Слуга Божий

– Я надеюсь, Лоретта, что после нашего разговора ты спокойно вернешься домой…

– Они уничтожили мой дом, – внезапно взорвалась она. Попыталась приподнять голову, но веревки снова ее удержали. – Разворовали все, уничтожили… – коротко всхлипнула.

– Это правда? – повернулся я к бурмистру. – А зачем тебе стражники, человече?

Он ничего не ответил, поэтому я снова повернулся к Лоретте.

– Если ты окажешься невиновной, город будет обязан возместить ущерб, – сказал я. – И, поверь, город выплатит тебе компенсацию. Ибо так велит закон.

На этот раз бурмистр глубоко вздохнул, а я внутренне усмехнулся.

– В нашей беседе есть лишь одно условие, Лоретта, – сказал я. – И ты ведь знаешь какое?

– Я должна говорить правду, – молвила она тихо.

– Да, дитя мое. Ибо в Писании сказано: «Вы познайте истину, и истина освободит вас»[21]. Знаешь Писание, Лоретта?

– Знаю, господин.

– Тогда знаешь, что в Писании также сказано: «Я – пастырь добрый: пастырь добрый полагает душу свою за овец»[22]. Я и есть сей пастырь, Лоретта, и появился я, чтобы отдать за тебя свою душу. Чтобы тебя освободить. И уж поверь, так я и сделаю…

Тем или иным способом, добавил мысленно.

– Хорошо, – сказал я. – Начинай писать протокол, ксендз.

Я спокойно ожидал, пока священник запишет все необходимые формулы. Такого-то и такого-то дня и года Господня, в таком-то и таком-то месте такие-то люди собрались на слушание, дабы осудить… И так далее, и тому подобное.

Тянулось это довольно долго, поэтому я мог внимательно присмотреться к Лоретте. Она лежала с закрытыми глазами, но было у меня странное чувство, что ощущает мой взгляд. Несомненно, она была красива. Светлые густые волосы и аккуратное личико с несколько выступающими скулами, что лишь добавляли своеобразия. Когда говорила, я приметил ровные белые зубы, что, уж поверьте мне, в наши злые времена было исключением. Аккуратные стопы и кисти рук, стройные лодыжки, крупная, крепкая грудь… О да, милые мои, Лоретта Альциг была чужда Фомдальзу, и интересно было, понимает ли это она сама.

Разумеется, мне приходилось допрашивать много красивых женщин – и может, более красивых, чем она. Основное правило инквизиторов гласит: не обращай внимания на обольстительные формы. «Нет лицеприятия у Бога[23], – гласит Писание и добавляет: – Не судите по наружности»[24].

– Лоретта, – сказал я, когда священник покончил с формальностями. – Над тобой тяготеет обвинение в чародействе и тройном убийстве. Согласна ли ты с каким-то из обвинений?

– Нет, – ответила она неожиданно сильным голосом и глянула на меня.

Глаза ее были полны синевы.

– Знала ли ты Дитриха Гольца, Бальбуса Брукдорффа и Петера Глабера?

– Да. Все трое хотели взять меня в жены.

– Отписали ль они что-нибудь на твою пользу в завещаниях?

Минуту она молчала.

– Ты поняла вопрос?

– Да, – ответила. – Я получила комплект серебряных столовых приборов от Бальбуса. Четыре вилки, ножи и ножички для фруктов.

– Это все?

– Дитрих записал на меня сивую кобылку, но его сын ее не отдал, а я не требовала.

Я, конечно, знавал людей, которые убивали из-за пары хороших сапог, но как-то не верилось мне, что Лоретта способна сгубить трех людей ради набора столового серебра. Сколько он стоил? Может, тридцать пять…

– Ничего больше?

– Ничего, господин.

– Покушались ли они на твою честь, угрожали ль тебе?

– Нет, – будто легкая усмешка мелькнула на ее губах. – Конечно же, нет.

Конечно же. Уж не думаете ли вы, что красивая молодая женщина добровольно лишилась бы трех влюбленных и соревнующихся друг с другом богачей (по крайней мере, богачей по местным меркам)? Кто станет резать курицу, несущую золотые яйца?

– Получала ли ты от вышеназванных Дитриха Гольца, Бальбуса Брукдорффа и Петера Глабера подарки? Ценные предметы или деньги?

– Да, – ответила. – Дитрих оплатил долги моего умершего мужа, от Бальбуса я получила золотое колечко с изумрудом, платье из адамашки и шерстяной плащ с серебряной застежкой, Петер мне купил…

– Довольно, – прервал я ее. – Кто-то из них требовал вернуть подарки?

– Нет, – снова тень улыбки.


Я глянул на ксендза и бурмистра. Священник сидел насупленный, поскольку понимал, в какую сторону движется следствие, бурмистр же выслушивал все с глуповато раззявленным ртом.

– Слышала ль ты о чародействе, Лоретта?

– Да.

– Знаешь ли, что применение чар суть смертный грех, каковой карается на земле Святым Официумом, а после смерти – Всемогущим Господом?

– Да.

– Знала или знаешь кого-то, кто накладывал бы чары и проклятия?

– Нет.

– Можешь ли объяснить, от чего твои ухажеры, Дитрих Гольц, Бальбус Брукдорфф и Петер Глабер умерли в мучениях, а из тел их выползли белые черви?

– Нет.

– Были ль у тебя волосы или ногти кого-то из них?

– Нет!

– Лепила ль ты куклы из воска, что должны были означать этих людей, или вырезала таковые из дерева либо же иных материалов?

– Нет! Нет!

– Молилась ли об их смерти?

– Нет, Господи Боже!

Она говорила правду. Уж поверьте мне. Хороший инквизитор это мигом поймет. Может, и сложнее разобраться, когда дело касается хитрого купца, просвещенного священника или мудрого дворянина. Но никто не сказал бы, что Мордимер Маддердин, инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-хезрона, не распознал бы лжи в словах простой мещанки из занюханного городка.

– Нашли ли в доме обвиняемой запрещенные предметы? Те, что могли служить для проклятий и колдовства? – повернулся я к ксендзу и бурмистру, хотя и так знал ответ.

– Нет, – ответил священник за них обоих.

– Объявляю перерыв в допросе, – сказал я. – Отведите обвиняемую в камеру.

Стражник развязал Лоретту, на этот раз чуть осторожней, чем прежде, а мы поднялись наверх. Я приказал Курносу, чтобы налил мне пива, и как следует отхлебнул.

– Ваши обвинения рушатся, словно карточный домик, – сказал я им, а Курнос позволил себе коротко хохотнуть. – Но кто-то в вашем городке действительно балуется колдовством…

Бурмистр отчетливо позеленел. И неудивительно. Никто не хочет иметь по соседству колдуна, разве что колдун этот как раз жарится на костре. Да и тогда, поверьте мне на слово, он останется опасным.

– И наверняка с вашей щедрой помощью, – в голосе моем не было и капли иронии, – удастся нам выяснить, кто это. Но прежде чем я буду готов поклясться своей репутацией, что это – не Лоретта Альциг, мне нужно обыскать ее дом. Вернее, то, что от ее дома осталось…

– Обыс-обыс-обыс… – начал бурмистр.

– Знаю, что обыскали, – ответил я, – и даже верю, что нашли там всякие ценные предметы. Но все же я загляну туда еще раз. Первый, – оглянулся я на близнецов, – идешь со мной и Курносом, а ты, Второй, можешь напиться в гостинице.

– Спасибо, Мордимер, – сказал он, хотя, как и я сам, понимал, что питие в гостинице тоже дело – и непростое.





* * *


У Лоретты Альциг оказался двухэтажный деревянный дом с широкими окнами: теперь рамы в них печально свисали, выбитые. Дом был с оградой, слева от него я приметил вытоптанные грядки, на которых некогда росли цветы и травы. Двери были полуоткрыты, внутри царили разруха и отчаяние. Отсюда не только вынесли все ценные предметы (я видел следы от ковров, гобеленов, ламп), но и уничтожили то, что вынести не сумели. Сломанные кресла, порубленный топором стол, вырванные косяки дверей…

Что ж, даже если Лоретта покинет тюрьму, возвращаться ей будет некуда.

– Мило, мило, – сказал я, а бурмистр скорчился под моим взглядом.

– Вы остаетесь снаружи, – приказал я, глядя на священника и бурмистра. – Первый – за мной.

Проверили мы весь дом. Спальню, из которой пытались вынести кровать, а когда не удалось – просто порубили в щепу. Кухню: пустую, с полом, устланным черепками битой посуды. Чердак, полный паутины.

– Ничего, Мордимер, – сказал Первый. – Ничего здесь нет.

– Пошли, поглядим подвал, – сказал я.

Дверка в подвал находилась рядом с кухней, в коморке со стенами и полом, черными от угля. Я дернул за металлическую рукоять, и дверка, ужасно тяжелая, приподнялась со скрежетом. Во тьму вели старые деревянные ступени. Я послал Первого за лампой, и в ее мигающем свете мы спустились вниз.