Скриба

– Ты имеешь в виду соучастников?

– Не обязательно. – Тереза чувствовала, что ей в голову пришла неплохая мысль. – Он мог хранить муку в разных амбарах, даже не зная их хозяев, которые потом продавали ее повсюду, что объясняет появление новых больных.

– Может быть, – признал Алкуин, удивляясь ее сообразительности.

– Что же касается Борова…

– Да?

– …то язык ему отрезал все-таки рыжий.





*****


«Язык ему отрезал все-таки рыжий».

По дороге к больнице Алкуин обдумывал слова Терезы. А вдруг он поспешил с выводами? Ведь он видел тело Ротхарта только издали, и хотя ему показалось, что он различил на ногах следы гангрены, но причиной его смерти могла стать вовсе не спорынья. Трудно поверить, что такого здорового и упитанного человека болезнь могла поразить чуть ли не в одночасье.

– Я должен пойти на мельницу, – неожиданно заявил Алкуин, – а ты иди в больницу, запиши имена последних больных, узнай, где они живут, что ели, когда почувствовали себя плохо, – в общем, все, что, на твой взгляд, может нам помочь. После этого возвращайся в город. Встретимся в соборе после сексты, – добавил он и, не дожидаясь ответа, развернулся и чуть не бегом бросился назад.

Придя в монастырь, Тереза увидела, что народ валом валит сквозь открытые ворота. Видимо, наплыв пострадавших был такой, что свечника и других монахов послали в больницу на помощь. Благодаря кольцу Терезе не пришлось стоять в длинной веренице родственников, ожидавших известий, и она быстро попала внутрь. Узнав ее, больничный служитель только попросил ее не мешать монахам, которые сновали туда-сюда, словно пчелы в улье.

Девушка не знала, с чего начать. Более тяжелые больные чуть не вповалку лежали внутри на наспех сооруженных постелях, остальные в ожидании хоть какой-нибудь помощи теснились во дворе. Некоторые страдали от сильных болей в конечностях или галлюцинаций, однако большинство были просто перепуганы. Оказалось, епископ и аббат решают, стоит ли сжечь зараженные дома и закрыть городские ворота. Это удивило девушку. Конечно, она слышала о подобных мерах, но они применялись в других случаях, а здесь речь шла всего-навсего о спорынье в муке. Все-таки нужно убедить Алкуина рассказать о причине болезни, хотя он и против этого.

По прошествии двух часов Тереза уже знала многое, например, то, что по крайней мере одиннадцать больных никогда не ели пшеничный хлеб. Покончив с расспросами, она собрала свои пожитки и вернулась на епископскую кухню, где застала Хельгу Чернушку за чисткой котелков, которые, похоже, использовали не для приготовления пищи, а в качестве молотков. Увидев ее, женщина бросила свое занятие и сообщила, что весь город в страхе из-за неизвестной болезни.

– Не вздумай есть пшеничный хлеб, – ответила на это Тереза и лишь в следующую секунду сообразила, что Алкуин рассердится на нее за эти слова. Впрочем, теперь никакой хлеб нельзя есть.

Еще Хельга Чернушка сообщила, что Алкуин оставил в амбаре мешок пшеницы с мельницы Коля и никому не велел прикасаться к нему. Тереза тут же пошла к мешку, отсыпала в тряпочку горсть и одно за другим просмотрела все зерна. Спорынья нашлась лишь в четвертой горсти. Видимо, Алкуин все-таки что-то выяснил.

Он вернулся незадолго до сексты с целым ворохом новостей. Оказывается, труп рыжего увезли подальше от города, в котловину, где сжигают тела умерших от проказы, но, к счастью, Алкуину удалось увидеть его еще до сожжения.

– Он умер не от спорыньи, а ноги ему просто разрисовали, – заявил он, очень довольный расследованием. – Однако его наверняка чем-то отравили, поскольку свидетели рассказывают о жуткой предсмертной агонии, которая и ввела меня в заблуждение.

«Разрисовали». Тереза вспомнила, как хитро Алтар изображал из себя прокаженного.

– Но кто это сделал?

– Пока не знаю. С уверенностью могу сказать одно – тот, кто его убил, хотел, чтобы об этой смерти знали как можно меньше людей. Но кое-что интересное я все-таки выяснил. Во-первых, не жена Коля застала Борова возле его жертвы, а Лорена, их служанка. Я поговорил с ней, и она это подтвердила, однако утверждать, что убил ее именно Боров, не берется. Кроме того, она упомянула еще одну, возможно ключевую, деталь: смертельный разрез шел от левого уха до кадыка. Она это запомнила, так как обряжала покойницу.

– А что это значит?

– Это значит, удар был нанесен левшой.

– Рыжий Ротхарт – левша.

Алкуин кивнул. Вторая новость заключалась в том, что Коль дал ему на пробу мешок пшеницы, хотя и не мог сказать точно, где он его приобрел.

– Извинившись за свое поведение в день казни, я попросил как можно скорее продать мне пшеницу, о которой мы договаривались, и он сказал, что готов, но, к моему удивлению, попросил пару дней отсрочки. А пока вручил один мешок, чтобы я удостоверился в хорошем качестве зерна.

– Я видела его. Он заражен спорыньей, – сказала Тереза.

– Не надо было его трогать, – рассердился Алкуин.

Тереза вытащила тряпочку и показала завернутые в нее крошечные черные рожки. Алкуин покачал головой.

– В любом случае наш круг подозреваемых сужается, – сказал он. – Остались Коль, аббат Беоций и приоры Людовик и Агриппин.

– А Лотарий?

– Его я исключил какое-то время назад. Если ты помнишь, исправленный полиптих мы нашли в аббатстве, к тому же Лотарий не чинил нам препятствий при проверке документов в епископстве, поэтому он, несомненно, невиновен. Да и Агриппина нужно вычеркнуть, поскольку он тоже заболел и, думаю, не выжил.

– Глядишь, все подозреваемые умрут.

– Это был бы выход, – горько пошутил Алкуин.

Тереза была недовольна: в списке подозреваемых осталось всего трое, и она не понимала, чего Алкуин ждет.

– Нужно рассказать о причине заболевания. Пострадавших уже десятки, в том числе женщины и дети, скоро все кладбища будут переполнены, – посетовала она.


– Мы уже обсуждали это, – сказал Алкуин, и лицо его сразу посуровело. – Как только станет известно, что все дело в спорынье, виновный смелет зерно, спрячет его, и мы никогда его не найдем.

– Зато спасем людей.

– Спасем ради чего? Ради того, чтобы они умерли с голода? Чем, ты думаешь, они будут питаться, если нельзя есть ни рожь, ни пшеницу?

– По крайней мере, они сами смогут выбрать, от чего умереть, – с возмущением ответила Тереза.

Алкуин сжал зубы и глубоко вздохнул, стараясь успокоиться. Эта девушка – самое упрямое существо из всех, с кем ему доводилось встречаться. Она не понимает, что, даже закрыв все мельницы, они не помешают преступнику молоть зерно вручную, или продавать его тем, кому все равно, или отвезти его в другой город и продолжать торговлю там. Все попытки убедить ее оказались напрасны.

– Люди ведь умирают сейчас. Зачем же думать, что может случиться завтра или через месяц, если это происходит сегодня? – настаивала Тереза.

– Все умершие равны в глазах Господа. Или ты думаешь, жизнь тех, кто погибает сегодня, дороже жизни тех, кто может погибнуть через несколько месяцев?

– Я знаю только, что аббатство переполнено больными, непонимающими, в чем их вина, – сказала Тереза, плача от бессильной ярости. – Да, они считают, что согрешили и Бог наказывает их.

– Ты еще слишком молода и кое-чего пока не в состоянии понять. Если хочешь помочь, возвращайся в скрипторий и продолжай копировать тексты из Hypotyposeis50, ты ведь еще не все сделала.

– Но, святой отец…

– Возвращайся в скрипторий.

– Но…

– Или ты хочешь вернуться в таверну?

Тереза прикусила язык и подумала, что, если бы не беременность Хельги Чернушки, она послала бы Алкуина с его текстами на конюшню нюхать навоз. Однако вслух она не произнесла ни слова и удалилась.





*****


Переписав несколько параграфов, Тереза нечаянно смяла пергамент. Почему бы не попросить о помощи? Если епископ ни в чем не замешан, почему не рассказать ему о происходящем? Он наверняка помог бы разобраться, поскольку знаком с подозреваемыми, знает о делах аббатства да и о мельнице наслышан. Нет, она совершенно не понимала Алкуина, но ей ничего не оставалось, кроме как следовать его решениям.

Тереза взяла новый пергамент и работала, пока перо не треснуло. Она отправилась за другим, но в сундуке, где Алкуин хранил принадлежности для письма, ни одного не оказалось, поэтому пришлось идти на кухню, где она застала расстроенную Фавилу. Девушка спросила насчет Хельги Чернушки, но женщина будто не слышала ее – она с остервенением расчесывала руки и ноги.

– Что с тобой? – спросила Тереза.

– Да все эта проклятая зараза, не иначе как твоя подруга принесла, – ответила Фавила, не переставая чесаться.

– Хельга? – Тереза в ужасе закрыла руками рот.

– Смотри не ходи к ней.

Фавила кивнула на соседнюю комнату и опустила руки в глиняный таз с холодной водой. Не слушая ее, Тереза ринулась туда и увидела распростертую на полу Хельгу Чернушку. Та дрожала, словно раненый олень, а ноги уже отливали фиолетовым.

– Пресвятой Боже! Хельга, что случилось?

Женщина не ответила, только всхлипывала.

– Вставай, нужно пойти в аббатство, там тебе помогут, – сказала Тереза и попыталась поднять подругу, но не смогла.

– Мне сказали, чтобы я не ходила, они не пустят проститутку.

– Кто тебе такое сказал?

– Твой друг монах, этот чертов Алкуин. Велел оставаться здесь, пока он не найдет, куда меня поместить.

Тереза вернулась на кухню и попросила помощи у Фавилы, но та отказалась, по-прежнему поливая руки водой. Тогда девушка схватила таз и швырнула его о стену, разбив на мелкие кусочки.

– Но Алкуин сказал…

– Мне все равно, что сказал Алкуин, я устала от него, – плача, произнесла Тереза, повернулась и вышла.

Направляясь к дворцовым постройкам, девушка на чем свет стоит проклинала британского монаха. Теперь она понимала, почему Хоос Ларссон предостерегал ее насчет этого бесчувственного человека, которого не интересует ничего, кроме его книг. Кстати, он и Хельге помог только после ее угрозы перестать работать на него. Но скоро все это кончится, и Лотарий узнает, что на самом деле представляет собой брат Алкуин.

Старик секретарь пытался удержать ее, но она отстранила его, с силой толкнула дверь и вошла в покои епископа.

Лотарий, стоя вполоборота к двери, опорожнял мочевой пузырь. Тереза отвернулась, но из комнаты не вышла. Когда характерный звук прекратился, она сосчитала до трех и взглянула на епископа, который тоже смотрел на нее, одновременно удивленно и возмущенно.

– Можно узнать, чему обязан таким вторжением?