Скриба

– Знаешь, мне нравится втыкать его! – крикнул он. – Тереза была в восторге от этого, – добавил он, поглаживая причинное место.

Он собирался метнуть топор, как вдруг ствол сдвинулся с того места на башне, где лежал, Хооса отбросило назад, ударило о камень и швырнуло вперед, примерно туда, где болтался Исам. К счастью, вскоре дерево вернулось в прежнее положение, что позволило ему уцепиться еще за один сучок.

Хоос улыбнулся. В потоках дождя его лицо было похоже на морду зверя, чующего, что жертва обречена.

Он направился к барахтающемуся над бездной сопернику и, подойдя достаточно близко, наконец пустил в ход топор, однако Исам избежал удара, вовремя убрав ногу, но потерял опору и снова повис над пропастью. Однако, пока Хоос вытаскивал застрявший топор, он опять вскарабкался на ствол. Несколько мгновений противники смотрели друг на друга: Хоос – пригнувшись, с оружием в руке, наслаждаясь охотой; Исам – безоружный, но готовый защищаться. Вдруг топор, просвистев по воздуху, воткнулся в дерево совсем рядом с ним, и Исам понял, что другой возможности у него не будет. Он выдернул страшное оружие и, не раздумывая, метнул его, но Хоос с кошачьей ловкостью увернулся. Вдруг непрекращающийся скрип перешел в грохот, что означало только одно – неминуемый скорый обвал. И действительно, конец ствола, лежавший на стене, начал падать. Другой конец еще держался. Хоос и Исам цеплялись за дерево, как могли, однако от нового толчка Хоос потерял точку опоры и рухнул вниз, однако Исам в последний момент подхватил его. Ствол опять задрожал и наклонился еще сильнее. Хоос умолял спасти его, и Исам старался изо всех сил – сбросил в ров мешавший ему топор, уцепился за ближайшие ветки и нечеловеческим усилием все-таки втащил своего недавнего соперника наверх.

Теперь Хоос был позади него. Им нужно было во что бы то ни стало доползти до башни, иначе они полетят в пропасть, как только камень, удерживающий ствол, обломится. Исам начал осторожно продвигаться вперед, Хоос последовал за ним. Однако по пути он выдернул одну из стрел, торчавших в дереве, и, когда Исам уже почти достиг цели, вонзил острие ему в спину.

Тереза отчаянно закричала. Она попыталась сбросить путы, но безуспешно. Правда, от дождя запястья стали более скользкими, намокшие веревки – более слабыми, а стражники, увлеченно наблюдавшие за схваткой, – менее внимательными, и, дернув изо всех сил, девушке удалось освободить сначала одну руку, потом вторую. Она быстро растерла запястья, которых почти не чувствовала, вытащила из костра палку побольше и направилась к стражникам. Прямо за ними она наткнулась на арбалет Исама и уже нагнулась, чтобы поднять его, как один из стражников обернулся, – Тереза пустила в ход палку, и тот упал без сознания. Девушка схватила стрелу и бросилась к башне. Второй попытался остановить ее, но она уже вбежала в дверь, заперла ее за собой и с колотящимся сердцем понеслась наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Добравшись до окна и выглянув наружу, она увидела, что Хоос наносит Исаму удар за ударом и уже близок к тому, чтобы столкнуть его в пропасть.

Арбалет был заряжен, Тереза прицелилась и выстрелила, но стрела прорезала воздух и скрылась вдали. В сердцах девушка выругала себя за поспешность. Хоос продолжал бить Исама, а тот вцепился в ствол мертвой хваткой, не желая расставаться с жизнью. Тереза попыталась еще раз: потянула за ручку, которая натягивает тетиву, но та соскочила и больно ударила по пальцам. Тут она заметила, что Исам вот-вот сорвется, и, глядя на Хооса, попробовала натянуть опять. Она думала об отце и тянула, думала о притворных ласках своего бывшего возлюбленного и тянула, думала об Исаме и тянула и все-таки добилась своего – арбалет был готов к бою. Девушка вложила стрелу в паз и прицелилась, сознавая, что в случае промаха Хоос покончит с Исамом. Она сжала арбалет и подождала, пока руки перестанут дрожать, затем прищурилась и хладнокровно выстрелила. Хоос как раз собирался пустить в ход кинжал, когда что-то ударило ему в спину. Он недоуменно опустил глаза и сквозь пелену разглядел торчащую из груди окровавленную стрелу. Последнее, что он увидел перед падением, было лицо Терезы, искаженное мстительной усмешкой.

Исам даже не взглянул на поверженного противника – он успел добраться до верхушки башни, где находилась девушка, как раз в тот момент, когда ствол обломился, словно срезанный гигантским ножом, увлекая за собой часть парапета.



Едва встав на ноги, Исам обнял безутешно плачущую Терезу и, не раздумывая, поцеловал ее. Дождь нещадно поливал их, но они ничего не замечали. Медленно, в полном молчании они спустились вниз. Снаружи изо всех сил колотили в дверь, но та не поддавалась – и сама она, и служивший засовом брус были из прочного дерева. Когда Исам отодвинул засов, то увидел Дрого, Алкуина, Павла Диакона и двух стражников. Уилфред расположился чуть дальше, возле рухнувшего парапета.

– Спасибо, – произнес Алкуин, обращаясь к Исаму.

Тереза ничего не понимала – Исам только что победил выставленного им защитника, какая уж тут благодарность! Но девушка пришла в еще большее недоумение, когда Алкуин повернулся к ней и укрыл своей сутаной. Дрого приказал стражникам покинуть двор.

– Наконец-то все прояснилось, – спокойно произнес Алкуин.



Дождь затихал. Алкуин направился к Павлу, который почему-то стал отступать к развалинам парапета.

– Должен признать, мне это стоило немалых трудов, – сказал он. – Кто бы мог подумать, что Павел Диакон, папский посланник, является виновником стольких несчастий?

Тереза хотела вмешаться, но Исам удержал ее.

– Нападение на Горгиаса, – продолжил Алкуин, – смерть коадъютора Генсерика, тщеславного пергаментного мастера Корне и несчастной кормилицы, похищение девочек, убийство юного стражника… Скажите, Павел, до чего еще вы собирались дойти?

– Вы бредите, – римский нунций выдавил из себя улыбку. – Божий суд всё прояснил. Поражение выставленного вами бойца компрометирует вас.

– Моего бойца? Но ведь это вы предложили Хооса Ларссона.

– Чтобы защитить вас, – заявил Павел.

– А я полагаю, чтобы спасти себя. Если бы Хоос победил, на что вы и рассчитывали, девушку сожгли бы. А если бы погиб, что и произошло, вы избавились бы от своего соглядатая – единственного оставшегося в живых человека, способного выдать вас, поскольку он всегда действовал по вашим указаниям. И ему, и Генсерику, еще одному вашему сообщнику, вы заплатили золотыми монетами, отчеканенными в Византии. – Алкуин вытащил мешок и показал ему. – Всем известно, что их обращение на франкской территории запрещено. Откуда вы их взяли?

– Я заплатил их Хоосу за участие в поединке, между прочим, с вашего разрешения, – язвительно произнес папский нунций.

– Павел, Павел… Ради Бога! Эти монеты я нашел раньше, чем Исам бросил мне вызов. А если точнее, в тот день, когда Тереза застала вас беседующим в туннеле с Хоосом Ларссоном.

Павел застыл, но мгновение спустя бросился к Уилфреду, схватил его и пригрозил столкнуть в пропасть.

– По мне так можете толкать, – бесстрастно сказал Алкуин. – Он ведь тоже виновен.

Глаза Уилфреда, и так округлившиеся от ужаса, после этих слов чуть не вылезли из орбит.

– Потому что не Павел, а Уилфред покончил с Генсериком, – продолжил Алкуин. – Когда Уилфред узнал, что коадъютор предал его, заточив в часовню Горгиаса с намерением завладеть пергаментом, он без колебаний убил его. А потом сделал то же самое с Корне, – сказал он и указал на рукоятку повозки.

Решение пришло к Уилфреду мгновенно: стоило Павлу Диакону взяться за рукоятку, как он привел механизм в действие, раздался металлический скрежет, и Павел почувствовал укол в ладонь, но не придал этому значения.

– Забыли, с кем разговариваете? Я – папский посланник, – приободрясь, заявил он.

– И сторонник византийской императрицы Ирины, этой предательницы, которая ослепила собственного сына и ненавидит папу. Она подкупила вас, и вы собирались передать ей документ, чтобы предотвратить коронацию Карла Великого. А теперь оставьте Уилфреда в покое и скажите, где находится документ, похищенный вами из скриптория.

Павел пошатнулся – яд начал действовать. Справившись с собой, он вынул из-под одежды сложенный вдвое пергамент.

– Это вы ищете? Этот поддельный документ? Скажите, Алкуин, кто больше… – Голова у него задергалась, словно что-то сотрясало его изнутри. – Кто больше виноват? Я, всегда боровшийся за торжество истины, или вы, использовавший для достижения своих целей гнусную ложь?

– Единственная истина – это Бог, и он желает, чтобы папство продолжало существовать.

– Византийское или римское? – Павел стал нервно тереть глаза, будто в них что-то попало.

Алкуин хотел подойти, однако Павел произнес с угрозой:

– Еще шаг, и я разорву пергамент.


Алкуин остановился, понимая, что, как только яд подействует окончательно, документ окажется у него в руках, однако Уилфред ждать не стал. Стоило Павлу зашататься, он спустил собак, и те, словно повинуясь его желаниям, бросились вперед с намерением вцепиться римскому посланнику в глотку, но тот успел рукой защититься от первого пса, тогда как второй схватил его за сутану. Во время этой неравной схватки пергамент вылетел, и одна из собак начала трепать его, пока не порвала на мелкие кусочки. Павел попытался спасти документ, но другая собака налетела на него и чуть не сбила с ног. Несколько секунд он балансировал на краю бездны, недоуменно глядя на Алкуина, а затем вместе с собакой полетел вниз.

Алкуин приблизился к разрушенному парапету – на дне рва лежали тела Павла Диакона и Хооса Ларссона.



Собрав остатки пергамента, Алкуин понял, что никогда не сможет его восстановить. Он медленно перекрестился и повернулся к Дрого, причем Терезе показалось, на щеках его блестят слезы.





30




На похоронах Горгиаса в главном соборе присутствовали Дрого, оставшиеся члены папской миссии и детский хор. Исполнявшиеся ими антифоны казались Терезе музыкой небесных сфер. Рутгарда, в сопровождении сестры с мужем и детьми, безутешно плакала. Чуть позади стоял Исам, держа наготове табурет для Терезы, однако девушка им так и не воспользовалась – всю проповедь она простояла на ногах, испытывая гордость за своего отца, которая оказалась даже сильнее боли, чего нельзя было сказать о ее мачехе, выплакавшей, казалось, все слезы. После службы траурная процессия тронулась на кладбище. По настоянию Алкуина Горгиаса похоронили рядом с самыми прославленными людьми, которые благодаря благочестию или храбрости считались защитниками Вюрцбурга и христианских ценностей.

Эта мартовская суббота была самой печальной в жизни девушки.

В воскресенье утром Алкуин попросил Терезу прийти. Ей не хотелось видеться с монахом, однако Исам настоял на встрече, и когда она явилась в скрипторий, молодой человек тоже ожидал ее там. Тереза приветливо поздоровалась с обоими, села, и Алкуин предложил ей горячие булочки, но она отказалась. После этого наступило молчание, которое, откашлявшись, прервал Алкуин.

– Ты правда не хочешь? – на всякий случай спросил он, после чего убрал угощение и разложил на столе остатки пергамента. – Столько труда пропало впустую, – посетовал он.

О своем труде Тереза не думала – только о напрасных усилиях отца и его гибели.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Исам.

Девушка еле слышно ответила, что хорошо, но он не поверил, так как глаза ее влажно поблескивали. Алкуин прикусил губу, глубоко вздохнул и взял Терезу за руку, однако она отняла ее. Тогда Исам взял ее руки в свои. Тем временем Алкуин собрал клочки документа и сдвинул их в сторону, как никому не нужную вещь.

– Даже не знаю, с чего начать, – наконец произнес он. – Прежде всего, я молю Бога простить меня как за мои успехи, так и за мои ошибки. Первых я добился лишь потому, что служил Ему, и почитаю это за честь; во вторых раскаиваюсь, хотя и совершил их тоже во имя Него. Он знает об этом, и я себя Ему вручаю. – Алкуин замолчал и взглянул на молодых людей. – Теперь легко судить. Возможно, я и заблуждался, прибегая ко лжи, но в глубине души я руководствовался лишь тем, что считал по-христиански справедливым, и это утешает меня. «Accidere ex una cintilla incendia passim» – иногда маленькая искра вызывает большой пожар. Я в ответе за то, что произошло здесь и имело столь горькие последствия, и потому приношу вам свои извинения. А сейчас я должен изложить вам события, которые свели твоего отца в могилу.

Тереза доверчиво взглянула на Исама, и он еще крепче сжал ее руки. Затем она повернулась к Алкуину и приготовилась слушать.

– Как я уже говорил, мы познакомились с твоим отцом в Италии, и я убедил его отправиться со мной в Вюрцбург, где он и работал на меня несколько лет. Его познания в латыни и греческом оказались весьма кстати при переводе кодексов и эпистол. Он всегда говорил, что процесс письма доставляет ему такое же, если не большее, удовольствие, как хорошо прожаренное мясо. – И Алкуин грустно усмехнулся. – Наверное, поэтому, когда в начале зимы я предложил Горгиасу скопировать пергамент, он сразу же согласился. Он знал, насколько этот документ важен, но не знал, что это подделка, в чем я, повторяю еще раз, ничуть не раскаиваюсь. – Алкуин встал и продолжил рассказ, расхаживая по скрипторию. – О его работе знали Уилфред, его святейшество папа и, конечно, Карл Великий. К сожалению, узнал об этом и Павел. По-видимому, византийская императрица Ирина деньгами и обманом переманила его на свою сторону, и Павел разработал план, достойный сына дьявола. Он убедил папу послать его в Аквисгранум с реликвией, а через своего посланца убедил Генсерика, с которым был знаком, поскольку тот раньше жил в Риме, сообщать ему о происходящем в Вюрцбурге, и отправился в путь с lignum crucis. Реликвия хранилась в металлической шкатулке, которую позже он собирался использовать для переправки в Византию пергамента Константина. Генсерик, в свою очередь, нанял Хооса Ларссона, человека без чести и совести, чтобы тот раздобыл документ.

Тереза сама не понимала, почему слушает Алкуина. Этот монах, изображающий из себя святого, ложно обвинил ее в краже пергамента, и если бы не победа Исама, настоял бы на ее сожжении. Только присутствие Исама удерживало ее тут.

– Генсерик пользовался расположением Уилфреда, – говорил между тем Алкуин. – Ему было разрешено посещать скрипторий, и он знал, как идут дела у твоего отца. Думаю, он прикинул по датам, предположил, что документ уже закончен, и приказал Хоосу украсть его. Хоос напал на Горгиаса, ранил его и забрал пергамент, но, к счастью для твоего отца, он успел сделать лишь начало текста.

«К счастью для твоего отца…». Тереза про себя выругалась.

– И тут на первый план выходит печать Константина. – Алкуин вынул из шкафа богато украшенный кинжал, который Тереза тут же узнала. Это был кинжал Хооса Ларссона. – Мы нашли его на теле Хооса, – пояснил он. Затем со скрежетом отвернул ручку, достал оттуда цилиндр с изображенным на одном из концов лицом, обмакнул его в чернила и приложил к пергаменту. – Печать Константина, – провозгласил он. – Генсерик похитил ее у Уилфреда и велел Хоосу Ларссону спрятать.

– Печать была у Уилфреда? – спросил Исам.

– Да. Для изготовления документа нужны были три составляющие: собственно пергамент, сделанный из тончайшей кожи еще не родившегося теленка; греческий текст, который должен был написать Горгиас, и печать Константина, иначе ничего не получилось бы. Когда Генсерик обнаружил, что документ не закончен, он решил похитить печать.

– Но что было нужно Павлу? Печать или пергамент? – вмешалась Тереза.

– Прости, если я не очень четко изъясняюсь, – извинился Алкуин. – Основной целью Павла было не допустить, чтобы документ попал на созываемый папой собор. Они собирались или украсть документ, или завладеть печатью, или уничтожить Горгиаса. Во всяком случае, действовали они именно в таком порядке. Имей в виду, что, раздобыв оригинал, они могли бы доказать, что любой другой пергамент – подделка.

– Поэтому они не убивали отца.

– Если бы документ был закончен, они, несомненно, избавились бы от него. Но вернемся к Хоосу и печати Константина. – Алкуин остановился, отломил кусок булки и в один присест проглотил его. Потом вытер печать и засунул ее назад в кинжал. – В поисках укромного места, где ее можно было бы спрятать, он пришел в свой дом и, как ты мне рассказывала, застал тебя там в весьма неприятной ситуации.

– Не хочется этого признавать, но он спас меня от двух саксов.

– А ты отблагодарила его, сбежав с кинжалом.

Тереза кивнула. Теперь она понимала, почему Хоосу так важно было ее найти.

– Когда вы появились в Фульде, я тебя, конечно же, сразу узнал. Лица твоего я не помнил, но другой девушки, которая могла бы прочитать сделанную по-гречески надпись на банке, кроме дочери Горгиаса, в Саксонии не было.

Тереза вспомнила тот день в аптеке – именно после этого Алкуин предложил ей работу.

– Да, поскольку я знал, что ты – его дочь, – признал он. – Затем Хоос поправился, забрал свой кинжал с печатью и был таков, только его и видели. – Алкуин сел напротив Терезы и доел наконец свою булку. – Он вернулся в Вюрцбург, и они с Генсериком решили похитить твоего отца и заставить его закончить работу над пергаментом. К счастью, Горгиасу удалось сбежать. После смерти Генсерика Хоос растерялся и вернулся в Фульду посоветоваться с Павлом Диаконом, который, несомненно, предложил ему использовать тебя как заложницу, чтобы отыскать твоего отца, или, на худой конец, – вместо него как переписчицу.

– Генсерика убил Уилфред?

– Граф давно подозревал его, поскольку письменные принадлежности Горгиаса странным образом исчезли лишь два дня спустя после исчезновения их хозяина. Тогда он поручил Теодору наблюдать за скрипторием, и великан установил, что вор и похититель – Генсерик.

– Но почему Теодор не проследил за ним или не заставил открыть, где спрятан мой отец?