Скандальный

– Я надеюсь, она вернется. Луне нужна мать, – пробормотала Эмилия.

– Если она вернется, я уверена, он никогда ее не отпустит. Ему стоило дать ей шанс, когда она сообщила о своей беременности. Джейми говорит, что Трент до сих пор порой корит себя за это. Он всегда был хорошим отцом, но ни разу не дал Вал возможность быть кем-то, кроме как матерью Луны. Я не говорю, что понимаю или поддерживаю ее поступок, но если она все же вернется, я думаю, он может попытаться построить с ней отношения. В этом ведь есть смысл? – пояснила Мэлоди своим серьезным, дружелюбным тоном.

– Нет, – невозмутимо ответила Рози и поправила голову Льва, жадно присосавшегося к ее груди.

– Полностью согласна, сестренка, – Эмилия глотнула вина. – Трент имеет право злиться.

– И страдать, – добавила Рози.

– Это еще одна причина дождаться, когда вернется женщина, пошатнувшая весь его мир, и вместе с ней собрать его по кусочкам, – Мэл налила себе третий бокал вина.

Я пыталась убедить себя, что она была пьяна, неправа и вообще высказывалась не к месту. Но где-то в глубине моей души она затронула мои самые большие страхи. Она была его учительницей в старшей школе. Знала его. Возможно, даже лучше всех собравшихся за столом, включая меня.

Оставшееся время я провела, желая быть подальше отсюда, рядом с Тео, где парни никогда не имели значения. Губы все еще горели от нашего с Трентом поцелуя, и, выловив кусочек льда из своего безалкогольного коктейля, я прижала его к ним и постаралась мыслить ясно.

Трент Рексрот не был объектом влюбленности. Он был тем, кто, в конечном счете, уничтожит меня, если я не буду осторожна.





* * *


Люди часто любят драматизировать. Поэтому я никогда не верю, если кто-то говорит мне, будто заранее знал, что вот-вот случится что-то плохое. Но я признала свою ошибку, едва в субботу вечером открыла дверь своего дома, потому что дурное предчувствие пробрало меня до нутра. Оказалось, у несчастья был свой запах. Оно пахло слабым дорогим алкоголем, отсыревшими и выдохшимися табаком и духами Chanel № 5.

Я смотрела в пол, будто шла к камере смертников. Каждый шаг в сторону кухни наполнял меня все большим ужасом, и я не понимала почему. Все выглядело по-прежнему. Стены все того же современного светло-серого цвета, французская мебель была все такой же светлой и внушительной, диваны кремового цвета все так же стоили по тысяче долларов за штуку, а картины на стенах – такую сумму, которую никто даже не мечтал иметь на банковском счету.

С кухни раздался похожий на бульканье звук, и я напряглась.

Ничего страшного. Ты ничего не слышала. Иди дальше.

Еще шаг, а потом еще один. Я хотела быть трусихой. Хотела подняться к себе в комнату и не разбираться с этим. Только не снова. Это не могло случиться снова. Насколько плохо, что едва я заподозрила, что жизнь моей матери была в опасности, мне захотелось лишь уткнуться лицом в подушку и вспоминать вчерашний день, в особенности момент, когда Трент нарушил все свои правила и присосался к моим губам, будто я была самым вкусным блюдом в меню. Я знала ответ на этот вопрос. Это очень плохо. Вернее даже непростительно.

– Кх-х-х-ш-ш-ш… ех-х-ш… п-п-п-ф-ф-ф… – булькающие звуки не стихали.

Это была не ложная тревога. Не мое больное воображение. Я бросила рюкзак на пол и побежала на кухню. Волосы заслонили лицо, словно защищая меня, но я смахнула их и повторяла, задыхаясь:

– Нет, нет, нет.

Мама лежала на полу – и почему она всегда делала это на кухне? Почему не в своей ванной? Почему ей всегда нужны были зрители? Из ее рта стекала пена. На столе над ней лежала дюжина пустых банок из-под лекарств, а радужное ассорти таблеток разлетелось всюду, словно печальные зонтики сдутого ветром одуванчика. Сверху на столе лежали документы на развод, уже подписанные моим отцом.

– Черт, – судорожно вдохнув, я бросилась к ней.

Господи боже, он был здесь. Он сказал ей.

Я перевернула ее на бок и, обхватив ладонями за щеки, посмотрела в пустые глаза.

– Сколько ты приняла?

Она помотала головой и ничего не ответила. Я не сомневалась, что ее молчание было вызвано тем, что она была одной ногой на том свете. Трясущимися руками я достала телефон из заднего кармана.

Я забыла о милой девочке, которая отдала мне свое сердце, о ее отце, который одарил меня тайным поцелуем. Забыла о том, как смеялась с Рози и Эмилией, и хмуро смотрела на пьяную, но все же безобидную Мэл. Здесь и сейчас происходила моя настоящая жизнь, и мне нельзя было забывать об этом ни на секунду.

Мать бросилась вперед в рвотном позыве, но из ее рта вышло только еще больше пены.

– Выплюнь, выплюнь, выплюнь, – еле слышно повторяла я.

В прошлый раз, когда я засовывала палец ей в горло, мне было всего двенадцать лет. Я искренне надеялась, что тот случай больше не повторится. Глаза матери закатились в глазницы. Я снова возненавидела весь мир. Толкнула ее на колени, прижав телефон плечом к уху, и сунула палец ей в горло, но из него ничего не вышло.

– Сколько времени прошло? – спросила я, пусть и напрасно.

Она не могла ответить. Она даже не была полностью в сознании. Не то, как в прошлый раз. Боже, мама.

– Пожалуйста, мама, прошу. Просто… выблюй их все. Пожалуйста. – Я сама не знала, что дрожало сильнее – мой голос или руки. И то и другое перестало мне подчиняться, и я почувствовала, что меня уносит за рамки. За рамки контроля, которым я владела над собой.

Неужели она меня не любила?

Неужели ей было все равно?

Я трясла ее, но она лишь дрожала, как лист, переживая что-то вроде приступа.

Наконец меня соединили с оператором.


– Девять-один-один, что у вас случилось?

Я разрыдалась, называя ей свой адрес. Оператор зафиксировала всю информацию и отправила к нам помощь. Даже чертовой службе спасения не терпелось от нее отделаться.





Глава 24

Трент




«Моя мать пыталась покончить с собой».

Эти слова преследовали меня, пока я несся по улицам Тодос-Сантоса к больнице Святого Иоанна. Я не был дураком. Я прекрасно понимал, что делал, когда помчался к ней. Скорее всего, там будет ее отец. «Лучше бы он там был», – думал я со злостью. Я был первым человеком, которому она позвонила, и я не стану ограничивать время своего присутствия в больнице. Сразу же после звонка я отвез Луну к Камиле, так как не хотел, чтобы они были в пентхаусе, если Эди захочет остаться у меня. Сказал дочке, что мне потребуется, по меньшей мере, несколько часов, дабы разобраться с личными делами, и тогда я дам ей знать, когда вернусь.

Бедная Эди.

Бедная, бедная Эди.

Мать моего ребенка любой ценой избегала своих обязанностей, а Эди старалась позаботиться обо всех на свете, глядя, как ее юность ускользает сквозь пальцы. Я презирал себя за то, что составил о ней самые дурные предположения. Будто она была избалованным ребенком, который пытался красть деньги ради острых ощущений или из-за собственного скотства. Эди не была избалованным ребенком. Она разбиралась с тяжелобольной матерью и, судя по всему, с шантажом со стороны отца.

Я спешно припарковал машину и набрал номер Эди. Она взяла трубку после третьего звонка, отчего мое чертово сердце чуть не разорвалось в груди. Как иронично, что я пользовался ее слабостью, когда мы только познакомились, а теперь отчаянно хотел, чтобы она опиралась на свою силу, чтобы пережить происходящее.

– Четвертый этаж, я буду возле четыреста двенадцатой палаты, – шепотом проговорила она, будто не хотела никого потревожить.

Путь до нее оказался самым долгим в моей жизни. Меня всюду преследовали бледно-голубые стены и усталые, выражающие поддержку глаза персонала больницы, обрушивая на меня воспоминания, которые я хотел забыть.

«У тебя сломана нога. Стипендия в колледж, скажем так, не состоится, Трент».

«Поздравляем. У вас девочка. Мать в ближайшее время подпишет свидетельство о рождении. Будем надеяться, что она даст ребенку вашу фамилию, а?»

«С ней все хорошо. У нее все в порядке с голосом. Просто она… что ж, в любом случае я знаю одного очень хорошего детского психолога».

Я остановился возле четыреста двенадцатой палаты, прижал ладонь к прохладному дереву и закрыл глаза. Мне уже было плевать на Джордана. Если он окажется там и начнет спрашивать, какого черта Эди позвонила мне, я скажу начистоту. Я три раза тихонько постучал в дверь, а потом развернулся и принялся мерить коридор шагами.

Через десять секунд Эди вышла из палаты. На ней была все та же цветастая майка с надписью «#ЛовецСолнца» и крошечные шорты бордового цвета, из-за которых все парни на пикнике пускали слюни. Вот только она была больше не похожа на Эди. Она выглядела, как кто-то лет на десять ее старше. По иронии, как раз как та, переспав с которой я бы не пребывал в таком ужасе.

– Привет.

Мой голос прозвучал тихо, а сам я не знал, куда деть руки, что делать со своим лицом и вообще с самим собой, поэтому подошел к ней и заключил в неуклюжие объятия, на которые она, слава богу, ответила.

Так мы и стояли, слегка обнимая друг друга у дверей палаты ее матери. Я устремил взгляд на простецкую дверь, а Эди смотрела на банальные картины у меня за спиной, которые, наверное, пожертвовал больнице какой-нибудь богатый ублюдок. У нее были такие хрупкие плечи, и я не сомневался, что и разум ее был хрупок. Время будто ненадолго замерло вместе с нами, пока Эди не отодвинулась от меня, опустив взгляд.

– Как она себя чувствует? – спросил я.

Плохо ли, что на самом деле мне было все равно? Единственный человек, который меня сейчас волновал, это Эди. И я сам был не вполне уверен, как было бы лучше для нее самой: чтобы ее мать выздоровела или нет. Эди сдула прядь волос с лица и бросила взгляд на почти пустой коридор позади нас. Медсестра лениво облокотилась на овальный стол в приемной. Звонили телефоны. Врач что-то писал на маркерной доске.

Эди кого-то ждала. Скорее всего, своего клятого папашу.

– Я не знаю. Ее состояние стабилизировалось, но… – Девушка устало потерла лицо руками и покачала головой. Мне хотелось высосать ее боль и забрать ее себе. – Но она в коме, Трент. Жизненно важные органы функционируют, но она без сознания, – у нее задрожал подбородок, в глазах заблестели слезы. – Я не знаю, что делать. Не знаю, стоит ли говорить ему…

– Ты еще не сказала своему отцу? – спросил я, поддавшись желанию прикоснуться к ней.

Я погладил ее по руке, надеясь успокоить ее своим прикосновением и побудить прижаться ко мне. Она помотала головой и снова бросила взгляд в коридор. Затем всхлипнула.

– Давай поговорим в другом месте. Мне предстоит долгая ночь, и, пожалуй, не помешает подзарядиться.

– Кофе? – спросил я.

– Кокосовой водой, – она почти улыбнулась.

Мы зашли в кафе, расположенное на том же этаже. Я взял ей кокосовую воду, а себе немного кофе. Мы сели возле окна с видом на наш маленький, грешный городок. Эди потягивала свой напиток через трубочку, глядя на него.

– Я сказала отцу, но едва ли мне нужно было это делать. Это он во всем виноват. Пока мы были на пикнике, он приехал домой без предупреждения и решил огорошить ее тем, что хочет развод. Мама… она уже не в первый раз пыталась покончить с собой… В общем, отец. Я отправила ему сообщение. Он до сих пор на него не ответил, но я этого и не жду. Восемь лет назад я одна сидела рядом с ней после ее первой попытки вскрыть себе вены, и уж точно не жду, изменится ли что-то теперь, когда он ее бросил.

Гребаный Ван Дер Зи. Черт возьми, выкидывать подобную хрень было в его манере. Оставить женщину, которая явно была больна, и собственную дочь, которая нуждалась в помощи, разгребать все самим. Я с трудом сглотнул и застучал пальцами по колену.

– Я сожалею.

– Все нормально, – она наморщила нос. – Правда. Я уже даже не испытываю разочарования. По крайней мере, в нем. Но было бы неплохо, если она хотя бы позвонила, прежде чем сделать это. Моя мать неплохой человек. Просто у нее проблемы. Но она все равно нужна мне. Всем нужна мать.