Скажи, что будешь помнить

Если он выиграет выборы…

– Как, по-твоему, у меня получается? С выборами? – Я сделала почти все, о чем он просил. Сделала, хотя это и не доставило мне удовольствия. Но достаточно ли сделанного, чтобы он простил меня?

Отец убирает за ухо мою упавшую на лицо прядку.

– Мы с мамой гордимся тобой. Ты выполнила все указания. Сегодня заходил Шон, сказал, что, согласно всем опросам, мы идем на первом месте. С большим отрывом. В этом и твоя большая заслуга. Ты даже на Шона произвела впечатление.

Подтягиваюсь, сажусь повыше, выпрямляю спину. По крайней мере, мысленно – на самом деле я все так же полулежу в кресле. Ну да ладно, папу я все равно люблю. Просто люблю.

– Знаю, мы с мамой были строги и требовательны к тебе, но мы знаем жизнь и понимаем, как нелегко в ней приходится. Я поднялся с самого низа, и твоей маме пришлось расправиться со многими демонами, чтобы почувствовать себя живой в эмоциональном плане, и посмотри, что у нас есть теперь. Мы любим тебя так, что и представить невозможно, и хотим для тебя только самого лучшего.

Мама и папа не хотели детей. Выйдя из детства с эмоциональными шрамами, они сильно сомневались, что увеличивать население планеты такая уж хорошая идея. Но потом появилась я. Сюрприз – да, приятный, как меня постоянно убеждали, но все-таки сюрприз. Божество, говорила мама, которому они поклонялись с тех пор, как тест на беременность показал две полоски. Я верю им, но иногда их любовь немного напрягает.

– Давай-ка вернем тебя в постель, пока тебя не вырвало у меня в кабинете.

Начинаю подниматься, но взгляд случайно падает на папку Дрикса.

«Трачу время на то, к чему не имею никакого отношения».

– Пап?

– Да, я тебя отнесу.

– Нет, я не то хотела сказать. – Хотя это предложение мне нравится. – Почему ты выбрал для программы именно Дрикса?

Он смотрит на меня с прищуром:

– А почему ты спрашиваешь?

– Любопытно. Как ты понял, что он тот, с кем можно рискнуть? Ведь успех или неудача твоей программы зависели от него. Ты обещал, что поможешь положить конец системе «школа – тюрьма», и почему-то решил сделать ставку на Дрикса. Почему? – Я обмахиваюсь ладонью, защищаясь от еще одной волны болезненного жара. – В той ситуации, когда многое еще оставалось под вопросом, как ты понял, что не ошибся с выбором?

Папа прислоняется к письменному столу и складывает руки на груди. Должно быть, я задаю правильный вопрос, если он собирается ответить. Обычно он только отмахивается, когда я пристаю с такого рода расспросами.

– Я скажу тебе, но это останется между нами. В нашей работе важно научиться держать информацию при себе.

– Поняла.

– Ты понимаешь, как устроена система «школа – тюрьма»?

Я читала о ней, когда папа предлагал программу, и многие считали ее пустой тратой денег.

– В школе подростки часто выражают себя чересчур эмоционально – ругаются, а иногда и делают кое-что похуже. За стенами школы некоторые совершают преступления и попадают в центры содержания несовершеннолетних. Занятия с ними проводятся, но тем не менее они отстают. Потом выходят, однако дела в школе у них не ладятся, они пытаются выразить себя иначе, получают условный срок, совершают преступление и снова оказываются в центре для несовершеннолетних. Все повторяется, пока им не исполняется восемнадцать, и их отправляют уже в тюрьму для взрослых.

– По сути верно. Как я выбрал лицо программы? Принял решение на основании собранной информации. Мы присматривались к подросткам на различных стадиях канала. К тем, кто побывал в системе несколько раз, к тем, кто совершил второе правонарушение, а потом нам попался Хендрикс. Первое правонарушение, серьезное, несколько исключений из школы за драки. Плюс сложная ситуация дома. У ребят вроде него большие шансы остаться в системе, однажды в нее попав.

Боль сдавливает грудь. Драки. Дрикс говорил, что не хочет снова стать тем, кем был.

– Но почему ты выбрал его?

– Он не оспаривал обвинений и признал себя виновным в течение сорока восьми часов после ареста. Он сожалел о содеянном, тревожился за собственное будущее, и ему повезло со старшим братом, который пообещал помочь Хендриксу после окончания программы. К сожалению, недостатка в подростках-правонарушителях мы не испытывали, но, поскольку идея считалась непопулярной и у программы нашлось немало недоброжелателей, нам пришлось подойти к отбору с консервативных позиций. Решения принимались в пользу тех, кто имел больше шансов на успех, чтобы потом распространить программу на других. С подростками всегда рискуешь, но Хендрикс был контролируемым риском. С самого начала мы чувствовали, что если изымем его из ситуации, в которой он оказался, покажем, кем он может стать, а потом вернем к брату, у него все получится. Его успех и желание стать лицом программы – пример для других подростков, желающих свернуть с пагубного пути.

Индивидуальное внимание. Индивидуальная опека. Индивидуальный план для отдельно взятого парня. Большие финансовые затраты, а все, касающееся денег налогоплательщиков, популярностью обычно не пользуется, даже если помогает спасать жизни. Но мой отец не из тех, кто делает выбор в пользу большинства. Он понимает, что общество не будет успешным, пока голос не обретут безголосые.

Папа – мой герой, и я бы отчаялась, окажись он чем-то другим.

Колесики в моем перегретом болезнью мозгу медленнее обычного прокручивают папино объяснение, и брови наконец сдвигаются к переносице.

– Так, значит, суда над Дриксом не было?

– Нет.

– А откуда ты знаешь, что он совершил преступление?

– Как я уже сказал, он сам признался.

В голове начинает стучать. Я жмурюсь от боли и тру виски.

– Ты побледнела, Элль, и меня это пугает. Доктор сказал, тебе еще рано подниматься.

– Ты – мой доктор.

– Верно. И мне будет спокойнее, если ты ляжешь.


Мне тоже.

«Трачу время на то, к чему не имею никакого отношения. Привык отвечать за себя…»

Слова Дрикса – вирус, мутирующий у меня в мозгу. Дрикс признался, так что же они означают? Что они могут означать?





Хендрикс




– Келлен! – кричит Доминик, едва мы входим в его дом. – Думаю, отправилась к вам поболтать с Холидей.

Он заглядывает в гостиную, ванную, отцовскую спальню и, удостоверившись, что мы одни, поднимается по стареньким, подгнившим ступенькам на чердак, который делит с сестрой.

В доме чисто, что указывает на отсутствие папаши. В свое время Доминик изрядно настрадался – и физически, и эмоционально – от человека, которому надлежало бы любить его и заботиться о нем. Хорошо бы, сукин сын не вернулся в ближайшее время, потому что промолчать в моем присутствии он не может, а я никогда не оставляю без ответа его придирки. От этой болезни мне не избавиться, даже если бы я провел в лесу не год, а сто лет.

Наверху, под крышей, духоте просто некуда деться, и одежда уже прилипает к телу. Доминик пинает знакомый мне с детства сундучок со своими пожитками.

– Открой.

Я опускаюсь на тонкий двойной матрас, служащий кроватью Келлен, Доминик садится на свой матрас, у которого нет ни пружин, ни каркаса. Открывать сундук у меня нет ни малейшего желания, и я кладу руки на колени и сцепляю пальцы. Если Доминик не имеет отношения к преступлению, остается вариант, который нравится мне еще меньше. Я вдруг понимаю, что правда не так уж важна.

– Я не заговорю, пока ты не откроешь сундук, а ты не уйдешь, пока я не заговорю.

Доминик упрям, и я набираю комбинацию на замке, откидываю крышку, сдвигаю лежащее сверху барахло и ерошу волосы. На дне лежит тот самый пистолет, купленный Домиником за несколько недель до моего ареста, и стопка банкнот.

– Здесь только половина. Келлен сказала, что вторую половину обронила по дороге. Насколько я могу судить, они твои. Испачканы твоей кровью, пролитой за прошлый год, пока ты отвечал за себя. А теперь скажи, что, по-твоему, полицейские делают с конфискованным оружием?

Откуда ж мне знать? Впрочем, на самом деле Доминик говорит не об этом. Оружие, которым пользовался преступник, нашли рядом со мной, и оно, насколько мне известно, до сих пор хранится в полиции. Пистолет Доминика здесь, в сундучке, а значит, он ни при чем. И тогда получается, что магазин ограбила Келлен. Черт.

– Так это она?

– Она. – Мы молча смотрим друг на друга, потом он отводит взгляд. – Послушай, сглупить я мог, поэтому и не виню тебя за подозрения. В то время я и не на такое был способен, но неужели ты думал, что я дам тебе сесть за то, что сделал сам? Ты – мой брат, а с семьей так не обращаются.

Я опускаю крышку, поднимаю голову и встречаю его сердитый взгляд.

– Хочешь туда?

– Я там был и ждал, когда же ты прибудешь.

– В тот вечер мы здорово набрались. Я уже даже не помнил, как меня звать, а потом ты стал заводиться и меня подначивать. Я вроде бы отказался, а ты сказал, что если я не подыграю, то потому, что я променял тебя на группу. Мол, если я не соглашусь взять магазин, значит, больше думаю о себе, а не о тебе.

– Я еще тот завистливый придурок, – соглашается Доминик. Прямоты и откровенности ему не занимать. Доминик и Элль, они бы поладили… или возненавидели друг друга. – Но завистливый или нет, я никогда бы тебя не подставил. А если бы знал тогда, что и как, то и за Келлен сесть не дал.

Ворочаю шеей, потом опускаю голову, как будто это поможет снять давящий груз.

– Я бы не позволил тебе сделать это.

– Она – моя сестра. Я за нее отвечаю. И не тебе брать на себя ее вину.

Поднимаю голову – правда все равно что вытатуирована на его лице, но спорить бесполезно.

– Чушь. Мне объяснили, что преступник был примерно моего роста и телосложения. Келлен высокая, да, но со мной ее не спутаешь.

– Ты видел запись с камеры наблюдения?

Я качаю головой. В полиции мне показали только видеокадр, смазанное изображение рубашки, вроде той, которую носил Доминик. Услышав описание человека на видео, я сразу понял – по крайней мере, подумал, что понял, – это Доминик. Рубашку нашли рядом со мной, вместе с пистолетом.

– Футболка была твоя.

– Та самая, которую я купил в долларовом магазине? Та, которых сотни? Брат, тебя подтолкнули к сделке.

Похоже, что так, но я бы пошел на сделку и ради Келлен тоже.

– Лучшего варианта, чем признать себя виновным, у меня не было. Общественный защитник постоянно забывал мою фамилию, а деталей дела вообще не знал. Моя судьба зависела от человека, который не помнил, за что меня арестовали. У меня с самого начала не было никаких шансов.

Эксл просил дать другого защитника, но они завалены делами, и тот, которого назначили мне, действительно старался и тратил на меня больше времени, чем на других. Парень он был неплохой, просто не мог справиться с нагрузкой, а получал гроши. Как сказал кто-то в центре, у общественных адвокатов времени хватает только на то, чтобы поздороваться и предложить сделку.

– Почему ты оставил меня там? – спрашиваю я. – Когда я отрубился за магазином, почему ты ушел?