлые генуэзцы сумели и с пиратами договориться). По легенде, рассказанной мне англичанином, английский король просил Дожа Генуэзской республики свести его с пиратами, помочь договориться. Но генуэзцы решили, что им свои контакты сдавать невыгодно, и предложили англичанам просто ходить под своим флагом — «за определенный годовой взнос», разумеется. Другими словами — зачем платить пиратам, ходите под нашим флагом и платите нам. Английский король поскрипел, конечно, зубами, но согласился. Заодно и Англия обрела свой флаг. Генуэзский.
И в Крыму генуэзцы так прочно обосновались когда-то именно благодаря своему умению договариваться. Это была их последняя победа в вечном противостоянии с другой могущественной морской республикой — с Венецией. Пока их вечные соперники венецианцы планировали военные действия, генуэзцы… просто договорились с крымскими татарами о долгосрочной аренде побережья. Татары вообще не очень понимали, зачем нужно море: вода в нем соленая, кони такую воду пить не могут… Но если уж кому охота оплатить на пару сотен лет вперед аренду ключевых точек черноморского побережья — пусть их платят, что мы, дураки что ли отказываться…
Так что можно сказать, что вся история Генуи — это прекрасная иллюстрация того, как умение вовремя вложить капитал — отнюдь не мотовство, а как раз сбережение и приумножение капитала.
В разных мелочах это проявляется и сегодня. Я, например, обожаю генуэзскую традицию к аперитивам в барах бесплатно выставлять закуски, в больших количествах причем. Как ни удивительно, с точки зрения коммерции это очень выгодно. В других регионах Италии выпьют люди по стаканчику, кинут в рот пригоршню сиротливых орешков — и побегут ужинать. А в Генуе, да под закусочку, да с фокаччей, да с маслинами, да с бутербродиками, да с соусами, да с овощами и фруктами, — как сядут за аперитивы в семь вечера, так до одиннадцати и не встают. Вот и угадайте, какой бар больше заработает, — тот, что выставил клиентам миниатюрную чашечку с арахисом, или тот, который не востребованную утром фокаччу красиво нарезал и подал вечерним клиентам?
Впрочем, и бежать генуэзцам некуда, да и неохота. Деньги они свои еще пятьсот лет назад заработали, за покупками им тоже не надо — их свитерки или маечки, купленные двадцать лет назад, до сих пор имеют достойный вид; почему бы и не посидеть в свое удовольствие с друзьями, не выпить вина теплым вечером, тем более что если сегодня они заплатят за друзей, то завтра друзья заплатят за них.
Инвестиции моего мужа тоже оказались вполне долговременными (он обычно говорит, что еще и удачными, — но тут уж не мне судить). Живу я себе среди необщительных скупердяев уже который год, и даже экономить научилась. По-генуэзски. Базилик — тот даже на дачу себе привезла. Теперь у меня и мама будет учиться толочь в ступке сперва дополнительные ингредиенты — и поглядывать, на сколько миллиметров подрастут листочки.
И снова — Тоскана. Вдали от туристических троп
… С первого раза что-либо распробовать сложно.
До сих пор помню, как я некультурно выплюнула первую в жизни оливку — так возмутительно не соответствовал ее вкус ожиданиям, которые рождала эта восхитительная округлость и сочная синева. Мне было пять лет, но я это отлично помню.
Казалось бы: мы же все в одной лодке, проблема у нас — одна и та же. Неужели мне одной кажется, что местные власти не проявляют никакого уважения ко мне и к моей работе? Хорошо, допустим, мои переводы или лекции для филологов-русистов имеют сравнительно низкую социальную значимость; но если я бы была хирургом, и у меня была бы плановая операция, — почему я бы всё равно не могла рассчитывать на такую простую услугу, как детский сад? Или мой ребенок должен был бы ошиваться вместе со мной в операционной? Хотя, наверное, те немногочисленные мамы, которые действительно относятся серьезно к своей работе, уже пережили с утра двухчасовой кошмар поисков внепланового бэби-ситтера, и, если кого-то нашли, то, видимо, уже оперируют. С легким сердцем, ясной головой и полной концентрацией. Ну разумеется.
Чтобы меня успокоить, один папа однажды пошутил, что в следующий раз, когда найдет школу закрытой, он приведет детей в здание мэрии и оставит их на попечение чиновников. Мне эта мысль очень нравится, только я думаю, что, когда я по снегопаду дойду с двумя своими бармалеями в Палаццо Турси, мы как раз с этим самым папой там и встретимся, а ни одной мамы там всё равно не будет. Они и без снегопада детей разбирают из детского сада около четырех часов пополудни. Помню, записывая Петю в детский сад, я очень удивилась, что вечернее время в детском саду — с 16:30 и далее — называется «servizio speciale»[23]; но потом поняла, что его можно было бы назвать и экстраординарным — из сотни детишек нашего сдержанно буржуазного детского сада после 16:30 оставалось два-три ребенка, и те, по-моему, не были итальянцами.
С точки зрения большинства моих итальянских знакомых всё, чем я так активно возмущаюсь, никоим образом не является ущемлением прав женщин. Всему есть свое объяснение, говорят они; во-первых, страна католическая, во-вторых, здоровье детей — ты и сама должна понимать — это важно, а кухня итальянская не случайно самая знаменитая в мире…
Я долго не могла понять, что́ именно меня так раздражает в этих предлагаемых обстоятельствах. А потом вспомнила: церковь, дети, кухня — это ли не Кирхе, Киндер и Кюхе?[24] Получается, что вся структура общества недвусмысленно подталкивает меня к тому, чтобы внимательнее относиться к своим обязанностям матери, жены и хозяйки. Оно, может, и неплохо, а в моем конкретном случае — даже необходимо, но — не знаю, как вы, а я вот очень раздражаюсь, когда меня к какому-то решению — подталкивают.
Когда я в 16 лет читала о волшебном превращении Наташи Ростовой в… «мамочку», мне казалось, что я очень понимаю и разделяю идеи Толстого. Оказавшись здесь, я поняла: всё не так просто. Одно дело — самостоятельно решать, какое место в жизни отводить семье и детям, совсем другое — когда уже всё решили за тебя.
Внимательно приглядевшись к итальянкам и их образу жизни, я подумала, что у советской власти есть свои заслуги перед русскими женщинами.
Мысль меня испугала. Точнее, я очень испугалась, что могла вообще такое подумать. Обычно это Сандро мне говорит: видишь, как положительно повлияла на вас (русских) советская власть. А я, конечно, доказываю, что это мы, русские, сами на себя повлияли, а советская власть нам при этом только мешала.
Но про то, как русским женщинам раздали сразу все права и обязанности, вы и сами всё знаете, а вот исследование вопроса женской эмансипации в Италии меня заставило задуматься.
В католической стране, где до 1974 года развод был запрещен, отдельным аспектам семейной жизни была посвящена целая группа прелюбопытнейших законов. Один из них — «abbandono del tetto coniugale» — обязывал супругов жить под одной крышей, и даже вроде бы некоторым образом защищал интересы женщин: нерадивого супруга, оставившего семью, можно было по этому закону вернуть под семейный кров[25], а не бегать за ним с исполнительным листом. Но действовал закон и в обратном направлении: если сбегала от семейного крова жена, ее тоже можно было вернуть назад. В противном случае предусматривался серьезный штраф или год лишения свободы. То есть женщина была приравнена — как я это вижу — к стиральной машинке, которая вдруг отрастила себе ножки и сбежала, отказавшись стирать носки. Действительно, безобразие. Пусть себе стоит на месте и выполняет свою функцию.
Отдельная статья была посвящена так называемым «преступлениям чести» («delitto d’onore»), и, согласно этому закону, «защита поруганной чести» являлась смягчающим обстоятельством (и более чем!) в случае убийства. Под «поруганием чести», разумеется, подразумевались внебрачные сексуальные связи (с отдельной оговоркой про честь сестры и дочери). Чтобы представить себе действие этого закона, достаточно пересмотреть веселую старую комедию «Развод по-итальянски» с Марчелло Мастроянни — где герой прямо-таки толкает свою жену в объятия любовника, чтобы получить возможность от нее избавиться. Только раньше этот фильм мне казался смешным. Теперь как-то уже и не очень.
Конечно, всё в свое время изменилось. На общенародном референдуме 1974 года итальянцы проголосовали за разводы и против «права на честь». Только вот вступили в силу решения референдума — аж в 1981 году!
Я из этого заключаю, что до создания продуманной и хорошо действующей структуры, которая бы обеспечивала работающей женщине возможность спокойно управляться и с покупками, и с детьми, у итальянцев просто еще руки не дошли.
Коммунисты, юные ленинисты и большевики. Идея равных прав и возможностей в ее практическом воплощении
Сегодня не удержалась и ввязалась в дискуссию с юными ленинистами, с утра до вечера раздающими листовки у входа в Университет. И вдруг вспомнила, как они меня поражали поначалу. Я даже тогда, помнится, пару их газет прочла из любопытства, — но на тот момент наличие молодых, веселых и обаятельных коммунистов в стране, где мне предстояло жить, я просто занесла в список необъяснимых особенностей Италии… Ну мало ли здесь странного? И поесть нельзя между тремя и семью часами, и скауты с голыми коленками зимой (все походы с палатками — это скауты, а все скауты — это католическая церковь; почему они тогда «скауты», а не юные «крестовопоходцы» какие-нибудь — непонятно), дети в детском саду не спят днем, раз в год священник рвется совершенно бесплатно благословить и освятить твой дом, билет в автобусе немыслимо передать, чтобы его закомпостировали (вообще не поймут, чего ты от них хочешь, но, если будешь настаивать, положат твой билетик себе в карман и скажут «спасибо»), а еще в рабочие дни до семи вечера билетик нельзя купить у водителя, после семи — пожалуйста, а до семи изволь заходить в автобус уже с билетом… Длинный список, в общем, и коммунисты в нем как-то терялись.
Но время идет, ко всему или почти ко всему я привыкла и притерпелась, — а молодые итальянские народовольцы меня поражают по-прежнему. На 7 ноября они вывесили везде плакатики с Лениным и призывами отметить годовщину октября 17-го.
Но главное — они такие чистенькие, умненькие, воодушевленные, ветер им волосы треплет, и они небрежно их с чистого лба отметают, чтоб не застили ясного взора, — ну хоть сейчас в социальную рекламу жизни без наркотиков, «все против СПИДа» или еще какую-нибудь «сбережем наших детей от…». Кроме шуток, если бы эти юные народовольцы не называли себя «bolsheviki», я бы всерьез сказала, что мне хочется, чтобы мои дети выросли такими…
Еще недавно я наотрез отказывалась подавать документы на итальянское гражданство — только потому, что было бы непонятно, за кого мне голосовать (Италия не требует отказа от первого и основного гражданства — так что более серьезных вопросов передо мной не стояло). Может, кому и смешно, но я-то точно знаю, что мой ответственный муж погонит меня палкой на выборы, как только у него будет такая возможность. А там — напротив какой партии ставить галочку? Католической? Или партии Берлускони?
Здесь даже и вариантов нет: все приличные люди голосуют за «левых». Непонятно только, каким это образом Берлускони который год побеждает на выборах, — видимо, некоторые придерживаются левого направления только на словах и только из соображений хорошего тона. Ведь именно «левых» поддерживает большинство писателей, актеров, деятелей театра и культуры. Именно «левые» твердят, что нелегальных иммигрантов нельзя отправлять обратно, именно «левые» ратуют за высокие налоги на большой бизнес, которые позволяли бы поддерживать на должном уровне образование, культуру и искусство. Берлускони же, наоборот, говорит, что иностранцев нам тут не надо, бизнес надо всячески развивать и поддерживать, а культура по нынешним временам могла бы и затянуть поясочек, и образование тоже, правильно ли я говорю, дорогие сограждане?
Я так думаю, что если бы во времена Лоренцо Медичи спросили у тосканских крестьян и торговцев, согласны ли они и дальше горбатиться, чтобы позволить Микеланджело свободно творить, те бы сказали: «Михеланджело? Это хто такой? Ему надо — пусть он и горбатится». Та же история и с образованием: «Что-то их много развелось этих, образованных. Пусть лучше поработают, не всё ж им за наш счет учиться…» Сыграть на том, что своя рубашка ближе к телу, совсем несложно, — не понимаю, почему коммунисты всякий раз так удивляются своим поражениям.
Однако поэтика коммунистического движения в Италии до сих пор достаточно сильна. Фашисты, опрометчиво поддержанные католической церковью, Вторую мировую войну, как известно, проиграли. А вот участники итальянского Сопротивления из нее вышли победителями. Итальянские партизаны-коммунисты, спустившиеся с гор после войны, были хорошо организованной и вооруженной армией, и ждали только сигнала для того, чтобы начать революцию. Дальновидный Тольятти, имевший возможность на практике ознакомиться с устройством коммунистического государства в Советском Союзе, предложил компромисс: амнистию всех военных преступлений для фашистов, а для коммунистов — возможность продолжения активной деятельности при условии разоружения. Другими словами, главный коммунист Италии сознательно отказался от революции, предпочтя путь примирения. Даже тогда, когда у компартии Италии были все шансы победить.
«Революция: сегодня — нет, завтра — может быть, а послезавтра — обязательно», — подвел итог с горькой иронией Джорджо Габер, частенько напоминающий мне Александра Галича — с той только разницей, что Галич обличал коммунистическую систему, а Габер — капиталистическую.
Но все-таки здесь еще живы легенды о знаковых фигурах послевоенной Италии: Джанджакомо Фельтринелли, убежденном коммунисте и основателе одного из крупнейших в Италии издательств, носящем его имя, или, скажем, владельце концерна «ФИАТ» Джанни Аньелли, воевавшем в Сопротивлении и принадлежавшем к лагерю умеренно левых. Энрико Маттеи, основатель итальянской нефтяной компании «ENI», также воевал в Сопротивлении, и жизнь свою посвятил тому, чтобы наладить честный нефтяной бизнес, что, по-видимому, и послужило причиной его смерти. Он погиб в авиакатастрофе, при разборе причин которой выяснилось, что на борту самолета произошел взрыв, причем косвенные данные указывают, что в убийстве Маттеи замешано ЦРУ. Прямых данных, как вы понимаете, в таких случаях не бывает.
Лично у меня накопилось достаточно претензий к «левым», и не только исторического характера. Видимо, из идеи всеобщего равенства и братства неизбежно вытекает дискриминация уже по новому признаку. Мне, как всегда, приходят в голову примеры из личного опыта.
В муниципальных и городских яслях Генуи уже сейчас абсолютное большинство составляют дети иммигрантов, причем, разумеется, не из Англии или Голландии, а латиноамериканцев и африканцев. Рядом с нами есть два детских сада, куда в этом году не было принято ни одного белокожего ребенка — потому что пройти «имущественный ценз» даже с очень скромной зарплатой невозможно: легальная заработная плата всегда «белая», т. е. вся до копейки учтенная в декларации о доходах, а иммигранты получают деньги наличными — и декларируют только минимум, необходимый для получения вида на жительство. Детский сад, согласно идее «равных возможностей», должен предоставляться в первую очередь тем, кому он нужнее, у кого меньше возможностей нанять няню и отказаться от работы на год-другой. Но из этого также следует, что там, где есть иммигранты, итальянцам (или тем, кто честно декларирует свои доходы) ничего не светит.
Следуя идее интеграции, в школах стараются создавать смешанные классы, где дети итальянцев и иммигрантов учатся вместе. Но такой подход всё чаще приводит к тому, что следовать министерской программе обучения у смешанных классов не получается: ученики топчутся на месте и год, и два, пока все учащиеся… не выучат наконец итальянский язык, необходимый для основной учебы.
«Правые» попытались было предложить вступительный тест в школу на знание языка — ой, что тут началось! Митинги, демонстрации, петиции. Я попыталась воззвать к здравому смыслу на собрании совета школы — на правах иммигрантки, ибо других иммигрантов на собрании не было (впрочем, и никогда не бывает; им за свои права бороться некогда, им надо делом заниматься и семью кормить). Я встала и громко сказала, что я лично первая готова подвергнуть моих русских детей таким тестам. Мне кажется, что тут всё очень просто: приехал жить в страну — изволь выучить язык. Тут уж я не узнала итальянцев, которых я успела так нежно полюбить, — куда только девалось их врожденное дружелюбие?.. Все до одного собравшиеся припомнили гетто, заголосили о трюкачестве «правых», о том, что средняя школа обязана не учить, а предоставлять равные возможности, на то она и средняя, чтобы усреднять. Но если усреднять, а не учить, — то зачем тогда и школа? И как быть с правом коренных итальянцев на образование? Непонятно.
В другой раз меня вызывали в школу по очень важному вопросу: ваш, говорят, сын Пьетро мало общается с иностранными детьми, все его друзья — итальянцы, а как быть с испаноязычными детьми? Может, вы внушаете ему шовинистические настроения? Пришлось напомнить им, что Пьетро — не совсем Пьетро, а Петр Михайлович, русский, экстракоммунитарий[26], родившийся в Москве. Да и я, собственно, не итальянка. Не помогло…
Вот и получается, что на этом фоне взгляд может отдохнуть только на юношах-ленинистах с ясными глазами, которым хочется вообще весь нынешний строй порушить — и свой, и новый мир построить. Строить им, конечно, ничего не дадут (и слава богу! им бы сначала историю как следует почитать), но пока они стоят вот так на ветру со взором горящим — так и хочется поверить, что и вправду можно идти другим путем.
Каким?
О, этого никто не знает.
Leggende metropolitane. Стереотипы на экспорт и стереотипы для внутреннего пользования
Я так много размышляла о национальных стереотипах, что теперь даже посвящаю одну лекцию в году этой теме, и мои студенты неизменно удивляются самой идее «национального итальянского стереотипа». Для них совершенно очевидно, что у туринца и, например, сицилийца нет ничего общего… И паче того — что общего может быть у них, генуэзцев, с калабрийцами, или с пьемонтцами, или с неаполитанцами?
А между тем, я своими глазами видела, как в итальянском спектакле о путешествиях Марко Поло татар играли… русоголовые кудрявые вьюноши, то и дело пускаясь вприсядку. А у Василия Аксенова есть очень милый рассказ об американце ирландского происхождения, который рассказывал, как ему во время войны жизнь спас то ли казах, то ли казак, то ли узбек, который, конечно, как и все русские, был татарином. Только вот, когда его самого назвали англичанином, вознегодовал: все, говорит, земляне похожи друг на друга, только мы, ирландцы, очень сильно отличаемся от этих англичан… потому что мы лучше.
Хорошо, что все свои теории про итальянцев я начала придумывать, когда с Италией и ее обитателями была знакома без году неделя. Сейчас, перечитывая написанное, я понимаю, что ни слова из сказанного мною не подходит, например, к жителям Милана. Милан — классический космополитичный мегаполис, и я, кстати, в последнее время всё чаще думаю, что работать мне надо в Милане.
Но жить — жить, конечно, только в Генуе. Это значит, что и я заболела главной итальянской болезнью под названием кампанилизм, любовь к своей колокольне-кампаниле, — то есть обычным местечковым патриотизмом.
Я не научилась еще как следует различать акценты, но существенную разницу быта, образа мыслей, поведения и характеров в разных провинциях Италии вижу теперь без труда. И особенно меня занимает то, что говорят про генуэзцев, и то, что они сами про себя рассказывают. В сумме это называется здесь «leggende metropolitane» — буквально: городские легенды, или городской фольклор.
Про генуэзцев обычно говорят, что они очень замкнуты, скупы и неприветливы. И в некотором роде это правда. Действительно, если сравнивать жителей, скажем, Рима с жителями Генуи, то на фоне римлян генуэзцы действительно покажутся, мягко говоря, необщительными.
Только вот фокус в том, что генуэзская «необщительность» — это для меня уже границы допустимого. Даже и не граница, а нейтральная полоса с цветами… Такому мизантропу, как я, остается только благодарить Бога за то, что из всех городов Италии мне выпала именно Генуя. Потому что еще три капли общения сверху — и мне пришлось бы притворяться глухонемой, что при моей преподавательской работе проблематично.
Но если генуэзская необщительность — величина относительная, то есть может быть признана таковой только в сравнении с общительностью других жителей Аппенинского полуострова, то генуэзская скупость могла бы стать мировым эталоном. Она — не относительна, она абсолютна, самодостаточна и совершенна. Генуэзцы своей бережливостью очень гордятся, и сами о ней с удовольствием рассказывают.
Вот, например, почему именно в Генуе самый правильный соус песто? В первую очередь, конечно, потому, что главный его ингредиент — очень нежный базилик с маленькими ярко-зелеными листиками, который растет только в Лигурии.
Но есть еще и особый секрет в технологии приготовления — совершенно неожиданный. Надо не только толочь его вручную в специальной мраморной ступке, но и помнить, что если начать с других ингредиентов, то за время приготовления листики базилика в горшке подрастут — и базилика будет больше. Хоть на пол-миллиметра, но больше съедим.
Это экстракт генуэзской философии, как я ее себе представляю.
Другую замечательную историю рассказывают в нашей семье. У нашей бабушки, когда она только переехала в Геную из Милана, появилась подружка-соседка, которая время от времени приходила поболтать. Она заходила, оставалась в небольшой темной прихожей, отказывалась проходить дальше, и наша бабушка зажигала свет — но через пару секунд истинная генуэзка говорила: «Синьора, что же это мы свет понапрасну расходуем, может, выключим?» Наша нонна, с присущим ей спокойствием, отвечала: «Нет, зачем же? Без света мы ничего не увидим». Ровно через минуту соседка со словами «Ну, мы друг друга уже увидели, верно?» решительно выключала свет в прихожей, и продолжала болтать в темноте.
По правде говоря, даже про моего замечательного мужа первым делом мне насплетничали знакомые барышни (родом из Специи, а не из Генуи), что «бумажник у него на резиночке». Я даже переспросила: «Что-что? В каком это смысле portafoglio al elastico?» Слова были мне понятны, но смысл сказанного как-то совсем не вязался с Сандро.
— Да, он, конечно, хороший парень, — поспешила оправдаться сплетница, — но бумажник у него на резиночке, как и у всех генуэзцев. Он его только потянет наружу, а бумажник — тонг! — и скрывается обратно в кармане. Не иначе как на резинке привязан.
Я решила промолчать. Может, эти барышня имела виды на Сандро? Тогда, наверное, нетактично было бы рассказывать, что с самого первого моего приезда он выдал мне кредитную карту («да хочешь, не используй, пусть лежит у тебя на всякий случай, у меня всё равно их две»). Очевидно, у барышни с Сандро были совсем другие отношения; и зачем мне было ее расстраивать?
Но со временем я поняла, что в концепцию генуэзской скупости очень органично укладывается идея долгосрочных капиталовложений. Выдать банковскую карту будущей жене — это не расходы, а инвестиции, в данном случае — в жену и в будущую семью.
А еще жители Генуи искренне считают, что покупка довольно дорогих маек «Lacoste» и «Fred Perry» — это серьезная экономия семейного бюджета. Знаете, почему? Да потому что майки эти — вечные, не линяют, не вытягиваются и не рвутся; так мне объяснял модный тридцатилетний интеллектуал, одетый в рубашку-поло, купленную ему на шестнадцатилетие.
Да что я всё про мелочи какие-то говорю. Это же они, генуэзцы, снаряжали Крестовые походы и экспедиции по исследованию новых земель, это они устроили у себя первые в мире банки в современном понимании этого слова, а потом еще и продавали — и очень выгодно — новейшие банковские технологии англичанам.
Интересно еще и то, что обретенный в Крестовых походах флаг Святого Георгия (красный крест на белом фоне) они сумели использовать по максимуму: сначала назвали именем Святого Георгия всё самое важное у себя дома (первый банк, например, — Палаццо Сан Джорджо до сих пор стоит между Старым портом и Банковской площадью), потом отправились расширять границы Республики под флагом Святого Георгия, а потом еще и очень удачно сам флаг продали всё тем же англичанам.
Последнее я услышала от британца, и сначала даже проверять боялась (вдруг неправда? было бы очень жалко…), — но нет, оказалось, всё так и было.
В XII веке на Средиземном море сложилась странная ситуация: корсары безжалостно грабили все суда, кроме генуэзских (ушлые генуэзцы сумели и с пиратами договориться). По легенде, рассказанной мне англичанином, английский король просил Дожа Генуэзской республики свести его с пиратами, помочь договориться. Но генуэзцы решили, что им свои контакты сдавать невыгодно, и предложили англичанам просто ходить под своим флагом — «за определенный годовой взнос», разумеется. Другими словами — зачем платить пиратам, ходите под нашим флагом и платите нам. Английский король поскрипел, конечно, зубами, но согласился. Заодно и Англия обрела свой флаг. Генуэзский.
И в Крыму генуэзцы так прочно обосновались когда-то именно благодаря своему умению договариваться. Это была их последняя победа в вечном противостоянии с другой могущественной морской республикой — с Венецией. Пока их вечные соперники венецианцы планировали военные действия, генуэзцы… просто договорились с крымскими татарами о долгосрочной аренде побережья. Татары вообще не очень понимали, зачем нужно море: вода в нем соленая, кони такую воду пить не могут… Но если уж кому охота оплатить на пару сотен лет вперед аренду ключевых точек черноморского побережья — пусть их платят, что мы, дураки что ли отказываться…
Так что можно сказать, что вся история Генуи — это прекрасная иллюстрация того, как умение вовремя вложить капитал — отнюдь не мотовство, а как раз сбережение и приумножение капитала.
В разных мелочах это проявляется и сегодня. Я, например, обожаю генуэзскую традицию к аперитивам в барах бесплатно выставлять закуски, в больших количествах причем. Как ни удивительно, с точки зрения коммерции это очень выгодно. В других регионах Италии выпьют люди по стаканчику, кинут в рот пригоршню сиротливых орешков — и побегут ужинать. А в Генуе, да под закусочку, да с фокаччей, да с маслинами, да с бутербродиками, да с соусами, да с овощами и фруктами, — как сядут за аперитивы в семь вечера, так до одиннадцати и не встают. Вот и угадайте, какой бар больше заработает, — тот, что выставил клиентам миниатюрную чашечку с арахисом, или тот, который не востребованную утром фокаччу красиво нарезал и подал вечерним клиентам?
Впрочем, и бежать генуэзцам некуда, да и неохота. Деньги они свои еще пятьсот лет назад заработали, за покупками им тоже не надо — их свитерки или маечки, купленные двадцать лет назад, до сих пор имеют достойный вид; почему бы и не посидеть в свое удовольствие с друзьями, не выпить вина теплым вечером, тем более что если сегодня они заплатят за друзей, то завтра друзья заплатят за них.
Инвестиции моего мужа тоже оказались вполне долговременными (он обычно говорит, что еще и удачными, — но тут уж не мне судить). Живу я себе среди необщительных скупердяев уже который год, и даже экономить научилась. По-генуэзски. Базилик — тот даже на дачу себе привезла. Теперь у меня и мама будет учиться толочь в ступке сперва дополнительные ингредиенты — и поглядывать, на сколько миллиметров подрастут листочки.
И снова — Тоскана. Вдали от туристических троп
… С первого раза что-либо распробовать сложно.
До сих пор помню, как я некультурно выплюнула первую в жизни оливку — так возмутительно не соответствовал ее вкус ожиданиям, которые рождала эта восхитительная округлость и сочная синева. Мне было пять лет, но я это отлично помню.