Скриба

– А вы сами не могли бы?.. – продолжала настаивать Тереза.

– Сейчас неподходящий момент. В начале месяца в Фульду прибыла посланная Карлом Великим духовная миссия. Ее возглавляет один британский монах, которому король поручил провести церковные реформы, и, как говорят, он явился с кнутом. – Маурер отхлебнул вина. – Стоит кому-нибудь шепнуть, что я иногда зарабатываю изгнанием злых духов, и меня сразу обвинят в ереси и повесят на первой же сосне. Этот британец поставил вверх дном весь монастырь, поэтому будьте осторожны.

Маурер покончил с припарками и накрыл Хооса одеялом. На прощание он объяснил, как найти аптекаря, а Хельге Чернушке – как делать растирания, чтобы не повредить рану. Затем пожал Алтару руку и благопристойно удалился.

После его ухода все погрузились в молчание.

Хельга попудрила лицо и начала убирать помещение, куда скоро должны были прийти посетители. Алтар решил, что сейчас самое время отправиться в кузницу починить колесо.

Тереза осталась с Хоосом, то и дело вытирая ему пот. Что-то нашептывая, она мягко водила тряпкой по лицу, изогнутым бровям и закрытым векам; молилась, чтобы озноб не разбудил его. Вдруг девушка почувствовала, как влага, которую она стирала, наполнила и ее глаза, словно они оба испытывали одинаковые страдания. В этот миг она поклялась, что, если это будет зависеть от нее, Хоос Ларссон никогда не умрет. Она сама отнесет его в монастырь и умолит аптекаря вылечить его своими травами.



Когда в тот вечер Тереза опять увидела Чернушку, то приняла ее за какую-то чужую женщину. Распущенные волосы, убранные разноцветными лентами, уже не выглядели седыми, губы стали пунцовыми, а краска на лице выгодно подчеркивала ее пухлые щечки. Глубокий вырез приоткрывал пышную грудь, слегка обвисшую, но приподнятую корсажем. На ней была широкая юбка с нарядным поясом, на шее – яркие бусы, призывно позвякивавшие при каждом шаге. Женщина села и налила себе полный стакан вина.

– Ну что ж, будем ждать, – сказала она, глядя на Хооса. Заметив лишнюю складку на животе, она небрежно подтянула повыше пояс.

– Не думаю, что эти припарки ему помогут. Нужно показать его аптекарю, – гнула свое Тереза.

– Сейчас ему нужно отдохнуть, а завтра посмотрим, что делать. Алтар сказал, ты хочешь остаться в Фульде.

– Да, хочу.

– А еще он сказал, у тебя нет семьи. Как же ты собираешься зарабатывать на жизнь?

Тереза покраснела. Она и правда об этом не подумала.

– Ну-ну… – пробормотала Чернушка. – Скажи, ты еще девственница?

– Да, – чуть ли не прошептала смущенная девушка.

– Впрочем, у тебя это на лице написано, – Хельга покачала головой. – Если бы ты была шлюхой, было бы проще, но всему свое время. Что с тобой? Тебе не нравятся мужчины?

– Они мне безразличны. – Тут Тереза взглянула на Хооса и поняла, что это неправда.

– А женщины?

– Конечно нет! – Она в возмущении вскочила.

Хельга Чернушка откровенно расхохоталась.

– Не бойся, принцесса, Бог нас тут не услышит. – Она глотнула еще вина, взглянула на девушку и утерла губы, размазывая краску. – Но ты должна кое-что понять. Еда стоит денег, одежда стоит денег, кровать, на которой сейчас спит этот юноша, тоже стоит денег, если только сама не используется для заработка.

Тереза не сразу нашлась что ответить.

– Завтра я начну искать работу – пойду на рынок, в поле. Наверняка что-нибудь отыщется.

– А что ты умеешь? Вдруг я тебе помогу.

Тереза сказала, что в Вюрцбурге работала в кожевенной мастерской и умеет немного готовить, имея в виду немногочисленные уроки Леоноры. О своем умении писать она не упомянула. Когда Хельга спросила, чем именно она занималась в мастерской, Тереза ответила, что изготавливала пергаменты, сшивала тетради и переплетала кодексы.

– Здесь нет кожевенных мастерских, каждый занимается этим как Бог на душу положит. Возможно, в аббатстве и делают пергаменты, но я точно не знаю. И много ты зарабатывала таким трудом?

– Мне каждый день давали зерно, ученикам денег не платят.

– А, так ты только учишься! Сколько же получает обычный поденщик?

– Один или два динария в день, и им тоже дают еду. – Тереза не хотела доказывать, что она уже настоящий мастер по кожам.

Хельга Чернушка кивнула. Плата едой или товарами – везде обычное дело. Однако когда Тереза добавила, что модий пшеницы, который она получала, равен одному динарию, женщина рассмеялась.

– Видно, ты никогда не бывала на рынке. Смотри. – Она отодвинула в сторону кувшины и начала катать шарики из хлебных крошек. – Один фунт серебром равен двадцати сольдо. – Она разложила шарики в два ряда, по десять в каждом. – Один сольдо равен двенадцати динариям. – Она скатала еще несколько, но сбилась со счета и смахнула все на пол. – Сольдо сделаны из золота, а динарии из серебра, так?

Тереза смотрела вверх, словно искала что-то на потолке, и вдруг выпалила:

– Если двенадцать динариев равны одному сольдо, а двадцать сольдо – одному фунту… – Она пошевелила пальцами. – То один фунт равен двумстам сорока динариям!

Чернушка удивленно взглянула на нее и подумала, что девушка знала ответ заранее.

– Так и есть, – кивнула она, – двумстам сорока динариям. На один динарий можно купить четверть модия пшеницы, или треть модия ржи, или полмодия ячменя, или модий овса. Но их еще нужно смолоть, а каменные жернова дорогие как черт, поэтому, если найдешь работу, пусть тебе лучше платят хлебом, чем зерном. Динарий соответствует двенадцати хлебам весом два фунта каждый – одному человеку вполне достаточно.

– И что дальше с ними делать?

– Один для еды, девять обменяешь на рынке, а еще два, если останешься здесь, отдашь мне за проживание. Полфунта мяса или рыбы стоит примерно полдинария, или шесть пшеничных хлебов. Еще три можно обменять на соль, излишки которой ты всегда обменяешь на что-нибудь другое. Если тебе здесь не нравится, спросим у соседей, за такую цену наверняка найдется комнатка.


– Но мне ведь нужны и другие вещи – одежда, обувь…

– Ну-ка, повернись, я на тебя посмотрю… На первое время я могу тебе что-нибудь дать. Конечно, ярд шерстяной ткани стоит сольдо, но поношенную можно купить за три динария. Очистишь ее от насекомых, подлатаешь, и будет как новенькая. Вчера, например, я купила старую шерстяную ливрею, а это четыре или пять ярдов, вполне хватит на две-три вещи. Я дам тебе кусок, сошьешь себе что-нибудь.

Тереза ничего не сказала, так как последние фразы прослушала. Жуя кусок черствого хлеба, она смотрела на Хельгу и думала, что, несмотря на грубый язык и отнюдь не изысканные манеры, сердце у этой женщины золотое.

– Хоос, – добавила Хельга, – пусть остается, пока не выздоровеет. Правда, мне нужна кровать, так как иногда клиентам хочется поразвлечься, но вы можете устроиться позади дома на сеновале.

Тереза поцеловала ее в щеку, и Хельга растрогалась.

– Знаешь, когда-то и я была красивой, – горько усмехнулась она, – но это было очень, очень давно…





*****


За ужином Алтар на чем свет стоит ругал весь цех кузнецов, а особенно того хапугу, который чинил ему колесо.

– Эта скотина запросил с меня сольдо, – жаловался он. – Немного добавить и можно купить новую повозку.

Затем старик заявил, что завтра возвращается в горы.

Чернушка почти не разговаривала. Краска на лице размазалась, и она стала похожа на пугало. Глаза у нее закрывались, поскольку она слишком много выпила, но стакан из рук не выпускала.

Убрав со стола, Тереза пошла на сеновал к Хоосу. Растирая ему грудь и спину, как велел Маурер, она заметила, что лихорадка вконец извела его. Ночью спать не пришлось, поскольку Хооса трижды рвало.

Под утро она задремала, но ее разбудило кряхтенье Алтара, запрягавшего лошадь. Тереза помогла Хоосу подняться, чем, по-видимому, смутила его, и дойти до отхожего места. Пока он облегчался, девушка взяла кусок приготовленного Хельгой пирога, надеясь отдать его аптекарю, а потом попросила Алтара довезти их до аббатства. Старик согласился, ему все равно было по дороге.

С Чернушкой она не попрощалась – та была настолько пьяна, что не могла даже подняться. Повозка блестела как новенькая, поскольку кузнец, которого Алтар ругал на чем свет стоит, не только починил колесо, но и почистил ее. Тереза устроилась рядом с Хоосом и хорошенько укрыла его, чтобы уберечь от холодной росы. Наконец Алтар взмахнул кнутом, и лошадь осторожно двинулась вперед.

На улочках появлялись жители, спешившие в поля. Повозка направлялась к южной части аббатства, где, по словам цирюльника, находился огород, в котором обычно трудился аптекарь. Наверное, было еще очень рано, поскольку за колючей изгородью не было видно ни одного поденщика.

– Приехали, – сообщил старик, слез с повозки и помог посадить Хооса на ближайший пень.

Терезу пробрала дрожь – то ли от холода, то ли оттого, что она опять оставалась одна. Девушка взглянула на Алтара, протянувшего ей руки, и обняла его, а когда отстранилась, глаза ее блестели.

– Я никогда вас не забуду, охотник на медведей. И Леонору тоже, передайте ей.

Алтар утер глаза, потом порылся в карманах, вытащил мешочек с монетами и протянул Терезе:

– Это все, что удалось выручить.

Тереза застыла с открытым ртом.

– За твою голову медведя, – добавил он.

Старик махнул на прощание Хоосу, стегнул лошадь и медленно растворился в утопающих в жидкой глине улочках.

Спустя несколько мгновений зазвонившие к заутрене колокола возвестили, что новый день в монастыре начался. Вскоре через небольшую дверцу вышли несколько монахов и начали слоняться по огороду. Те, что помоложе, лениво выдергивали сорняки, а самый старый, высокий и нескладный, внимательно осматривал кусты, время от времени ласково поглаживая их. Тереза решила, что это и есть аптекарь – не только из-за возраста, но и потому, что одежда у него была из шелковистой, а не из грубой ткани, как у послушника. Высокий монах медленно переходил от одного куста к другому, пока не дошел до места, где стояла Тереза. Тут она и подала голос.

– Кто здесь? – спросил монах, пытаясь разглядеть ее сквозь изгородь.

Тереза сжалась, как напуганный кролик.

– Брат травник? – тонким голоском спросила она.

– Кто его ищет?

– Меня послал Маурер, цирюльник. Ради Бога, помогите нам.

Монах раздвинул ветки изгороди, увидел согнувшегося пополам, чуть не падающего с пня Хооса и тут же велел двум послушникам перенести его внутрь. Тереза молча шла за ними через какие-то дворы, пока они не остановились у приземистого здания с запертой на грубый висячий замок дверью. Монах достал из рукава ключ, и после двух попыток дверь со скрипом отворилась. Послушники положили Хооса на стол, предварительно убрав с него какие-то глиняные миски, и по указанию монаха вернулись в огород заниматься прополкой и чинить изгородь. Тереза осталась у порога.

– Не стой там, – сказал монах, собирая пузырьки, банки и колбы, в беспорядке громоздившиеся по обе стороны стола. – Значит, вас прислал Маурер, цирюльник? И попросил помочь вам?

Тереза решила, что поняла, в чем дело.

– Я принесла вам вот это, – и протянула приготовленный Хельгой Чернушкой пирог с мясом.

Монах глянул на него, но, не особенно заинтересовавшись, отложил в сторону, после чего опять повернулся к столу. Приводя в порядок склянки, он спросил Терезу, отчего лихорадка, а когда услышал про рану в легком, недовольно поджал губы.

После этого он отодвинул что-то похожее на сушилку и деревянный пресс, взял весы и флакон, в который налил определенное количество воды из находящегося в помещении колодца. Затем направился к огромной полке, где стояли десятки глиняных сосудов, и принялся что-то там искать. По тому, как он щурил глаза, Тереза поняла, что ему трудно разобрать написанные названия.