Скажи, что будешь помнить
Часть 32 из 61 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Не то и не другое, и говорить с ним об этом у меня нет ни малейшего желания. Я за него в тюрьму пошел, а он – ни «извини», ни «спасибо». Не может посмотреть в глаза и признаться. Я поворачиваюсь и иду домой.
– Эй! – окликает Доминик, но я не оборачиваюсь.
– Эй! – Топот ног за спиной. Доминик хватает меня за руку, разворачивает к себе, и вот мы уже лицом к лицу. Кровь вскипает от злости.
– Не хочу тебя бить, – бросаю я сквозь зубы, – но если будешь толкать и нарываться, вырублю.
Доминик поднимает руки и с силой толкает меня в грудь. Покачнувшись, я взмахиваю руками, хватаю его за рубашку и впечатываю в бетонную стену гаража.
– Ну давай! – кричит Доминик. – Выруби, если тебе от этого легче станет!
– Мне легче станет? – Мышцы каменеют от гнева, и пальцы дрожат от желания сделать то, что он просит. – А ты открути назад да переделай. Это ведь ты подначил меня грабануть магазин, а? Тебя же бесило, что в музыке я иду дальше, а ты застрял, разве нет? Ты же хотел быть главным. Хотел задвинуть меня. Ты называл себя лучшим другом, но не хотел, чтобы я ушел работать в одиночку. Почему, вместо того чтобы самому ограбить магазин, ты не потрудился отправить меня домой? Почему, узнав, что меня арестовали, что я проснулся в вытрезвителе и, перепуганный до смерти, позвонил Экслу, ты не пришел в полицию и не признался?
– Так вот чего ты хочешь? – спрашивает Доминик, даже не пытаясь высвободиться и словно не замечая, что прижат спиной к стене. – Хочешь, чтобы я взял на себя ответственность за твои решения?
Снова вжимаю его в стену.
– Я хочу, чтобы ты взял ответственность за свои решения. Мне давали почитать показания свидетелей. Тот же рост, то же телосложение. Черная футболка с написанным белым словом «Renegade». Я знаю, что это сделал ты, и хочу, чтобы ты признался. Чтобы извинился передо мной. Чтобы поблагодарил за то, что я не отправил тебя за решетку, в крохотную камеру, где ты сошел бы с ума. Я хочу, чтобы ты признал, что наша дружба стоит того, чтобы ты признал правду.
Доминик наклоняется, и в сумасшедших голубых глазах вспыхивает опасный огонек.
– Я этого не делал.
Словно пораженный молнией, я вздрагиваю, выпускаю его рубашку и отступаю.
– Что ты сказал?
– Я не грабил магазин. Тебя загребли в тюрягу, брат, но не из-за меня.
Эллисон
«Трачу время на то, к чему не имею никакого отношения». Слова Дрикса по-прежнему эхом звучат в голове. Он так много всего сказал, но кое-что до сих пор лежит тяжелым камнем. «Не имею никакого отношения… Привык отвечать за себя…»
Дождь стучит в окно, и я, собравшись наконец с силами, отбрасываю покрывало, которым сама же укрылась с головой. В голове туман, а сев на кровати, я еще и ощущаю тяжесть во всем теле. Ненавижу Калифорнию. Терпеть не могу калифорнийские роллы и терпеть не могу летать из Калифорнии в Кентукки после того, как съела их. Готова убить тот вирус, который подхватила. А в данный момент смотреть не могу на собственное отвратительное тело.
Во рту пустыня, и бутылка с водой на прикроватном столике пуста. Конечно, можно послать маме сообщение, можно открыть рот и прошептать ее имя, и она тут же примчится, но не исключено, что побег из этой комнаты Черной Смерти пойдет мне на пользу.
Я открываю дверь и спускаюсь по лестнице, осторожно ступая босыми ногами по холодным деревянным ступенькам. В доме необычно тихо и пусто. Держу пари, на столбе перед крыльцом болтается черный флаг, предупреждающий мир о чуме.
В кухне толпятся вазы с цветами. С холодной бутылкой воды из холодильника в руке останавливаюсь, заметив карточку на красных розах.
Элли!
Надеюсь, эти розы принесут улыбку на твое лицо, как ты приносишь улыбку на мое. Скучаю. Поправляйся.
Эндрю.
Карточка выскальзывает из пальцев, а рука взлетает ко рту. Меня не рвало уже несколько часов, но из-за этой записки желчь поползла к горлу. Как будто ему действительно есть какое-то дело до моего здоровья. Интересно, кто и зачем заставил его написать такое.
В поисках еще одного признака жизни и доказательства того, что пришельцы, приснившиеся прошлой ночью, не вторглись на самом деле на Землю и не убили всех, кроме меня, иду по дому в направлении папиного кабинета. В этом доме кто-то всегда работает.
Одна из двойных дверей открыта, и это не очень хороший знак. Переступаю порог – в комнате никого.
– Мам? – Голос звучит жалобно и хрипло. – Пап?
Надо бы вернуться наверх и проверить сотовый, но я слишком устала и поэтому выбираю другой вариант – телефон на папином письменном столе.
В детстве мне нравилось играть на массивном и мягком кожаном кресле в кабинете у папы. Я кружилась и кружилась, а потом ложилась на пол, и сама земля, казалось, кренилась. Падая в папино кресло сейчас, я меньше всего хочу, чтобы голова пошла кругом – еще вырвет, чего доброго, – так что никаких вращений.
Поднимаю трубку, набираю номер маминого сотового, и она отвечает на середине первого гудка.
– Алло?
– Где ты? – Голос такой, будто я наглоталась острых камешков.
– Элль? Ты почему звонишь с папиного телефона?
– Потому что звоню из папиного кабинета. Я вас искала. Где вы все?
– Твой папа в дом никого не впускает. Хочет, чтобы ты как следует отдохнула и чтобы никакой шум тебя не беспокоил. Ты чувствуешь себя лучше? – спрашивает мама тем тоном, который представляет собой правильно рассчитанную смесь родительского страха, глубокой заботы и любви. – Или хуже? Роберт, она в твоем кабинете, и ей хуже.
Улыбаюсь – мама как всегда паникует.
– Я на ногах. Значит, мне легче.
Вообще-то я не на ногах, но добралась сюда, пользуясь ими.
– Мы с твоим папой в заднем солярии, встречаемся с Шоном. Я сейчас иду.
– Делай свои дела. Я в полном порядке. Посижу немного здесь.
– Хорошо, но я скоро вернусь.
Мы обе даем отбой, и я опускаю голову на стол – в животе творится что-то неладное. Может быть, я умираю.
«Трачу время на то, к чему не имею никакого отношения».
В промежутках между лихорадочными снами о пришельцах и полном уничтожении человечества я думала о Дриксе и этих его словах.
«Трачу время на то, к чему не имею никакого отношения».
Что это значит? Обычные ли это слова, произнесенные заодно со множеством других? Так мне почему-то не кажется. Дрикс – человек методичный. Я открываю рот, и мысли вываливаются сами. Дрикс, с другой стороны, думает. Иногда чересчур много. В противоположность мне.
Поднимаю голову – мир колышется в неясной дымке. Мне жарко, и я выпиваю половину холодной воды. Кладу руку на мышку папиного компьютера. В углу появляется время и дата, и меня как будто бьет кто-то в и без того больной живот. Черт. Я не только забыла, который час, но и потеряла счет дням. В этот уик-энд нас ждет большое путешествие в Вашингтон.
Предполагаются вечеринки и собрания спонсоров. Папа сказал, что я, может быть, встречусь с президентом. Президент. У меня будет секунд тридцать. И эти тридцать секунд надо заполнить чем-то важным, удивительным… чем-то, чем папа сможет гордиться.
Я вздыхаю от накатившей очередной волны головокружения. Похоже, сегодня папе гордиться мною не придется.
«Трачу время на то, к чему не имею никакого отношения».
– Что ты имел в виду, Дрикс? – шепчу я.
Открываю карточный пасьянс, но уже через три клика голова начинает болеть, и сосредоточиться на игре не получается. Поворачиваю кресло от экрана. Позади папиного стола толстые папки. Целая тонна папок. Папа любит, чтобы все его политические программы были распечатаны, а главные положения вынесены отдельно. Такая система помогает планировать и не упускать главное, но лучше бы ему позаботиться о том, чтобы защитники окружающей среды не узнали, сколько деревьев он при этом уничтожает.
Одна из папок на полу помечена ярлычком «Программа “Второй шанс”». На другой, под ней, ярлычок с надписью «Хендрикс Пирс».
«Трачу время на то, к чему не имею никакого отношения».
– Мои поздравления, Элль, – говорит папа, входя в комнату. Хотя сегодня среда, он, судя по футболке и джинсам, должно быть, устроил себе выходной. – Ты проходишь первый рубеж своей политической карьеры.
Цепляюсь кончиками пальцев ног за пол и медленно поворачиваю кресло в его направлении.
– Поздравляешь с тем, что я больна?
– Заразилась политической чумой. Пожмешь достаточно рук, поцелуешь деток, и твоя иммунная система окрепнет.
Он останавливается возле стола, и его лицо принимает озабоченное выражение.
– Ты плохо выглядишь.
Стараюсь выжать из себя бодрую улыбку.
– Вот уж спасибо.
Папа обходит стол и трогает ладонью мой лоб
– Да ты горишь.
– Я в порядке.
Он сочувственно, словно извиняясь, смотрит на меня.
– В Вашингтон ты не полетишь.
Не это я хотела услышать. Мы уже наметили грандиозные планы на мой день рождения в столице, и я жду не дождусь, когда же смогу наконец провести время с родителями.
– Я выиграю выборы, и ты переберешься туда надолго.
– Эй! – окликает Доминик, но я не оборачиваюсь.
– Эй! – Топот ног за спиной. Доминик хватает меня за руку, разворачивает к себе, и вот мы уже лицом к лицу. Кровь вскипает от злости.
– Не хочу тебя бить, – бросаю я сквозь зубы, – но если будешь толкать и нарываться, вырублю.
Доминик поднимает руки и с силой толкает меня в грудь. Покачнувшись, я взмахиваю руками, хватаю его за рубашку и впечатываю в бетонную стену гаража.
– Ну давай! – кричит Доминик. – Выруби, если тебе от этого легче станет!
– Мне легче станет? – Мышцы каменеют от гнева, и пальцы дрожат от желания сделать то, что он просит. – А ты открути назад да переделай. Это ведь ты подначил меня грабануть магазин, а? Тебя же бесило, что в музыке я иду дальше, а ты застрял, разве нет? Ты же хотел быть главным. Хотел задвинуть меня. Ты называл себя лучшим другом, но не хотел, чтобы я ушел работать в одиночку. Почему, вместо того чтобы самому ограбить магазин, ты не потрудился отправить меня домой? Почему, узнав, что меня арестовали, что я проснулся в вытрезвителе и, перепуганный до смерти, позвонил Экслу, ты не пришел в полицию и не признался?
– Так вот чего ты хочешь? – спрашивает Доминик, даже не пытаясь высвободиться и словно не замечая, что прижат спиной к стене. – Хочешь, чтобы я взял на себя ответственность за твои решения?
Снова вжимаю его в стену.
– Я хочу, чтобы ты взял ответственность за свои решения. Мне давали почитать показания свидетелей. Тот же рост, то же телосложение. Черная футболка с написанным белым словом «Renegade». Я знаю, что это сделал ты, и хочу, чтобы ты признался. Чтобы извинился передо мной. Чтобы поблагодарил за то, что я не отправил тебя за решетку, в крохотную камеру, где ты сошел бы с ума. Я хочу, чтобы ты признал, что наша дружба стоит того, чтобы ты признал правду.
Доминик наклоняется, и в сумасшедших голубых глазах вспыхивает опасный огонек.
– Я этого не делал.
Словно пораженный молнией, я вздрагиваю, выпускаю его рубашку и отступаю.
– Что ты сказал?
– Я не грабил магазин. Тебя загребли в тюрягу, брат, но не из-за меня.
Эллисон
«Трачу время на то, к чему не имею никакого отношения». Слова Дрикса по-прежнему эхом звучат в голове. Он так много всего сказал, но кое-что до сих пор лежит тяжелым камнем. «Не имею никакого отношения… Привык отвечать за себя…»
Дождь стучит в окно, и я, собравшись наконец с силами, отбрасываю покрывало, которым сама же укрылась с головой. В голове туман, а сев на кровати, я еще и ощущаю тяжесть во всем теле. Ненавижу Калифорнию. Терпеть не могу калифорнийские роллы и терпеть не могу летать из Калифорнии в Кентукки после того, как съела их. Готова убить тот вирус, который подхватила. А в данный момент смотреть не могу на собственное отвратительное тело.
Во рту пустыня, и бутылка с водой на прикроватном столике пуста. Конечно, можно послать маме сообщение, можно открыть рот и прошептать ее имя, и она тут же примчится, но не исключено, что побег из этой комнаты Черной Смерти пойдет мне на пользу.
Я открываю дверь и спускаюсь по лестнице, осторожно ступая босыми ногами по холодным деревянным ступенькам. В доме необычно тихо и пусто. Держу пари, на столбе перед крыльцом болтается черный флаг, предупреждающий мир о чуме.
В кухне толпятся вазы с цветами. С холодной бутылкой воды из холодильника в руке останавливаюсь, заметив карточку на красных розах.
Элли!
Надеюсь, эти розы принесут улыбку на твое лицо, как ты приносишь улыбку на мое. Скучаю. Поправляйся.
Эндрю.
Карточка выскальзывает из пальцев, а рука взлетает ко рту. Меня не рвало уже несколько часов, но из-за этой записки желчь поползла к горлу. Как будто ему действительно есть какое-то дело до моего здоровья. Интересно, кто и зачем заставил его написать такое.
В поисках еще одного признака жизни и доказательства того, что пришельцы, приснившиеся прошлой ночью, не вторглись на самом деле на Землю и не убили всех, кроме меня, иду по дому в направлении папиного кабинета. В этом доме кто-то всегда работает.
Одна из двойных дверей открыта, и это не очень хороший знак. Переступаю порог – в комнате никого.
– Мам? – Голос звучит жалобно и хрипло. – Пап?
Надо бы вернуться наверх и проверить сотовый, но я слишком устала и поэтому выбираю другой вариант – телефон на папином письменном столе.
В детстве мне нравилось играть на массивном и мягком кожаном кресле в кабинете у папы. Я кружилась и кружилась, а потом ложилась на пол, и сама земля, казалось, кренилась. Падая в папино кресло сейчас, я меньше всего хочу, чтобы голова пошла кругом – еще вырвет, чего доброго, – так что никаких вращений.
Поднимаю трубку, набираю номер маминого сотового, и она отвечает на середине первого гудка.
– Алло?
– Где ты? – Голос такой, будто я наглоталась острых камешков.
– Элль? Ты почему звонишь с папиного телефона?
– Потому что звоню из папиного кабинета. Я вас искала. Где вы все?
– Твой папа в дом никого не впускает. Хочет, чтобы ты как следует отдохнула и чтобы никакой шум тебя не беспокоил. Ты чувствуешь себя лучше? – спрашивает мама тем тоном, который представляет собой правильно рассчитанную смесь родительского страха, глубокой заботы и любви. – Или хуже? Роберт, она в твоем кабинете, и ей хуже.
Улыбаюсь – мама как всегда паникует.
– Я на ногах. Значит, мне легче.
Вообще-то я не на ногах, но добралась сюда, пользуясь ими.
– Мы с твоим папой в заднем солярии, встречаемся с Шоном. Я сейчас иду.
– Делай свои дела. Я в полном порядке. Посижу немного здесь.
– Хорошо, но я скоро вернусь.
Мы обе даем отбой, и я опускаю голову на стол – в животе творится что-то неладное. Может быть, я умираю.
«Трачу время на то, к чему не имею никакого отношения».
В промежутках между лихорадочными снами о пришельцах и полном уничтожении человечества я думала о Дриксе и этих его словах.
«Трачу время на то, к чему не имею никакого отношения».
Что это значит? Обычные ли это слова, произнесенные заодно со множеством других? Так мне почему-то не кажется. Дрикс – человек методичный. Я открываю рот, и мысли вываливаются сами. Дрикс, с другой стороны, думает. Иногда чересчур много. В противоположность мне.
Поднимаю голову – мир колышется в неясной дымке. Мне жарко, и я выпиваю половину холодной воды. Кладу руку на мышку папиного компьютера. В углу появляется время и дата, и меня как будто бьет кто-то в и без того больной живот. Черт. Я не только забыла, который час, но и потеряла счет дням. В этот уик-энд нас ждет большое путешествие в Вашингтон.
Предполагаются вечеринки и собрания спонсоров. Папа сказал, что я, может быть, встречусь с президентом. Президент. У меня будет секунд тридцать. И эти тридцать секунд надо заполнить чем-то важным, удивительным… чем-то, чем папа сможет гордиться.
Я вздыхаю от накатившей очередной волны головокружения. Похоже, сегодня папе гордиться мною не придется.
«Трачу время на то, к чему не имею никакого отношения».
– Что ты имел в виду, Дрикс? – шепчу я.
Открываю карточный пасьянс, но уже через три клика голова начинает болеть, и сосредоточиться на игре не получается. Поворачиваю кресло от экрана. Позади папиного стола толстые папки. Целая тонна папок. Папа любит, чтобы все его политические программы были распечатаны, а главные положения вынесены отдельно. Такая система помогает планировать и не упускать главное, но лучше бы ему позаботиться о том, чтобы защитники окружающей среды не узнали, сколько деревьев он при этом уничтожает.
Одна из папок на полу помечена ярлычком «Программа “Второй шанс”». На другой, под ней, ярлычок с надписью «Хендрикс Пирс».
«Трачу время на то, к чему не имею никакого отношения».
– Мои поздравления, Элль, – говорит папа, входя в комнату. Хотя сегодня среда, он, судя по футболке и джинсам, должно быть, устроил себе выходной. – Ты проходишь первый рубеж своей политической карьеры.
Цепляюсь кончиками пальцев ног за пол и медленно поворачиваю кресло в его направлении.
– Поздравляешь с тем, что я больна?
– Заразилась политической чумой. Пожмешь достаточно рук, поцелуешь деток, и твоя иммунная система окрепнет.
Он останавливается возле стола, и его лицо принимает озабоченное выражение.
– Ты плохо выглядишь.
Стараюсь выжать из себя бодрую улыбку.
– Вот уж спасибо.
Папа обходит стол и трогает ладонью мой лоб
– Да ты горишь.
– Я в порядке.
Он сочувственно, словно извиняясь, смотрит на меня.
– В Вашингтон ты не полетишь.
Не это я хотела услышать. Мы уже наметили грандиозные планы на мой день рождения в столице, и я жду не дождусь, когда же смогу наконец провести время с родителями.
– Я выиграю выборы, и ты переберешься туда надолго.