Сколько ты стоишь?

Конечно, Варя улыбалась. Дятлу, отцу и даже Ирине. Но последнюю неделю, под боком у Ильи, ей было не до улыбок.

— Скажи… — голос у Берестова в тот момент звучал глухо и периодически прерывался, словно у него болело горло. — Я… очень больно тебе сделал?

Варя всхлипнула и изо всех сил сжала карандаш. Потом бросила его на стол, вскочила и побежала к выходу, не разбирая дороги.

Ну зачем, зачем он спросил?! Она уже почти научилась не вспоминать…





13





* * *




Илья в последнее время не уставал ругать себя.

Кажется, он всё делает не так. Надо было уволиться, а он остался.

Нужно было промолчать насчёт заявления в полицию, а он не смог.

И сейчас…

Берестов, ты идиот.

Может, ты, придурок, таким образом ищешь себе оправдание, а? Мол, если девушка не пошла в полицию, значит, ей понравилось?

И боль… Илья помнил, как хлюпало у Вари между ног, когда он её… насиловал. И в глубине души жила глупая надежда, что физически больно ей не было. Ну или хотя бы не очень сильно.

Дебил ты, Берестов. Оставь её в покое. Даже если и имелась смазка, это тебя не оправдывает. И Варе вряд ли легче.

Как ни ругай себя, иногда слова вырываются помимо желания. Но слова — не действия. За слова максимум по морде можно получить.

Илья совершил преступление, и осознание этого порой удручало так, что хотелось зайти на кухню, взять самый большой нож и воткнуть его себе в глотку. А лучше — в пах.

Он всегда презирал насильников и насилие — деяние слабых и недостойных, действие, которому не может быть оправдания. А сам-то что устроил?

Берестову почти никогда ничего не снилось. Обе его сестры взахлёб рассказывали о своих снах, порой напоминавших целые книги или фильмы. Илья же просто ложился — и отрубался.

Но теперь… Несколько дней подряд, стоило только опустить голову на подушку — и перед глазами возникало искажённое, залитое слезами лицо Вари, её белая попа со следом от его ладони, и Илья чувствовал, как бешено таранит её тело…

Берестов даже тот самый стол выбросил. И кляп, и вообще все свои секс-игрушки. Варя будто бы сделала ему прививку от прежних привычек.

Не хотелось ничего. Тем более шлюх.

Что-то в нём сломалось. И Илья знал точно: это «что-то» никогда не починится.

.



Варя вернулась минут через двадцать. Глаза у неё были слегка красные, и Берестову захотелось придушить самого себя галстуком.

До конца дня он старался с ней не разговаривать. Даже ходил практически на цыпочках — и то видел, как при малейшем его движении напрягалась спина девушки.

А вечером, когда Илья уже собирался уходить, возле их перегородки встал грустный-прегрустный Сергей Мишин.

— Что-то случилось? — сразу же озаботилась Варя, и Берестов не смог удержаться от улыбки. Он давно заметил, какая она сердобольная.

— Да ничего особенного, — вздохнул Сергей. — У Риты скоро девятый месяц пойдёт… А она сейчас позвонила: говорит, принесла с улицы собаку. Зря я её с Максом подружил, теперь они будут дружить против меня. Это он у нас любитель блохастых существ с улицы тащить… но я не думал, что на подобное способна беременная женщина!

— Беременная женщина способна на всё! — рассмеялась Варя. — Смирись, шеф. А ты её уже видел?

— Угу, — кивнул Мишин, мрачнея ещё больше. — Ромашка мне фотографию прислала. Показать?

— Покажи, конечно!


Да, Варя любопытна. Впрочем, таковы все женщины.

Сергей достал телефон, перелистнул что-то на экране.

— Илья, ты тоже иди сюда, — позвал Берестова Мишин. — Зрелище того стоит.

Илья осторожно приблизился, стараясь встать как можно дальше от Вари. Но она всё равно напряглась, даже улыбка застыла на лице, как маска клоуна.

На фотографии был запечатлён стоявший в ванне очень большой, очень лохматый и очень грязный пёс. Он ужасно походил на Джека, любимую собаку Ильи. Джек погиб в ту ночь, когда Берестов навсегда остался хромым калекой.

— Какая жалобная мордашка, — засмеялась Варя, расслабляясь. — Он явно не любит водные процедуры.

— Рита всегда мечтала о такой собаке, — тоскливо вздохнул Мишин, собственным выражением лица до безумия напоминая пса на фотографии. — Недавно призналась. Я сразу понял: дело пахнет керосином…

— Скорее, псиной, — фыркнула Варя.

— Очень надеюсь, что к моему приходу он уже перестанет пахнуть псиной, — скривился Сергей. — Как думаешь… может, надо состричь всю эту шерсть?

— Ни в коем случае, — резко сказал Илья и чертыхнулся про себя, заметив, как вздрогнула Варя. — Колтуны срежьте, помойте, но стричь не надо. Надо вычесывать. Иначе опять будут колтуны… И ошейник от блох обязательно купите, и прививки нужно сделать.

Несколько секунд Варя и Мишин удивлённо смотрели на Берестова, а потом Сергей протянул:

— Илья, у тебя есть собака? Ты эту новость на будущее прибереги для Юрьевского, если накосячишь. Он очень любит животных. Гораздо больше, чем людей. И если у тебя есть собака, он тебе что угодно простит.

— Нет, — Илья покачал головой, ловя себя на мысли, что его завораживают Варины ресницы… даже забыл, что хотел сказать. Ах да… — Сейчас нет, но была. Вот такая же, прям один в один… Джеком звали.

— Это точно не Джек. Рита написала, что вроде бы девочка. Предложила придумать имя. — Мишин закатил глаза, явно больше придуриваясь, чем от реального возмущения. — Я ребёнку-то имя придумать не могу, а тут целая собака…

— А давай я придумаю! — вдруг заулыбалась Варя. — Мне тоже всегда хотелось собаку, но у папы на животных аллергия. А потом Дятел… то есть Кеша родился, и стало не до собак. Назовите её Радой. Рада, Радость. Если Рите понравится, я буду рада.

— Я думаю, понравится, — задумчиво сказал Сергей. — Ей сейчас всё нравится. На редкость благодушное настроение… Потом наверняка опять будет скакать, но пока у нас дома мир и покой.

— Значит, вам как раз не хватало собаки, — усмехнулся Илья. — С собакой мир и покой становятся ещё лучше.

Мишин очень внимательно посмотрел на него.

— А вот эту Максу скажешь, если захочешь пойти во внеплановый отпуск. Подпишет не глядя.





14





* * *




Больше Берестов не спрашивал у Вари про больно — не больно. Ни в этот день, ни на следующий. И вообще вёл себя так, как девушку устраивало: обращался к ней только по работе, ходил тихо, привычно шаркая одной ногой, и почти всё время молча батрачил за баррикадой, отлучаясь только в туалет, на обед или к генеральному за какими-то разъяснениями.

А Варя то страшно злилась, то ощущала какую-то непонятную, вымораживающую все её чувства и мысли апатию по отношению к Илье и ко всему белому свету. Часто хотелось плакать. Просто так, безо всякой причины. Может, причина и была, просто Варя не желала о ней думать.

Она устала. Устала от постоянного напряжения, от жалости к себе, от злости на Илью. Варя всегда была доброй и позитивной девочкой, она не привыкла долго ненавидеть. И сейчас тоже хотелось поскорее забыть и отпустить, но… это оказалось выше её сил.

Она даже немного завидовала коллегам-женщинам. Они вовсю заигрывали с Берестовым, строили глазки, кокетничали. В такие моменты Варя чувствовала сильнейшее эмоциональное опустошение.

А ещё ей было стыдно за свою резкость. В понедельник, когда они все обсуждали Илью, Варю сорвало, и совершенно зря. Она, конечно, извинилась, но стыд никуда не делся.

Коллеги ведь ни в чём не виноваты. Но от этого почему-то не легче.

Грешным делом она сама начала подумывать об увольнении…

.



В пятницу ударила жара. Не настала, а именно ударила: только что на улице было тепло и свежо, и вдруг — плюс тридцать.

С самого утра у Вари болела голова. Так всегда бывало при резком изменении погоды, она уже привыкла. Головокружение, скачки давления, тяжесть в затылке и будто бы сжатые в железных тисках виски. Неприятно, но не смертельно.