Слуга Божий

Я всегда говорил, что женщины-то будут покрепче мужчин. Мужчинам достаточно показать раскаленный прут для протыкания яичек или подержать над их естеством котелок с кипящей серой – начнут петь как по нотам. Женщину сломать не так просто. Странно, верно? Хотя у вашего нижайшего слуги на все сыщутся свои методы.

– Но на нее нашли такие крючки, что сожгли и так, без признания.

– Спасибо, Курнос. Удачного развлечения.

Он усмехнулся жутковато, а я вернулся к бумагам.

Обвиняемая Лоретта Альциг, вдова, двадцать шесть лет, жила в доме умершего мужа, купца зерном. Виновной себя не признала. Ни в убийствах, ни в применении черной магии. И, несмотря на это, ее приговорили. Что хуже, не провели даже обычного следствия. Говоря языком простых людей: ее не пытали. Почему же? Протокол был полон недомолвок, не были заданы простейшие вопросы, не выяснили даже, как умерли те мужчины. Я ничего о них не узнал, кроме того, что свидетели называли их ухажерами.

Получается, у молодой красивой вдовы было три хахаля. Зачем бы ей их убивать? Завещания? Об этом тоже ни полслова.

Я покачал головой. Ох уж эти гродские суды.





* * *


Встал я с рассветом. В окно светило солнце. Ветер унес куда-то тяжелые серые тучи, и когда я открыл ставни, увидел, что рыночная площадь подсыхает. Намечался хороший сентябрьский денек. Славное время для аутодафе.

Я зевнул и потянулся, аж хрустнуло в костях. Доел вчерашний холодный луковый супчик и закусил остатками каши. «Пора браться за дела, бедный Мордимер», – подумал. Вошел в комнату близнецов. Они лежали на кровати, переплетясь со своей девкой, словно большой трехглавый зверь. Первый выставил в сторону двери свой бледный костистый зад и как раз пукнул сквозь сон, когда я входил. Я толкнул его носком сапога (трактирщик обещал лично его начистить – и тот правда блестел, словно собачьи яйца) – Первый сразу вскочил на ноги. Видать, был еще слегка под хмельком, поскольку закачался.

– Буди Курноса, и через две молитвы жду вас внизу, – сказал я сухо.

Вышел из трактира («Завтрак, уважаемый мастер?» – услышал голос трактирщика, но лишь отмахнулся) и начал читать «Отче наш». После второго «дай нам силу, Господи, чтобы мы не простили врагам нашим!»[20] услышал на ступенях топот, и близнецы выпали за порог. Курнос появился при втором «амине». Но – успел.



Камеры располагались в подземельях под ратушей. Ха, ратуша – сильно сказано! Одноэтажный каменный дом из темно-желтого кирпича, украшенный деревянными столпами. В зале на втором этаже ожидали уже нас бородатый ксендз, бурмистр и двое стражников. На этот раз – без глевий.

– Д-д-д-дос-с-стойные г-г-г-гос-с-спод-да, – произнес, заикаясь, бурмистр, а ксендз кивнул нам, глядя исподлобья.

Я присмотрелся к нему и отметил, что нос – распух, а губы покрыты свежими струпьями.

– Садитесь, – указал я им на места за овальным столом.

На нем стояла тарелка с холодным мясом и пшеничными коржиками, а рядом – кувшин с пивом и бутылочка, наверное, с водкой. Я открыл ее, понюхал. О да, крепкая сливовица. Что ж, может, во время допроса пригодится тем из нас, у кого слаб желудок. Но надеюсь, дело так далеко не зайдет.

– Прочел протоколы. – Я бросил на стол кипу бумаг. – Это говно, господа.

Ксендз уже хотел что-то сказать, но вовремя захлопнул пасть, щелкнув оставшимися после вчерашней дискуссии зубами. Вероятно, не хотел снова оказаться со сломанным носом.

– В связи с этим, прежде чем спустимся к обвиняемой, я хотел бы, чтобы вы предоставили мне информацию. Полагаю, вы будете исчерпывающими и искренними.

– Пов-в-в-верьте, – проговорил бурмистр и хотел добавить что-то еще, но я поднял руку:

– Правила такие: я спрашиваю, вы отвечаете. Понятно? Кем были трое убитых?

– Ди-ди-ди… – начал бурмистр.

– Дитрих Гольц, торговец лошадьми. Бальбус Брукдорфф, мастер-красильщик. Петер Глабер, мастер-мясник, – ответил вместо него ксендз. – Двое вдовцов и холостяк.

– У вас тут и красильня есть? – удивился я. – Ну ладно. Как погибли?

– Сож-сож-сож…

Я вопросительно взглянул на ксендза.

– Сожрали их черви, – пояснил он словно бы неохотно и со страхом в голосе.

– Глисты, что ль? – пошутил я.

– Когда умерли, из них вылезли длинные, толстые, белые червяки, – сказал ксендз и быстро перекрестился. – Из всех отверстий.

Минуту я смотрел на них молча. Бурмистр отводил взгляд, а ксендз – напротив: смотрел мне прямо в глаза.

Я взял со стола пшеничный коржик, откусил. Хороший, свежей выпечки.

– Кто это видел?

– В случае Гольца только его конюх. Червей, что выползли из Брукдорффа и Глабера, видели несколько десятков человек…


– Й-й-й-а…

– Где эти черви?

– Спрятались в землю.

– Понятно, – сказал я. – Курнос?

– Ничего такого не припомню, Мордимер, – ответил он, как я и предполагал.

– Черная магия, ксендз, а?

– Думаю, да, – согласился он серьезно.

– Как знать… – ответил я задумчиво и почесал подбородок. – Они хотели на ней жениться?

– Д-д-да…

– Отписали ей что-нибудь в завещаниях?

Бурмистр глянул на меня так, словно впервые в жизни услыхал слово «завещание», а ксендз пожал плечами.

– Может, что и отписали, – сказал неуверенно.

– То есть, насколько понимаю, ничего ценного, – подытожил я. – Что нашли во время обыска? Пентаграмму? Запрещенные книги? Отраву? Кукол?

– Н-н-ничего.

– Ничего. Забавно, правда, Курнос?

Тот не ответил, поскольку я и не ожидал.

– Подведем итог тому, что я услышал. – Я встал из-за стола, прихватив очередной коржик, поскольку получились они и вправду вкусными. – В городе гибнут трое уважаемых обывателей. Гибнут, признаемся, необычным образом. Обвиненной в убийствах с помощью черной магии оказывается молодая вдова, к которой все трое подбивали клинья. Следов ее преступления нет, мотивов нет, подозреваемая не признает собственной вины. А вы не вызываете епископского инквизитора – да что там! – не вызываете даже палача, чего в общем-то вы и так не имели права делать в этом случае, а стало быть, не допрашиваете ее необходимым образом, но сразу же приговариваете к костру. Приговор выносится единогласно бурмистром, двумя членами Совета и священником прихода, который выступал как церковный представитель. Я верно излагаю?

– В-в-в-ве…

– Значит – соглашаетесь. Ну что же, время поговорить с обвиняемой, а?

Я кивнул Курносу, ибо присутствие моего товарища бывает полезным при допросах. Уже один вид его лица вызывает у обвиняемых удивительное желание признаваться.

Бурмистр вскочил и отцепил от пояса ключ, которым и отворил солидные дубовые двери в углу комнаты. Во тьму вели отвесные каменные ступени.

Городская тюрьма состояла из трех огражденных заржавевшими решетками камер (все, кроме одной, пустовали) и большей комнаты, в которой были установлены заказанная мною лавка, а также малый столик и четыре табурета. На столике я заметил гусиное перо, чернильницу, стопку чистой бумаги и рядом пятисвечный канделябр с наполовину оплавленными толстыми восковыми свечами.

В углу комнаты стоял переносной очаг, полный ало рдеющих углей. Но все же здесь было дьявольски холодно и сыро.

Я глянул в глубь камеры. Светловолосая женщина в заскорузлой рубахе сидела на охапке соломы, что служила ей кроватью, и смотрела на меня со страхом. На миг наши взгляды встретились.

– Выведите обвиняемую, – приказал я, а один из стражников быстро подскочил к замку и начал ворочать ключом в неподатливом замке.

Я некоторое время смотрел на него, а потом уселся на табурете за столиком.

– Курнос, бурмистр, ксендз, – пригласил и остальных.

Стражник выволок женщину на середину комнаты. Она не кричала и не сопротивлялась. Слушалась, словно была всего лишь тряпичной куклой.

– Положите на лавку и привяжите запястья и стопы к кольцам.

Стражник затянул узлы, а она зашипела от боли.

– Не слишком сильно, – сказал я ласково. – Выйди, – приказал, когда он закончил.

Сам же встал из-за столика и приблизился к ней – так, чтобы могла хорошо меня видеть. Пыталась поднять голову, но не слишком-то у нее получилось: веревки держали крепко.

– Мое имя Мордимер Маддердин, – сказал я. – И я являюсь лицензированным инквизитором Его Преосвященства епископа Хез-хезрона. Прибыл сюда, чтобы тебе помочь, дитя мое.

На миг нечто вроде надежды появилось на ее лице. И сколько же раз мне приходилось такое видеть!

Но тотчас надежда угасла, и женщина промолчала.

– Ты очень красива, Лоретта, – сказал я. – И уверен, что твоя невинность сопоставима с твоей красотой. – Я услышал, как ксендз глубоко втянул воздух. – Однако мы должны пройти через этот неприятный процесс. Понимаешь, дитя, того требует закон…

– Да, – наконец-то отозвалась она. – Я понимаю.

Красивый глубокий голос, а на самом дне его вибрировала некая беспокоившая меня нотка. Неудивительно, что было у нее трое ухажеров из самых богатых обывателей городка. Полагаю, даже благородный не постыдился бы такой жены. Впрочем, я знавал дворян, которым стоило поискать для себя жен в хлеву, а не в мещанских домах…