Снежить

Из здания первым выскочил Блэк, осмотрелся, принюхался, обернулся, давая понять, что все спокойно. Пока спокойно.

Спокойствие это оказалось коротким, потому что со стороны жилого корпуса снова послышались выстрелы. Не один, а сразу три. Плохо дело, если Эрхану приходится стрелять так быстро и так часто. Может, ошиблись они с подсчетом поголовья? Думать об этом было некогда, нужно было разобраться с тем чуваком на снегоходе. Если еще не поздно, если медведи не разобрались раньше его.

Чувак был жив. Снегоход его стоял почти впритирку к столбу, а сам он медленно шел по направлению к жилому корпусу, в руке у него Волков разглядел что-то очень похожее на ружье. Если ружье, значит, не совсем салага, понимает, с чем может столкнуться. Наверное, уже понял, если двигается вот так… крадучись, если не выпускает из рук оружие. Услышал выстрелы, сделал выводы.

А потом Волков увидел зверя. Этот медведь был огромен, он не шел, а крался, и в движениях его была кошачья грация, а в глазах наверняка клубилась белая мгла… Незнакомца и зверя разделяло каких-то несколько метров. Волкова и зверя разделяла бесконечность. С такого расстояния он не попадет. А если даже и попадет, то не убьет, а лишь разъярит еще больше. Но стрелять все равно придется, потому что этот, с ружьем, словно и не видит того, кто крадется рядом едва различимой тенью.

Волков уже вскинул пистолет. Вскинул, да так и замер с вытянутой рукой…

Из-за угла жилого корпуса выступила еще одна тень. Сначала показалось, что звериная, длиннолапая и остроухая, но стоило моргнуть, как морок пропал. Обычная человеческая. И фигура человеческая, вот только двигается по-звериному осторожно.

Волчок…

Сердце перестало биться. Не досмотрел! Бросился спасать мир и снова позабыл про родного брата, про данное ему обещание. Брат тоже обещал… обещал держаться и не ввязываться… И тоже не сдержался. Какого цвета у него сейчас глаза, а? И самый главный, самый страшный вопрос: в кого нужно стрелять первым, в медведя или в Ника? Или в ту белоглазую тварь, которая рвет его брата в клочья?

Налетел ветер, лютый северный хивус толкнул Волкова в грудь, сшиб с ног и тут же поднял в воздух белую снежную завесу, сковывая холодом, залепляя рот и глаза, не давая ни кричать, ни целиться. Он прорывался через эту завесу ползком, разрывал ее бесчувственными пальцами, смахивал с лица, словно паутину, и в самой глубине белого кокона на фоне полыхающего северного сияния видел тени… Две крошечные человеческие и одну огромную звериную. Зверь с яростным рыком метался от человека к человеку, вставал на задние лапы, крутился волчком, но не нападал. Пока не нападал.

А Волков продолжал ползти. В этой белой круговерти он теперь ориентировался лишь благодаря теням. Их все еще было три. Два человека и один зверь… Иногда тени меняли очертания, вытягивались, и тогда казалось, что на призрачной снежной сцене пляшут уже два зверя и один человек. В горле бешено билось сердце, а в голове билась мысль. В кого стрелять? В которого из зверей?..

Человек упал первым. Сначала опустился на колени, потом завалился лицом в снег. Наверное, в диком танце теней он стал разменной монетой, никому не нужным статистом, которого одним лишь взмахом когтистой лапы сбросили со сцены.

Потом упал второй зверь. Тот, что длиннолапый и остроухий. Тот, которого ни в коем случае нельзя было зацепить пулей.

Потом упал белый занавес, и мир снова стал прежним. Если он сможет стать прежним хоть когда-нибудь.

Они лежали на снегу. Не человек и зверь, а два человека. А зверь возвышался над ними. Выбирал…

Волков вскинул пистолет, нажал на курок. Нажал раз, а выстрелов получилось два. Медведь пошатнулся. Мгновение он еще удерживал равновесие, но третий выстрел сшиб зверя с ног.

Стрелял Эрхан. Вернее, они с Эрханом стреляли по очереди, пулю за пулей загоняли в неподвижное косматое тело, пытались убить то, что и без того уже было мертво. И к дорожке они подбежали одновременно, а от жилого корпуса уже мчались Чернов с Гальяно. Из-за корпуса слышались беспомощные хлопки ракетниц.

– Там последний, – крикнул Эрхан, срываясь с места. – Вы тут уж как-нибудь сами, ребята!

Он скрылся за углом, и к хлопкам добавились выстрелы. Последний зверь. Хорошо, если последний.

Ник лежал на боку. Волков рывком перевернул его на спину, нащупал на шее пульс, потянул вверх веко. Он не знал, что станет делать, если из-под длинных девчоночьих ресниц на него глянет белое нечто, не думал над этим.

Радужка полыхнула желтым, или это просто северное сияние отразилось в темных глазах Ника? Темных, а не белых. Вот это главное! А еще, что пацан жив! Пацан жив, а где второй?

Второго придавило мертвой медвежьей тушей. Из-под косматого бока торчала рука в перчатке. Чернов с Гальяно с руганью и кряхтением тащили зверя в сторону, а Волков тащил человека.

Он оказался тщедушным и легким, несмотря на все надетые на него одежки. Он не сопротивлялся и не помогал. Не потому ли, что был уже мертв?

Человека Волков уложил на спину рядом с Ником, смахнул снег с его лица. С ее лица… На снегу у его ног лежала женщина. Старая – молодая?.. Красивая – уродливая?.. Он не стал разбираться и разглядывать. Главное сейчас выяснить, живая или неживая!

Она была жива. Она открыла черные раскосые глаза в тот самый момент, когда Волков попытался нащупать пульс на ее шее, выгнулась дугой, со стоном втянула в себя воздух, словно бы ее только что выловили из воды. Впрочем, о чем это он?! В снегу тоже можно задохнуться. А под медвежьей тушей и подавно.

– Эй, вы как? – Он крепко обхватил женщину за плечи, опасаясь истерики, хотя в глубине души уже понимал: истеричным и трепетным натурам нечего делать на Крайнем Севере. Истеричные и трепетные не будут гонять посреди полярной ночи на снегоходе и носить с собой оружие. Значит, незнакомка не из таких. Значит, если стонет, то, вероятнее всего, от боли. Может, медведь зацепил, а может, сломаны ребра. Ребра сломаны, а он давит…

– Где он? – Она вырывалась, билась не на жизнь, а на смерть, словно Волков был ее злейшим врагом.

– Медведь? Успокойтесь, он мертв.

– Мертв… – Она сжала челюсти. Волков увидел, как двигаются мышцы под побелевшей кожей.

– Вадим, помоги! – позвал он единственного, кто сейчас мог бы справиться и с переломами, и с обморожениями, и с дамскими истериками. А ему надо к брату. Брату он сейчас нужнее.

Послышался выстрел, в черном небе вздрогнули колючие звезды, и наступила почти абсолютная, космическая какая-то тишина. Они замерли, прикидывая в уме, последний ли это выстрел и последний ли медведь, надеясь, что все, наконец, закончилось.

– Конец, – сказал Гальяно не слишком уверенно, но они поверили. Потому что хотели верить, что им всем удалось пережить эту дикую ночь.

– Порядок! – Под свет фонаря выступил Эрхан. – Последний! – Он взмахнул рукой с зажатым в ней карабином, а потом потрусил к рабочему корпусу вызволять Эдика.

– В дом! – скомандовал Чернов, бережно поднимая женщину с земли. – Пока не околели тут к чертям собачьим.

Волкова с Гальяно не пришлось просить дважды, они подхватили Ника под мышки, почти волоком потащили к распахнувшимся им навстречу дверям.

В дверях стояли Никодимыч с Асей. Никодимыч все еще сжимал в руках бесполезную уже ракетницу. Ася вооружилась скалкой. Волков некстати вспомнил табуретку, которой Чернов лупил медведя по башке. Сейчас все это казалось смешным и нереальным. Будет смешным, когда они окончательно убедятся, что в этой битве никто из людей не пострадал.

Женщину Чернов положил в общей комнате на диван. Свободных мест больше не нашлось, и они с Гальяно просто опустили Ника на пол. В доме было тепло. Наверное. Волков так замерз за эти несколько минут противостояния, что не чувствовал уже не то что рук, но и лица. Поэтому помощник сейчас из него был так себе, Ником занялись Никодимыч с Мишаней. Ася суетилась над незнакомкой, и словно через толстый слой ваты Волков слышал взволнованный голос поварихи:

– Тара, да ты с ума сошла! Одна, да ночью, да на снегоходе?!


Тара, значит. Интересное имя.

– Откуда ехала? – Это уже Никодимыч. Голос у него сиплый, едва различимый. Видно, медвежья ночь далась ему нелегко.

– Со стойбища. – Голос Тары тоже был с сипотцой, но такой… приятной. – Позвали. Олени дохнут. Испугались, что и у них тоже начался мор. Уважаемый, хватит меня лапать! – В голосе появилось раздражение. – Со мной все в порядке!

– Я не лапаю, уважаемая. – Чернов был мрачен и сосредоточен. – Если вы до сих пор не поняли, я вас осматриваю.

– Не надо! – Тара отмахнулась, казалось, еще чуть-чуть – и она ударит Чернова. – Не надо меня осматривать! Я же вам сказала, со мной все в порядке!

– Тарочка, Вадим Николаевич не просто так, а по долгу службы, – успокаивающе просипел Никодимыч. – Он, знаешь ли, доктор с Большой земли.

– Большой доктор с Большой земли… – Тара стянула с головы шапку. – Я тоже доктор, поэтому не надо мне тут!..

Чернов умел смотреть как-то по-особенному выразительно. Ходячий рентген и МРТ. Вот именно таким взглядом он сейчас и сканировал отбивающуюся от него пациентку. И во взгляде его было почти сакраментальное «Не верю!»

– Тарочка у нас ветеринар! – сказал Никодимыч с непонятной гордостью, словно бы сам выучил Тарочку на ветеринара.

– Доктор… – многозначительно хмыкнул Чернов и посмотрел так же многозначительно.

Волков тоже посмотрел. На вид Таре было под сорок. Невысокая, жилистая, высокоскулая, с коротким ежиком волос. Вообще вся ее внешность выдавала решительность. Непростая дама, вполне себе бывалая. Потому и по тундре среди ночи одна летает, потому и с ружьем умеет управляться. Или не умеет? Почему не выстрелила в медведя? Растерялась? Испугалась? Пожалела?

– А вы не думайте, Вадим Николаевич! – Кажется, Никодимыч за Тару обиделся. – У нас же здесь такие места, такие условия, что и ветеринар для нас иногда может стать спасителем. Человек – это тоже в некотором смысле зверь… – Он запнулся, наверное, вспомнил всех зверюшек, с которыми они успели столкнуться этой ночью.

Хлопнула входная дверь, потянуло сквозняком, и в общую комнату вошли Эрхан с Эдиком. Эдик клацал зубами то ли от холода, то ли от пережитого, то ли от всего сразу. К нему тут же кинулась Ася, кто-то уже совал ему в руки чашку с горячим чаем. Волков бы тоже не отказался, но про него и про Ника как-то все забыли…

Ник сидел, прислонясь спиной к стене, свесив руки между коленей. Вид у него был сонно-растерянный. Волков мог поспорить на что угодно, что пацан не помнит ничего из случившегося. Бесполезно его ругать, бесполезно расспрашивать. Сам виноват, не досмотрел.

Он сел у стены рядом с Ником, спросил:

– Ты как?

– Никак. – Пацан пожал плечами. Хотел, похоже, улыбнуться, но вместо усмешки получился оскал. Волков-младший, что с него взять?

– Что-нибудь болит? – С другой стороны присел Чернов.

– Душа считается? – спросил Ник и снова оскалился.

– Существование души научно не доказано. – Чернов взъерошил густые волосы и тут же уточнил: – Сильно болит? На сколько баллов по десятибалльной шкале? – Получилось вроде и с усмешкой, но одновременно серьезно.

– На двенадцать, – ответил Ник и сжал виски. – А голова и глаза вообще на двадцать.

– Покажи-ка!

Медицинского фонарика у Чернова с собой не было, и он посветил в глаза Нику мобильным. Волков подался вперед, затаил дыхание. В ярком направленном свете зрачок Ника начал сужаться и вытягиваться в вертикаль, но через долю секунды превратился в черную точку. Пацан зажмурился и оттолкнул руку Чернова.

– Слишком ярко, – сказал шепотом.

Волков посмотрел теперь уже в глаза Чернову. Видел ли тот то же? Чернов едва заметно кивнул. Значит, видел. Значит, не примерещилось. Да и как такое могло примерещиться?

– Не тошнит? Голова не кружится? – Чернов уже ощупывал затылок Ника, аккуратно поворачивал голову из стороны в сторону.

– Нет. – Ник попытался головой мотнуть, но Чернов держал крепко. – Только болит.

– На сотрясение не похоже.

Не похоже. А на что тогда похоже? Зрачок этот узкий, тень длинноухая-длиннолапая, да еще и хвостатая. Светобоязнь… К примеру, ликантропия. Повезло ему с братишкой, не всякому в родственники достается оборотень. Или вампир? Светобоязнь – это ж, кажется, оттуда, из славной Трансильвании. А белая мгла откуда?.. Волков только-только начал согреваться, как его снова будто накрыло снежной бурей. Слишком много всего для одного простого пацана. Или не простого, совсем не простого? Эх, спросить бы у Арины, но Арина далеко. Если что-то и почует, то помочь им точно не сумеет. Ни она, ни Анук.

Бок закололо иголочками: между ним и Ником протиснулся Блэк, положил голову Нику на колени. Тот слабо улыбнулся, потрепал пса по холке. Чернов тоже потрепал, сказал задумчиво:

– Хороший у тебя домашний питомец.

– Не жалуюсь. – Волков все еще боролся с отголосками снежной бури, но выстуживающий душу холод мало-помалу уходил из тела.

– У меня тоже есть, – сказал Чернов.

– Пес?

– Типа того.

– Как зовут?

– Сущь.

– Девочка?