Смерть октановых богов

Глава 6. Гнилое место




– Свято-Успенский собор во Владимире, – начал рассказывать мужчина, – был тем местом, о котором говорят: прекраснейший памятник, венец белокаменного зодчества двенадцатого века! «И издалека ты увидишь белоснежный храм на горе, и станет он тебе путеводной ниткой, и приведет в хоромы божие, отмеченные печатью тишины и безопасности, и сможешь укрыться там на веки вечные, путник!» Константин долго шел к этому храму, почти уверовал в сказку, рассказанную добрым бурятом, которого однажды встретил по пути, пытал и убил за информацию об этом чудном месте. Спасс сильно утвердился в вере, когда собор, да и весь храмовый комплекс во Владимире оказался населен людьми. Людьми, приютившими бедного майора Спасского, который потерял жену и дочерей и смертельно обозлился на Бога, но все еще не терял надежду с помощью этого чудесного места спасти свою семью…

Но рассказ не об этом.

Больше полугода Константин смиренно жил в монашеской обители, ел хлеб, выращенный на крутых склонах Владимирского холма, пил воду из кристально чистых подводных источников, вкушал сочное мясо неведомых зверей, происхождение которых монахи отказались выдать. Спасский восстанавливался. Из тощего дистрофика он превратился в стокилограммового бугая, наверстав вес, потерянный в изнурительном путешествии из Сибири.

И все это время он слушал и смотрел… И кое-что он видел, ведь не замутненный верой разум судит куда более трезво. Мозг, словно после долгого сна или затяжной болезни, просыпается и работает в полную силу и замечает вещи, которых раньше не заметил бы.

Например, монахи не все добывали и выращивали на своем священном холме, среди них были люди, покидающие город и надолго уезжающие в неизвестные края, а потом возвращающиеся с «добычей». Однажды Спассу довелось пройти мимо узкого окна-бойницы, выходящего на разрушенный город, когда «купцы» – так они себя называли – вернулись. Из крытых телег эти монахи вывели людей – испуганных, грязных и зачуханных… Зачем? Лишь к вечеру Константин понял для чего!

В общей столовой, когда придвинул к себе миску вкусно пахнущей похлебки с большим и сочным куском мяса, Спасс обратил внимание на довольное лицо знакомого монаха с горящими нездоровым блеском глазами. На молчаливый вопрос бывшего майора тот безумно прошептал: «Свежее! Свежайшее! Это мясо только что приехало! Хвала небесам! Нет! Нашим братьям! Что берут на себя сей грех и привозят нам их… Сотни, тысячи за пятилетку, несколько тысяч за десять лет! Ох, и хвала Господу нашему! Только он мог даровать нам прозрение в столь опасный час, когда Земля завшивела, когда она заболела и в агонии зачервивела! Спасибо Ему, что подсказал выход! Мы… Теперь мы – его карающий перст! Теперь мы – его очищающие уста! Он с нами! И мы поможем очистить все вокруг от скверны…»

Константин едва не сблевал, когда понял, что за мясо он все это время с удовольствием поглощал. Но ему пришлось скрыть свои эмоции и есть, есть, есть… иначе его бы тоже съели! Воспротивься он – съели бы! Попытайся уйти – не выпустили бы, а съели! Нет! Он притворился, что не понял, он показал всем своим видом, что страстно ожидает того, зачем пришел сюда! А именно: воскрешения любимых! Жены и дочерей, которых потерял в тайге три года назад. Он ел мясо и ждал, когда придет час, и его посвятят в братья, ведь для этого мужчину отправят из мужского монастыря в Свято-Успенский собор, где шесть братьев высшего сана должны провести ритуал, после которого майор станет «своим». И все это время Спасс подмечал, где лежит оружие, воровал его и прятал.

И дождался. Странная смесь отвращения к вере и неистового желания наказать фальшивых служителей культа помогла Спассу вытерпеть отвратительные мессы и не менее омерзительные обеды, приправленные человечиной, и, наконец, Бог его услышал. Священники высшего сана обратили внимание на взрослого мужчину, который смиренно почитает и веру их, и образ жизни, и пригласили на главный обряд, открывающий путь послушнику для полноценной интеграции в их общество.

Сколь непомерным было ликование майора, когда это случилось, столь крепкими – оковы смирения. Он не мог выдать настоящих чувств, пока не попадет на главный праздник, что готовили в Храме. Искушение убивать было велико, но память о жене и дочках – ярче и сильнее. Он хотел помочь им, поверил в святость людей и храмов, но плесень и гниль человеческих грехов оказались сильнее. Они выдержали испытание ядерной войной и заразили местное население.

Чтоб его!

В белокаменном соборе, расписанном фресками Рублева и Черного, почти скрытыми копотью и сажей костров, горящих прямо в храме, бывшего майора ждали шестеро Великих Отцов Второго Пришествия. Все в позолоченных, но грязных рясах, с золотыми крестами в руках, с широченными лицами отъевшихся жирдяев и такими же необъятными формами под вышитым золотом облачением.

В центре храма стоял «алтарь», под который приспособили обычный нержавеющий стол, а на нем лежала… еще живая обнаженная девушка. Связанная и чем-то опоенная. Она металась на алтаре явно в бреду и повторяла одно и то же: «Хочу к тебе! Скоро буду! Рай рядом, уже близко! Уже чуть-чуть, и мы, сыночек, встретимся!» Спасс не сводил взгляда с женщины. Тело ее покрывали свежие кровоподтеки и синяки, между голых ног запеклась кровь. Он на секунду закрыл глаза и представил лицо собственной жены, которую когда-то давно вот так же на алтаре изнасиловал служитель церкви. Представил ее страх, боль и невероятное, жуткое одиночество, когда в каких-то десятках метров спит опоенный снотворным супруг и не может спасти от позорной судьбы. От похоти, смердящего дыхания и отвратительной плоти человека, который должен быть святым по определению! Наверное, и ее, пока готовили к роли жертвы, изнасиловали – чего добру зря пропадать? Майор дважды ловил похабные взгляды отца Дионисия в сторону девушки, что только подтвердило эти выводы.

Святые отцы что-то долго говорили, но Константин их не слушал, а все смотрел и смотрел на жертву, которой предстояло в этом жутком представлении стать символическим ужином для горстки избранных. Для шестерых – привычным и повседневным, а для Спасса – откровением и, одновременно, испытанием. Да-да! Мужчина не сомневался, что испытанием для него послужит убийство этой девушки. Если справится и погрузит нож в теплую, живую плоть, а потом откушает, то эти люди, что рассказывают ему сейчас о каком-то боге, готовом принять мечущегося по миру в поисках успокоения мужчину, сочтут его за своего…

– То есть это все чудеса, на которые вы способны? – перебил Спасский священников. Они недоуменно замолчали и переглянулись. Очевидно, то был первый раз, когда «соискатель» задавал наводящие вопросы, вместо того чтобы с раскрытым ртом внимать откровению, льющемуся из уст великих последователей Его…

– Что, сын мой? – недоуменно переспросил отец Вергилий. По-настоящему его, конечно же, звали Василием, но Константин давно заметил стремление православных служителей нарекать себя иностранными именами. – Тебе недостаточно того чуда, что сейчас творится в лоне этого святейшего храма?

– Да! – грозно пробасил отец Иоанн (на самом деле Иван). Он вообще любил грозно басить, когда отчитывал кого-нибудь из послушников поменьше рангом. – Тут совершается настоящее таинство: тебе дана возможность всенепременно стать нашим братом после маленького священного обряда. А роль обряда – подчеркнуть никчемность бренной плоти, показать, что церковь не милует грешников и что в ее лоно может прийти каждый.

– А каждый придет за счет другого грешника? – переспросил Спасс, имея в виду себя и жертву. – То есть, я грешник, пока не убил и не съел другого грешника?

– Ты верно подметил, сын мой, – подал голос отец Георгий (Юрий). Он поднял вверх руку, на которой Константин заметил характерные наколки – перстни. Ну что ж, этот еще и бывший зэк! Даже неясно, был ли на свободе, когда случилась Третья мировая, или сбежал потом. – Всевышнему нужна жертва, и жертва кровавая! Он должен знать, что ты можешь стать Его телом на бренной земле и защищать Его интересы, наплевав на любые моральные нормы и правила! Только так можно очистить Землю от отребья, что осталось после Второго Пришествия! Только пламенем мы выжжем ересь из людей! Только выпив кровь, очистим их сердца! Только отведав их плоти, будем помнить Его плоть и отличать ее от плоти отребья! Только так грехи и скверну распознаем среди себе подобных!

– А как же заповеди?

– Заповеди? – переспросил отец Вергилий.

– Ну те… заповеди… – удивленно приподняв брови, Константин смотрел на священников и не мог поверить, что когда-то, послушав бурятского мужика, решил, что после Катастрофы святых людей на свете должно прибавиться и что они смогут вернуть ему жену и дочерей… Наверное, голову потерял от любви и горя! А теперь не видел Спасс в этих людях ничего святого. Не вернут они ему семью! Они просто не способны ни на что святое! Обычные каннибалы, прикрывающиеся верой, вешающие с ее помощью на глаза людей шоры. Кого-то сразу в бульон, а кого-то в братья – ведь не может община без вливания новых членов.

– Ну, эти… «Не убий, не сотвори кумира…» Обычные такие заповеди, которые православные почитали две тысячи лет?

– Мир меняется, – сказал глубоким голосом отец Феодосий (наверное, Федор). В его маленьких глазах горела вера. Константин всегда отводил свои от этих маленьких поросячьих глазок. Они поедали любого, кто попадал в поле зрения. И если бы не обряд, то Спасский, скорее всего, давно лежал бы на столе вместо девушки, и отец Феодосий лично отрывал бы от него куски мяса и жевал сырыми. – Меняется и Церковь, как меняется и Отец наш, Бог! Иначе мир сгинет в тартарары!

– Это из мифологии, – буркнул себе под нос майор.

– Что-что? – прервал его Вергилий.

– Ничего, – замотал головой Константин, выдавив из себя улыбку. – Может, начнем?

– Братья? – отец Вергилий посмотрел на остальных священников, те кивнули. – Совет Братьев Второго Пришествия не имеет ничего против. Тогда начнем! Сын мой! Константин! Тебе уготована честь стать нашим братом и нести священные устои Новой Церкви и чистое олицетворение Очищения Господня по миру! Готов ли ты?

– Готов, отец! – кивнул бывший майор, пытаясь скрыть омерзение.

– Тогда тебе слово! Просвети Священный Собор Братьев, зачем тебе жизнь среди нас?

– Э-э-э… – протянул Спасский, – что именно мне говорить? Мне никто не рассказывал.

– Да просто расскажи о себе, задай вопросы, – пожал плечами Вергилий. – Нам важно знать о тебе как можно больше. Говори все, что пожелаешь, ведь за эти стены разговор не выйдет.

Как и ты, Спасский, если им что-то не понравится! Ну что ж, сами напросились, уроды!

Константин встал с колен и прошелся туда-сюда перед священнослужителями. Они хмуро смотрели, как их ученик и будущий брат не торопясь расхаживает по собору, задрав голову на почти скрытые сажей фрески Андрея Рублева. Он поворачивал голову от одного святого к другому, пока взгляд не остановился на изображении Страшного Суда. Там много святых братьев или апостолов – кто теперь знает? – сидели, держа в руках свитки-документы, свидетельства греховности взиравшего на них. Подобное происходило сейчас и с Константином, ведь напротив него уселись «святые» братья, готовые судить пятидесятилетнего мужчину, словно имеют на это право. Спасс остановился, обернулся к братьям и указал на изображение Страшного Суда.

– Не сочтите за идиота, но я старый человек. После Катастрофы немногие столько живут. Пятьдесят – почтенный возраст, и если ты дожил, то, в принципе, мог бы на пенсию уже идти. Согласны?


– Интересное начало, сын мой, – кивнул отец Иоанн. – Но, может, ближе к сути? Чем тебе не угодила фреска Страшного Суда?

– Да всем угодила, отец, – пожал плечами Константин. – Разве только напоминает вас. Вы как будто сошли с той картины и явили сюда свои светлые лики, чтобы судить нас. Чтобы судить и указывать путь! Я прав?

Широкие, отъевшиеся лица священников заулыбались. Им явно льстило подобное сравнение. А Спасский, меж тем, без тени улыбки поднял вверх руку. – Но позвольте, я изолью свои мысли, а то они будут жечь меня изнутри, разъедать, и кто знает, до чего доведут в итоге? Лучше высказаться сейчас, и… как это у вас принято? Очиститься?

– Исповедаться, – подсказал отец Вергилий. Остальные приглашающе и ободряюще махали руками. Мол, давай, не жалко, все равно ты никуда не сбежишь… И бывший майор заговорил. Четко, громко, во всю силу легких. Его голос эхом разносился под сводами и многократно возвращался к слушателям. Сначала они снисходительно улыбались, потом хмурились, а потом их лица превратились в совершенно не святые, злые маски…

– Братья! Святые братья! Я никогда в своей жизни не понимал, зачем это все? – Константин обвел руками собор. – Особенно когда мне было тридцать, когда еще не было войны, когда мирные жители шли и шли в эти якобы чистые и намоленные здания, построенные на святых местах, когда несли последние деньги и ожидали чудес, сравнимых с воскрешением Христа! Ведь у них не было никаких свидетельств, что за почти две тысячи лет с момента его воскрешения случилось нечто подобное! Кроме того случая с Иисусом, описанного в Библии, не случилось ни разу не то что воскрешения, но даже мало-мальски чудесного исцеления! А люди, как бараны, шли и шли, верили и верили, отдавали и отдавали последнее! А попы, словно пастухи, стригли и стригли свою паству, как овец. Только отрастет шерсть – стригут. Только успокоится заблудшая душа – «правильное» наставление и проповедь направят ее в нужное русло, чтобы ценная шкура не ушла налево… Чего это вы так побледнели, братья? На вас лица нет! Мне замолчать?

– Нет-нет, – махнул рукой отец Феодосий. Его маленькие глазки уже давно проткнули смутьяна, а руки порвали на тысячу кусочков. Святые отцы явно не чувствовали угрозы от Константина. – Продолжай!

– А когда случилась Третья мировая, я вообще перестал понимать смысл всех этих религий!

– Тогда зачем ты здесь? – спросил Вергилий.

– Наверное, чтобы поверить? – пожал плечами Спасский. – После смерти жены и дочек хотелось бы поверить во что-то светлое, что-то особенное, что-то, что сможет… воскресить, а не убить! Но…

– Но? Тебе не нравится наша религия? – Отец Иоанн возбужденно встал. Он показал рукой на мечущуюся на алтаре жертву. – Она позволяет нам жить там, где…

– Другие умирают? – перебил отца Константин. – Более того! Она позволяет вам их убивать! Не-не, не поймите меня неправильно, братья! Я не чужд убийств в целях выживания, но… чтобы Святой Церкви были не чужды убийства?

– Только ради жизни, брат, – подтвердил отец Вергилий. – Только ради нее!

Константин остановился и повернулся к отцам. Покачал головой.

– Церковь как главный убийца жизни? Странное предназначение для святого вроде бы заведения. Хотите притчу? Ну… мои мысли? – и, не дождавшись разрешения священников, продолжил: – Хотите устроить ад на Земле? Да легко, – думал я еще до Катастрофы. – Достаточно священникам сделать официальное заявление, мол, Бога нет, а мы вам все время врали. И что тогда? Атеисты пожмут плечами: «Мы вам говорили!» И станут жить прежней жизнью, потому что добродетели заложены в их воспитании. А верующие? Все те, кого сдерживала религия и ее заповеди? Что они будут делать? Хорошо, если не поверят, а если поверят? Что будут делать люди, которые боялись кары и не совершали многих поступков лишь потому, что Бог так сказал? А Бога нет… А мир такой жестокий… И нет заповедей… И вроде как «не убий» теперь ничего не значит. Все семь смертных грехов в одночасье прекращают быть смертными и вообще прекращают быть грехами. И вот теперь вы – без Бога, без религии и без веры, и руки ваши развязаны. Что вы будете делать? Что будет делать мир?..

Наверное, пусть лучше религия будет. Пусть лучше молятся, свечи ставят, службы служат, пусть лучше будут этим заняты, чем бездействовать и думы разные думать. Ведь думать вредно, особенно таким людям, которые на веру принимают любую сказку. Пусть лучше боятся божьей кары. А то кто его знает, скольких сдерживала одна лишь вера, если уж и с ней многие способны на страшное…

Почему-то меня страшит картина мира без религии. Чем будут заниматься все эти люди? Кому молиться? Кого проклинать? У кого просить прощения? К кому обращаться за советом? Ну, конечно… Это ж сколько страхов появится, сколько эмоций выплеснется, сколько злости высвободится. Пусть уж религия будет, пусть пеленает людей заветами, пусть успокаивает и пусть пугает казнями смертными. Лучше так, чем разнузданные нравы и вседозволенность при отсутствии каких-либо моральных ценностей.

– Вы так думаете? – спросил Вергилий.

– Я так думал, – пожал плечами Константин. Похоже, он совсем не обратил внимания на то, какое злое выражение приняло лицо отца Иоана. – Лет восемнадцать назад так думал. А теперь… Лучше бы вымели всех этих фанатиков веником, да в какую-нибудь канаву, а потом хворосту подбросили и подожгли! Все войны – из-за религии или с ее одобрения! Я видел, как батюшка захлопнул перед человеком дверь храма, когда за мужчиной бежали рейдеры! Я видел, как якобы святой отец кричит тонущей девочке, еле-еле, из последних сил держащейся за ветку, что на все воля божья! Мол: умирай, Бог ждет тебя, дитя! Это все вместо того, чтобы помочь! Я видел, как батюшка науськивает прихожан, последних, измочаленных войной, жалких людишек сжечь ни в чем не повинного человека! Я обнаружил, как святой отец пытается закопать тела моей жены и дочек, чтобы избавиться от них! Я много по России путешествовал, я много подобного видел! И лишь раз святой отец заступился за обездоленного – и лишился жизни. Один, представьте себе, раз! Видимо, анархия и хаос легко срывают маски с подобного рода шарлатанов…

– Заткнись! – взревел отец Иоанн. – Замолчи, ирод! Твои змеиные уста несут больше яда, чем все земли вокруг, вместе взятые! Иуда! Еретик!..

– Колдун, забыли! – добавил Константин и оглядел собравшихся вокруг служителей церкви. Их лица соответствовали настроению отца Иоанна. – Ну вот, теперь, наверное, вы меня будете убивать. Ну… не знаю… вешать там, или… сжигать, или… топить!

Мужчина поднялся. В руках у него уже удобно устроились два пистолета-автомата, которые он достал во время разговора из-под плаща со спины. Те самые, которые украл у обитателей монастыря, пока готовился стать братом. Отцы застыли, а Спасский ухмыльнулся и нажал на спусковые крючки. И церковь окропилась кровью вновь… Как в день смерти его семьи.





Глава 7. Ненависть высшего порядка




– Охренеть! – выдохнул Гвоздь, когда Константин Семенович замолчал. – И ты всех убил?

– Не, – махнул рукой Спасский, отрешенно вглядываясь в снежную стену за окном. Там уже мелькали здания пригорода. Скоро впереди замаячат обвитые колючей проволокой ворота родной общины, а значит, близится и разговор с атаманом. Он должен что-то предпринять ввиду того, что аборигены уже знают о смерти Черномора и Кизляка! – Не всех. Я расстрелял этих шестерых, потом тех, что стояли у дверей снаружи и прибежали на выстрелы. Подошел к еще живому, но уже умирающему Вергилию, спросил, прижав ногой рану на животе: «Нравится есть людей?» На что он мне ответил: «Если бы не я, то съели б меня, братство – это круговая порука, мол, если ты не с нами, то против, и лишь страх держал братьев в общине и заставлял есть людей».

– Так это же бред, не? – неуверенно проговорил шокированный Гвоздь.

– Э-э-э, нет, – возразил Спасс. – У вас то же самое. Не можете возразить только потому, что большинство братьев так решили. Если кто-нибудь возразит, то станет изгоем. А атаману только того и надо, и он поддерживает эту идею с самого верха. Его одобряет большинство братьев, а остальные предпочитают молчать или, как ты, – собираются уйти. Так и правит он вами: что захотел, то и сделал, а вы поддержали, даже если не согласны.

– Но если сказать – либо выгонят, либо убьют!

– Именно! – согласился старый майор. – Но можно же действовать тихо, исподволь.

Но Денис не попался на наживку хитреца, промолчал, поэтому Спасский просто продолжил историю:

– Потом я добил его, убил женщину, ведь она была бы обузой, и ушел. Это оказалось несложно: собор находится на большом удалении от монастыря, они просто не слышали. И больше я не верю ни храмам, ни братьям. Все это чушь, когда речь заходит о выживании. Не ты убьешь, как сказал один знакомый священник, так тебя.

– Это точно. И пойти-то, по сути, некуда, – согласился Денис. Он не совсем понимал, куда клонит Спасс, но зерно правды в его словах было. Да и политика атамана Арушукова мужчине не нравилась, поэтому то, что говорил Константин Семенович, словно семя, брошенное в благодатную почву, начало давать всходы. И Гвоздь стал развивать мысли Спасского: – Вот эти – «аборигены» – к ним не пойдешь. Видно, что откатились на пару веков назад. Сдерут с тебя шкуру, и глазом моргнуть не успеешь. А ивановские? Те не любят нас, к городу и на десять километров не подпускают. В Вологду податься? Так я слышал, там вообще закон Среднего Запада: бандиты не бандиты, индейцы не индейцы, а все туда же – скальп с головы долой. И это первый встречный сделает. В Питер рвать когти – не вариант. Сдается мне, основные удары он принял на себя, и там, скорее всего, теперь радиоактивное болото. Он же авангардом нашей страны был. Самая близкая точка к НАТО.

– Калининград и область? – буркнул Спасский.

– Что? – не понял Денис.

– Самая крайняя точка России, причем в окружении западных стран – Калининград и область, а не Питер, – поправил Константин. – Не надо путать.