Смерть октановых богов

– А! – махнул рукой Гвоздь. – Про Калининград вообще молчу! Его там совсем в порошок должны были… Сомневаюсь, что хоть кто-то, мало-мальски похожий на человека, там остался. Вот! Так и в Питер нечего идти, что в этой радиоактивной болотине делать? На Север податься? Там народа мало жило, глядишь, и не били по северным территориям, только холодно, наверное, там, аж жуть. Как в вечной мерзлоте спасаться? Я точно не выживу. Куда еще? С Черномором вроде кто-то из Твери сотрудничал, но то – ученые! А я двадцать лет ни к чему умному не прикасался. В Москву? А там что? Тоже радиоактивная зона? Этакий большой оплавленный курган, размером вот от Ярославля и до Ростова прям!

– Напрасно так думаешь, – перебил Спасс, – у Кизляка с Черномором связи были с Москвой. И контракт, кажется, на поставку послушных людей. Но идти туда действительно не стоит. Окапываются они, кажись. Роют, копают, не хотят никого в Москву пускать, а выпускать – тем более. Всех пришлых отстреливают.

– Во-во, – кивнул Денис, – куда ни сунься – везде какая-нибудь лажа. Сам же говоришь, что даже во Владимире – и там людоеды обжились. Куда податься-то?

– Ты пока не думай об этом, – махнул рукой Спасс. – Знай себе делай, о чем договаривались, а там, глядишь, и не надо будет никуда уходить.

– Ну, хорошо, – пожал плечами Гвоздь, продолжая объезжать отбуксированные к краю шоссе ржавые остовы. За разговором они и не заметили, как добрались. Осталось повернуть и проехать через сетчатые ворота, обвитые колючей проволокой и утыканные приваренными острыми штырями. Странно, но в этот раз обошлось без нападений хорей. Может, тварям пока было не до этого? Надо готовиться к долгой зиме, рыть норы, укреплять подходы к жилью. – Я поспрашиваю, поинтересуюсь у приятелей. Приведу тебе статистику.

– Только осторожней, Денис. Только осторожней. – Спасс начал запахивать расстегнутый меховой тулуп. Автомобиль уже проехал через ворота и затормозил у здания вокзала, где проживало «высшее руководство», в том числе и Спасский. – Если Арушуков узнает, что ты задаешь о нем странные вопросы, то, боюсь, тебя выгонят. И это самое мягкое, что могут сделать. Еще он может…

– Не пугай, Константин Семенович, – перебил его Денис. – Сомневаюсь, что после ядерной войны я уже чего-то боюсь. Сделаю в лучшем виде! И даже баба-диверсант не узнает!

– Та, что несколько дней назад цистерну взорвала? – переспросил майор.

– Она самая, Константин Семенович. Она самая.

– Ты считаешь, она опять явится?

– А ты, товарищ майор, думаешь, что она сюда ради пацана и «Хаммера» полезла? Просто так взорвала цистерну с газом?

– А ведь верно, – согласился Спасс. – Что-то большее ей было нужно. Что-то значительно большее.

– Именно! – кивнул Денис и улыбнулся сквозь густую бороду. – А это значит, что она сюда еще вернется.



А ведь верно! Эта баба сюда еще вернется. И это опять станет полной неожиданностью для всех. И Спасский, кажется, знает и ее, и что ею движет…

В глубокой задумчивости Константин вышел из «Тойоты» и направился к вокзалу. За первыми тяжелыми и высокими деревянными дверями его встречали охранники – здоровые молодцы в черных масках, с «калашами» и прочим оружием. Например, из-за перевернутого набок стола, подпертого мешками с песком, выглядывал пулемет. Атаман любил безопасность и соответствующе оборудовал вход и высокие окна. Те, что не были заколочены тройным слоем досок, тоже охранялись бойцами в масках. Почему в масках, если каждый знал, кто есть кто? Неясно, но бзики атамана Арушукова в Ордене не обсуждались.

– Майор? – кивнул главный, Шкурко Савелий. Он даже не потрудился встать или отставить в сторону алюминиевую кружку с дымящимся напитком. Чем только ни пытались заменить чай в Ордене. В итоге остановились на недорогой смеси иван-чая, листов смородины и малины, закупаемой у кочевников. Вполне себе вкусный и бодрящий напиток получился.

– Шкура, – кивнул в ответ Спасский и остановился напротив мужика в маске. – Ничего, что тут я пришел?

– Ну, пришел и пришел, – развел руками старший. – Ты тут раз по пять в день носишься. Мы твою рожу за километр узнаем. Даже если паранджа будет надета. Чего зря прыгать-то? Не Арушуков ты, и нечего просить его почестей.

Спасс поднял руки вверх, соглашаясь, и пошел к следующей двери. Утверждение, что он – не Арушуков, его очень злило. Мало того, что у разгильдяев отсутствует хоть какое-то представление о субординации, так еще и дисциплина хромает на обе ноги. Ну, ничего… Майор поднимет этот вопрос перед атаманом. Совсем расслабились!

Спасский, наконец, вошел на вокзал. Огромное помещение с высоченными потолками давным-давно разбили перегородками на множество более мелких. Все разговоры были слышны в любом уголке здания, и любые звуки свободно разносились между комнатками, поэтому обсуждать что-нибудь конфиденциальное было невозможно. Право жить на вокзале имели только особо приближенные к атаману люди, а также заключенные, для которых оборудовали клетки в технических помещениях здания, и общие для всех тут живущих женщины. Они имели свои комнаты «без крыш», но были вынуждены отрабатывать хлеб и кров собственным телом. И сколько Спасс ни спрашивал у женщин, те всегда были довольны своим положением и особо не парились, что их используют. Единственное, что их угнетало, – изъятие атаманом всех родившихся детей и отправка в неизвестном направлении. Но майор был уверен: если ты добилась определенного положения, тебе есть что терять и ты знаешь, что новорожденный обнулит твой статус, то лучше избавиться от него сразу, чем прятать, растить в тайне и каждый день ожидать разоблачения. Тем более, подруги тоже пекутся о лишнем куске хлеба и сдадут, глазом не моргнув.

Константин быстро прошел по лабиринту коридоров, пропахших целым букетом обычных для общежитий запахов. Аромат довоенных духов, подаренных атаманом женщинам, здесь смешивался с запахом пота, прелой одежды и несвежих трусов. Женщинам просто неоткуда было брать воду, и они крайне редко мылись. В основном только при завозе воды из Волги, а зимой это случалось редко, поэтому как результат – устойчивое амбре на весь вокзал.

Коридор вывел в обширную комнату со столами, стульями и троном. Деревянное возвышение заканчивалось сваренным из листов металла ржавым стулом, который сверху закидали старыми, прелыми подушками. На троне восседал седовласый старец – шестидесятивосьмилетний атаман Арушуков Геннадий Васильевич. Когда-то до войны он был начальником этой станции, ну и, конечно, сплотил вокруг себя большое количество народа. Сначала тех, кто остался в тот роковой день на станции, а потом, в ходе затянувшейся на пять лет ядерной зимы, – выживших, начавших приходить из окрестных сел и деревень. Ведь только в Ярославле был почти нескончаемый запас нефтегазовых продуктов, а зима долгая… а людям нужны огонь и тепло, ну, и защита от зверья.

Геннадий Васильевич – человек с непростой судьбой в прежней жизни – и после войны не сдал позиций. Он быстро расправился с бывшими зэками, что решили взять власть на территории станции в свои руки, потом подавил восстание женщин, вознамерившихся любыми способами ехать в Москву, и тихонько привел орден нефтяников в тот вид, в котором его застал Спасский. То есть получился своеобразный военизированный объект, где женщины живут в услужении у мужчин, пока те защищают нефть и газ, что в длинных поездах застряли в Судный день на бесконечных путях Ярославского вокзала. Спасс пытался образумить атамана, но у старика явно начался маразм или еще какая старческая болезнь, и Арушуков все больше скатывался в ненужное веселье, забывая о главном – о своих подчиненных и Ордене. Константин пытался убедить старика, что такое устройство общества в конечном итоге приведет если не к полной деградации, то к вымиранию точно, ведь женщинам не позволено оставлять детей, а новое поколение уже не успеет вырасти на замену убитым членам ордена. Но атаман благодушно махал рукой и говорил: «У нас есть мальчики из «Приюта забытых душ».

Вот только «Приют» теперь стал чужим, надо что-то срочно делать, а атаман откладывает решение о возвращении «Приюта» до весны… Да за это время, кто бы ни захватил приют, успеет укрепить его и сделать почти неприступным. И на его возврат потребуются гораздо большие ресурсы, чем если провести операцию сейчас, так сказать, по горячим следам.

А причина? Причина, скромно приставив табуреточку к трону, сидела рядом с атаманом. Отец Григорий был неказистым и много пьющим мужичком в драной рясе. Когда и как он появился в ордене, Спасс не знал, но в том, что этот священник проводил в городе подрывную деятельность, не сомневался. Мало того, что спаивал старика, так еще и забил ему голову нелепыми догмами несуществующей религии.

И кого только сейчас в священники берут?! Видимо, любого, кто может придумать о Боге свою историю. Причем любую странную историю, которая даст людям хоть немного надежды или хоть как-то объяснит Катастрофу, случившуюся двадцать лет назад.

Этот странный тип, Григорий, как понял Спасский, приплелся в Ярославль из Вологды или откуда-то из тех краев четыре года назад. То есть на два года раньше, чем пришел сам Константин. И все это время горе-священник вел свою подрывную деятельность, понемногу, исподволь внедряя свои сволочные идеи в голову старого атамана.

И может быть, все было бы хорошо, если бы Григорий был настоящим священником и проповедовал православие, о котором столько говорил. А ведь он никогда не был ни священником, ни ставленником церкви, и даже Библии никогда не читал, а на руке у псевдобатюшки красовались характерные для бывшего уголовника татуировки перстней. Будь на то воля Спасского, он бы давно вытолкал дармоеда за ворота без еды и одежды со словами: «Святой дух тебя накормит, батюшка!» Но Арушуков уже изрядно наслушался Григория и вряд ли согласился бы с мнением Константина. Как-то раз Спасский попробовал завести разговор о мошеннике Григории, на что получил резонный ответ: «Костя! Ты скитался восемнадцать лет! Наверное, сможешь еще немного поскитаться, если не заткнешься!»

И так – на любые замечания Спасса.

Например, о неуместности содержания женщин как шлюх, с дальнейшим избавлением от отпрысков. Григорий в ответ возвещал: «Батька-атаман! Наш Господь сугубо против женщин легкого поведения и свидетельств их греховности. Детей надо непременно убрать! Они – то свидетельство! Они – погибель! Страшный суд зачтет каждого греховного младенца, лучше сослать их подальше и воспитать руками, которые этот грех на себя примут». Любые доводы Спасского против избавления атамана от будущих мужских рук Арушуков заливал яблочным самогоном. Секрет его изготовления принес с собой (кто бы мог подумать!) сам отец Григорий и гнал сие зелье где-то в секретных комнатах вокзала. На замечание майора, что распитие самогона – тоже грех, Григорий молвил: «Только Господь наш батюшка может определять, что есть грех, что есть не грех. А я – указующий перст его! Если я сказал, что яблочный самогон – никакой не грех, а ниспосланное нам свыше лекарство от радиации, то так сказал Он!» На ироничное замечание об отсутствии необходимости здесь в таком лечении, ответил сам атаман: «Ну право, Кость! Не мешай отцу Григорию свою работу работать! Делай свою, и все будет в шоколаде…»

На том Спасский и заткнулся, но не забывал при каждом удобном случае в присутствии подчиненных напоминать атаману, что не так верят в Бога, и не с такими «батюшками». Конечно, майор осознавал, что если бы не зеленый змий, атаман давно выгнал бы его за подобные речи на все четыре стороны. Но Геннадий Васильевич употреблял, и употреблял обильно, и сделался медлительным, благосклонным и благодушным, из-за чего временами бывал противен абсолютно всем окружающим. Именно в такие моменты Спасский был готов застрелить Арушукова, но был уверен, что после его самого раздерут на тысячи клочков. Никто не потерпит во главе Ордена человека, убившего атамана, который некогда создал общину и даровал многим нормальную жизнь. Нет, так к власти в Ордене не прийти, Константин отдавал себе в этом отчет. Понимал это и Григорий, а потому с еще большим усердием спаивал атамана, надеясь в случае естественной смерти Геннадия Васильевича занять его место как лицо, наиболее приближенное к власти. И всегда с едкой улыбкой и легким вызовом смотрел на своего главного оппонента – Спасского, который не скрывал ненависти к нему, но ничего пока сделать не мог.

Вот и сейчас Григорий первым заметил вошедшего Константина и поднял бокал, произнеся тост с явной издевкой и превосходством в голосе:

– Ты смотри, Гена, какие люди пожаловали! Сам майор нарисовался. Очевидно, вернулся из поездки по окрестностям и принес благие вести в наш Орден. Не так ли, Костя?

Сидящие рядом охранники и их начальник – всегда хмурый Федор Ковыль – дружно повернули головы. Их уже не заставляли посменно стоять рядом с атаманом. Охранники просто сидели рядом и, кто как мог, убивали время. Кто-то играл в карты или домино, кто-то ворковал с сидящей на коленях женщиной, а некоторые внаглую напивались. Ковыль хмуро окинул взглядом Спасса и отсалютовал грязным граненым стаканом. Может, мужчина и был недоволен действиями атамана, но никак этого не показывал, а исправно и преданно служил Арушукову.

– О-о-о! – протянул Геннадий Васильевич и тоже поднял руку со стаканом в приветственном жесте. – Как сам, Кость? Что нового принес? Что интересного?

– Да-да! – подхватил Григорий, издевательски улыбаясь, чем вызвал у бывшего майора неконтролируемую злость. Тот еле сдерживался, чтобы не высказать попу, куда он может засунуть все-все свои слова. – Просвети нас, Кость! Дай исчерпащую… исчерпующую… э-э-э… исчер-пы-ваю-щую! Во! Информацию!


– Ты пьян, отец! Как и все тут! – подковырнул Спасский. Григорий развел руками, а Федор медленно покачал головой, мол, не надо сейчас шутить с властью – не то у нее настроение. Но Спасскому было уже все равно. Произвол и неуважение, которые он увидел во время путешествия, не могли ждать. Поэтому Константин слегка поклонился атаману и заговорил:

– Геннадий Васильевич! Это больше нельзя терпеть! Банды кочевников-охотников на дальних рубежах нашей области совсем распоясались. Не проявляют никакого уважения к нефтяникам!

– Что ты предлагаешь? – еле слышно пробормотал атаман пьяным голосом.

– Наказать как минимум. Как максимум – уничтожить пару отрядов, чтобы другим неповадно стало. Да и неплохо было бы обложить их данью. А то ишь… Зверье вокруг общее, а бензин и другую горючку отваливаем за мясо и шкуры мы. Непорядок! Надо за отлов сбор сделать, и пусть ловят себе.

– Хорошая мысль, – медленно кивнул Арушуков и задумался, и только через минуту добавил: – Дельная. До весны подождет!

– До весны? – Спасский чуть не задохнулся от возмущения. – Какой весны, дорогой Гена?! Какой весны? Ты знаешь, что эти варвары уже в курсе, что «Приют» пал? Я не знаю откуда, но им это известно! А это значит, что времени нет!

– Что ты предлагаешь? – повторил Арушуков, и Спасс засомневался, что тот в адекватном состоянии. Слишком безразлично прозвучали его слова, словно дежурные фразы ничем не заинтересованного человека.

– Во-первых, срочно, лучше завтра, организовать атаку на «Приют», пока не очухались дети и пока варвары не стянули свои силы к монастырю! Иначе навсегда потеряем его.

– Не проедем! – замотал головой Григорий, Спасский ненавидяще взглянул на него. – Ты ж с улицы только, видел, какие сугробы? Наши машины, особенно бензовоз, не проедут по снегу даже с цепями на колесах. Только уморим всех расчисткой дороги! Отложим до весны…

– Да! – пьяным голосом поддержал атаман, подняв стакан яблочного пойла. Геннадия Васильевича заметно развезло. – До весны!

– Нельзя до весны откладывать! – вдруг зло рявкнул Константин, отчего начальник охраны встрепенулся и вновь закачал головой, подавая недвусмысленный знак, чтобы майор не слишком-то орал. – Мы все потеряем! Орден окажется на краю пропасти! И тогда разрозненные банды варваров сметут нас! Как вы не понимаете?! Геннадий Васильевич?!

Но атаман уже спал. Лишь тонкая ниточка слюны тянулась по покрытому серебристой щетиной подбородку.

– Слышь, майор? – Григорий тоже бросил взгляд на атамана. Странным образом весь хмель ушел из священника. Наверное, он знал секрет быстрого отрезвления. Удивительно! – Когда атаман говорит, что до весны, это значит – до весны! А орать тут, э-э-э… не надо!

– Слышь, Гриша! – почти прорычал Спасский. Его взгляд метал молнии неприкрытой ненависти, которую он всегда испытывал к этому человеку, но не мог себе позволить проявить. – Ты угробишь всех! Проснется – дай ему понять, что надо делать!

– Он без тебя знает, что делать! Операция по захвату «Приюта» откладывается до весны! Можешь сам пока там позахватывать чего-нибудь. Я не против, – возразил Григорий и повернулся к Федору. – Охрана, покажите майору, где его комната!

– Гриша, тогда скажи Гене, что я буду в Ярославле, – Спасский тут же остыл, ведь бессмысленно тягаться с Григорием, который был в большом авторитете у атамана. – Стану караулить ту бабу, что уничтожила цистерну с газом! Если созреет, то пусть даст знать.

– Что? – рассмеялся отец Григорий. – Да ты ненормальный! Известно же, что она подалась в «Приют»!

– Как подалась, так и вернется, – возразил Спасс, предпринимая последнюю попытку образумить отца Григория. – Гриша! Будь благоразумен! Не займемся этим делом сейчас – к весне нечем будет править!

– Маразм, Костик, – дело наживное! И по-моему, ты его уже нажил! – ответил Григорий. Он зло улыбнулся и прошептал одними губами, но Константин его понял: – Тебе здесь точно ничего не светит! И не мечтай! Это место займу я…

Он словно знал, чего жаждет майор. Словно видел его насквозь. Ковыль аккуратно положил руку на предплечье Спасского и проводил его до комнаты, прошептав у самой двери:

– Ты это… Константин Семенович! Не обижайся, но Арушуков благоволит батюшке…

– Вам просто пьянствовать нравится, – отмахнулся Спасский. Начальник охраны замолчал надолго, отчего стали слышны похабные шуточки из другого конца вокзала. Полутьма октябрьского вечера уже успела заползти в помещение и заглянуть в каждый уголок, а свет включить еще не сообразили.

– Ты прав, Константин Семенович, – неожиданно согласился Федор. Он придвинулся ближе, отчего на майора пахнуло перегаром. – Ты прав! Но я не знаю, как это изменить. Убьешь атамана – убьют тебя. Тут без вариантов. Вот если бы кто посторонний…

Шепот Ковыля перешел в еле заметное движение воздуха от тяжелого дыхания начальника охраны. Спасс даже помотал головой, думая, что показалось. Но Федор еле слышно подтвердил:

– Намек понял? – и, не дожидаясь ответа, пошел обратно к пьяной компании отца Григория. Чуть погодя Ковыль заголосил песню из давно забытого времени:

– А что нам надо? Да просто свет в оконце…[8]

Что это было? Подсказка? А что? Это выход! Смерть атамана от рук совершенно чужого человека! Ну, и Григория можно будет под шумок убрать! Этому ордену явно нужны перемены. И Спасский их принесет!

Для Константина Семеновича потянулись длинные дни ожидания надвигающейся катастрофы, ведь он так и не донес свои мысли до атамана.

Что ж… придется действовать самому! Повсеместное засилье псевдосвященников уже задрало! Пора положить конец власти этого лжебатюшки в рясе!





Глава 8. Город во льдах




Канун 2034 года



Иссиня-черное небо походило на бушующий океан, только перевернутый вверх тормашками, иллюзия гигантских черных волн, раз за разом наползающих друг на друга, не пропадала. Казалось, что очередная туча-волна не удержится в небе и, хлынув всей массой вниз, потопит город Рыбинск.

Вит поежился. Тучи говорили ему, опытному тринадцатилетнему охотнику, что вот-вот разродится шторм и тонны снега будут падать несколько дней на Рыбинск и водохранилище. Но тучи наплывали уже несколько дней, а снег до сих пор не соизволил пойти. Обычно птицы прятались в ожидании бури, но сегодня белая точка альбатроса ныряла в грозовую тучу и выныривала из нее, словно та, как и думал мальчик, была обыкновенной перевернутой волной, самой настоящей, а белая птица искала внутри рыбу или другую живность, пригодную в пищу.