Смутные времена Лепрозория

Почему обязательно оно должно быть создано и создано обязательно кем-то?

Почему оно вообще хоть что-то должно?

Не должно ведь…

Раун судорожно вздохнул и, склонившись над озером, окунул голову в прохладную воду.

Кошки утверждали, что после смерти можно начать новую жизнь. А можно не начать. Только Еву заставляют возрождаться, и только Самсавеил может призывать души насильно. А так — каждый решает сам, жить ему снова или нет. Но никто из кошек не говорил, что будет, если выбрать не-жизнь. Куда отправишься тогда? Отправишься ли?

Раун даже не знал, а хочет ли жить снова. Нужно ли оно ему?

Ведь он не герой. Он просто седой Ворон.

Раун снова сел, облокотившись о дерево, и закрыл глаза.

Он никогда не вершил судьбу, он просто помогал жерновам молоть чужие сердца. И свое собственное тоже.

Он просто был пешкой в неизвестной ему игре.

И, пожалуй, эта игра ему понравилась.

На лице Рауна застыла счастливая улыбка.

Когда Смерть пришла, черного Ворона уже не было. Райский сад благодарно шептал в память о том, кем он был. Лиловые воды лизали ослабшие руки и вторили яблоням.



***

Тора поправила кожаные перчатки и, взяв в руки масляную лампу, направилась к родительской спальне.

Хайме стоял, облокотившись о дверной проем, и со скучающим видом рисовал когтем черточки на полу.

— Любимая, никто ведь не узнает даже, накрашена ты или нет, — протянул он, дергая ухом в сторону подошедшей дочери.

— Еще пару минут! — отозвалась Химари с кисточкой в зубах.

Хайме оставалось только смиренно вздохнуть.

— Господин Верховный шисаи, — Тора встала рядом и кивнула, приветствуя, — вы уже решили, кто будет следующим Верховным шисаи?

— Я думал, ты и не спросишь, — усмехнулся Кот, поднимая руку. Тора подошла ближе и нырнула в объятья.

— Ну не я же, — усмехнулась лигрица в маску до самых глаз. — Ни одна кошка не была Верховной жрицей. Ведь мужчины сильнее женщин, а их психика стабильнее из-за ровного гормонального фона.

— Ты обижена? — Хайме погладил ее по плечу, прижимая к себе.

— Я-то? — прыснула она смехом. — О да, я же образец силы и устойчивой психики!

Хайме улыбнулся и, приподняв капюшон, прячущий голову Торы, по-отечески поцеловал ее в лоб.

— Ты моя любимая дочь.

— Ну да, других-то дочерей у тебя нет, — усмехнулась Тора, кладя голову ему на плечо.

Хайме помедлив, указал рукой на сложенное лиловое хаори Верховного шисаи.

— Отдай его среднему, — шепнул он Торе на ухо. — И не забудь присягнуть ему.

— Хорошо, — шисаи кивнула.

— Плащ Евы и бо оставляю на вас.

Тора кивнула и на это.

Химари, закончив с макияжем и прической, встала из-за туалетного столика и принялась поправлять кимоно.

— Глупая кошка, — проворчал Хайме, — никому же не будет дело до того, как хорошо на тебе сидит твой наряд.

— Мне до этого есть дело! — отмахнулась Химари. — И не вздумай его помять!

— Как скажешь, милая, — кивнул Кот, отпуская Тору.


Химари погасила лампы во всей комнате, и единственный источник света выхватил из мрака руку Торы и ее лилово-черный плащ, скрывающий ее фигуру целиком.

Тора пошла первой, освещая дорогу до храма. Она же открыла нижний храм. Она же прошла испытание, положив руку в маленькую коробочку с неизвестностью. Она же распахнула ворота и провела Химари и Хайме в самые дальние помещения подземного храма — усыпальницы.

Последняя комната была высечена из камня и покрыта кристаллами совсем недавно. В нее уже пришла неизвестно откуда взявшаяся вода, и заполнила собой усыпальницу, оставляя только островок посередине и несколько камней — как дорогу.

Тора осталась стоять у входа, повесив лампу на кольцо. Теплый свет отражался от кристаллов и множился, прогоняя тьму.

— Я знаю, что ты как и раньше одержима грандиозными идеями, — Хайме взял дочь за рук и крепко сжал. — Я сделал все, что мог, чтобы помочь тебе. И я желаю тебе удачи.

— Спасибо, — Тора поклонилась.

Ее лица тут же коснулись холодные маленькие ладони.

— Какая же ты взрослая у меня, — тихо всхлипнула Кошка и бросилась Торе в объятья. — Какая же ты красивая выросла. Какая хорошенькая. Ты у меня самая чудесная на свете!

Химари плакала, зарывшись львиным носом в шею Торы, и та гладила ее по худым лопаткам.

— Тише, кимоно свое помнешь, — шептала Тора, обнимая. — Спасибо тебе за все.

Всхлипнув, Химари отпрянула и широким движением руки смазала на лице слезы с тушью и тенями. Снова всхлипнула:

— Пожалуйста, береги себя, котенок. Ты же совсем себя не щадишь, — он нырнула рукой под капюшон и коснулась горячих татуировок.

— Так нужно, мама, — болезненно улыбнулась Тора. — Так нужно.

Химари шмыгнула носом и вжалась в Хайме.

— Пойдем, — дернула его за рукав, едва не икая от слез.

— Пойдем, — кивнул он и, крепко взяв ее за руку, увлек за собой на островок.

Тора осталась стоять у входа, следя за ними.

— Я хочу встать как-нибудь красиво, — Химари принялась вертеться на маленьком островке, будто выбирая местечко.

Хайме кивнул и встал на середину, предоставив ей выбор.

Кошка некоторое время пометалась по краю острова, выбирая место и «красивую» позу, то воздевая руки, то складывая их перед бедрами или за спиной.

— Все, я готова! — она встала рядом с ним плечом к плечу, изо всех сил вытянув лапы, чтобы казаться выше, и улыбнулась. — Так мы будем хорошо смотреться вместе. Прямо как вживую.

Хайме усмехнулся.

— Вот, возьми меня за руку и на счет три проведем через себя энергию Самсавеила, — скомандовала она и пошарила рукой в поисках его руки.

— Ничего не скажешь напоследок?

— Не бросай меня там, за рубежом этой жизни… — прошептала она.

— И все? Никаких «Я люблю тебя» не будет? Или как у наших голубков… как там… «Ты моя гавань, я твоя пристань»? — скривился Хайме. — Это все, что ты можешь мне сказать, спустя столько лет супружеской жизни?

— Ну я… я даже… — растерялась Химари.

Воспользовавшись ее замешательством, Хайме развернул ее за локоть и, подхватив за талию, поднял в воздух. Кимоно смялось, из тщательно собранной прически выбилась пара локонов.

— Вот теперь мы как вживую, — усмехнулся он. — И я не брошу тебя после смерти.

Химари наклонилась и поцеловала его.

Они вмиг обратились в кристальные статуи. В тех же позах. В вечном поцелуе.

— Прощай, мой тигренок. Прощай, моя сольпуга, — прошептала Тора и потушила лампу.





#18. Чуя запах беды




Тайгон неспешно подошел к бурной реке и остановился у аккуратно сложенных вещей.