Швея из Парижа

Часть 10

Фабьен




Глава 32

Июль 2015 года




Фабьен переоделась в пижаму и немедленно достала из коробки очередной листок бумаги. Это было письмо, подписанное Жанной Биссетт, матерью Эстеллы.

21 апреля 1943 года

Моя милая, милая Эстелла!

Мне сообщили, что у тебя все хорошо. Алекс, тот самый мужчина, который гарантировал, что ты получишь мое письмо, рассказал: ты влюблена, и у тебя есть ребенок. Однако по лицу Алекса видно – он и сам тебя любит.

Надеюсь, ты оттолкнула его не из-за меня, хотя подозреваю, что именно так и случилось. Мне кое-что известно об Алексе; он сделал все, чтобы уберечь меня во время войны, дать мне возможность по мере своих сил помогать французскому народу, так же как помогает он сам, внося намного больший вклад.

Знаю, ты познакомилась с Леной. Лена… Когда я думаю о ней, мне хочется умереть. Вот только это был бы больший эгоизм с моей стороны. Мне пришлось выбирать одну из вас, и кто знает теперь, верным или неверным оказался мой выбор? Сейчас я объясню тебе все, как сумею.

Впервые я увидела Гарри Тоу в декабре 1916 года. Зима выдалась холодной и суровой. Мне было четырнадцать лет; я выросла в монастыре и ничего не знала о жизни. Гарри очаровал настоятельницу, дал ей денег и попросил разрешения увидеться со мной, назвавшись старинным другом семьи Эвелин Несбит. Настоятельница, не знавшая, кто он на самом деле, и уверенная в его добропорядочности, позволила встретиться со мной несколько раз в течение недели в общей комнате монастыря. Мы пили чай. Гарри подарил мне бриллиантовое кольцо и браслет с бриллиантом. По сути, он был первым мужчиной, с которым я познакомилась. Он задался целью приручить меня. И я попала под его чары, поскольку не имела эталона, мне не с кем было его сравнить.

В последний свой визит Гарри уговорил меня уйти с ним на целый день. Я почти совсем не знала Парижа, а он выразил готовность показать мне город. Я пришла в восторг от одной мысли, что увижу все памятники.

Сначала он был очень внимателен, отвез меня к Эйфелевой башне и к Триумфальной арке. Мы остановились у съемочной будки, сфотографировались, а затем отправились обедать. Он заказал мне бокал бренди, затем второй. Затем еще и еще. Я опьянела и почувствовала себя плохо. Гарри привел меня в дом на рю де Севинье, в любовное гнездышко Джона и Эвелин, зная, что уже четырнадцать лет там никто не живет. Велел лечь в постель. Думаю, не нужно рассказывать, что произошло дальше.

Когда я проснулась, уже наступил вечер. Гарри ушел. Мне пришлось самой искать обратную дорогу. Вернувшись в монастырь, я вспомнила, что говорил Гарри каждый раз, когда посещал меня. Будто бы Эвелин должна ему что-то. И я поняла, что стала расплатой.

Через несколько месяцев я обнаружила еще кое-что: помимо стыда, случившееся имело и другие последствия. Настоятельница заметила, что я давно не стираю прокладки, и я созналась. Нет, не в изнасиловании. Лишь в том, что совершила ошибку с Гарри. Ни одна монахиня даже представить не в силах, что кто-то может быть настолько порочным.

Настоятельница написала семье Тоу и заявила, что они несут ответственность за действия Гарри. Мать Гарри ответила, что они возьмут ребенка в семью. Они также готовы были оплатить мне дорогу в Нью-Йорк, роды, проживание и возвращение во Францию в обмен на обещание никогда не предавать огласке случившееся. Она обещала – и это была единственная причина, по которой я дала согласие, – что ребенка оградят от Гарри. Я понятия не имела, что душевную болезнь Гарри унаследовал от матери, и полагала, добрая женщина решила помочь девушке, которую обесчестил ее сын. Если бы я знала о ней все, знала, что однажды она отдаст ребенка Гарри, я никогда бы не согласилась. Я думала, дитя вырастет в достатке, будет иметь все, что я, незамужняя пятнадцатилетняя мать, не могла ему дать. Я считала, это лучший выход.

Как тебе известно, миссис Тоу не сдержала своего обещания. Ребенок был ей нужен, чтобы не допустить шантажа – я не знала, но Гарри после возвращения в Нью-Йорк похитил мальчика, очевидно, его демон ярости не насытился играми со мной. Матери Гарри пришлось несколько месяцев мириться с тем, что ее имя полощут в прессе. Она не хотела, чтобы я, дочь Эвелин Несбит, бывшей жены Гарри, предъявила обвинения в изнасиловании – несомненно, газеты ухватятся за лакомый кусок, а это поставит под удар шансы снова подать прошение о признании Гарри невменяемым и позволить ему избежать тюремного заключения за похищение мальчика.

Настоятельница отправилась в Нью-Йорк вместе со мной; она чувствовала себя главной виновницей, так как сама отдала меня в руки Гарри. И она удивилась не меньше меня, когда я произвела на свет двух девочек. К тому времени она познакомилась с матерью Гарри – я с миссис Тоу не встречалась – и, видимо, начала в ней сомневаться. Не настолько сильно, чтобы понять – оставлять ей ребенка опасно, однако достаточно, чтобы не позволить семье Тоу узнать о существовании второй девочки. Настоятельница также подсуетилась и оформила тебе свидетельство о рождении; она говорила, что американское гражданство когда-нибудь может пригодиться.

Мы не могли оставить себе и тебя, и Лену. Ребенок был обещан матери Гарри, которая собиралась представить его в высшем свете как символ своего исключительного милосердия – всем было сказано, что в трудную минуту она великодушно пришла на помощь дальней родственнице, несчастной падшей женщине. Удочерение могло разом восстановить репутацию семьи, запятнанную поведением Гарри, а следовательно, партнеры по бизнесу не разорвут отношения с Тоу, компании сохранят рентабельность, нажитое ранее состояние будет сохранено. Миссис Тоу не дала бы нам с настоятельницей покинуть Манхэттен, не отказавшись от ребенка. Лишь намного позже обнаружилось, что она передала Лену Гарри.

Лена провела со мной недолгое время. Я уложила вас обеих в кроватку и сделала карандашный рисунок, чтобы сохранить хоть что-то на память о ней. Я не в силах была выбрать, какую из малышек оставить, а какую взять с собой – да и какая мать решилась бы на такой выбор? Его сделала за меня настоятельница. Я так рада, что ты у меня есть, Эстелла. И не проходит дня, чтобы мне не хотелось видеть рядом и Лену.

Когда мы вернулись в Париж, я распрощалась с настоятельницей, сказав ей, что найду работу и буду заботиться о дочке. Эвелин Несбит кое-что передала в монастырь после моего рождения; настоятельница вручила мне свернутый в рулон холст – портрет Эвелин и Джона – и документы на дом, купленный Эвелин на рю де Севинье, дом, в котором она жила с Джоном и которым я не хотела пользоваться, потому что все в нем напоминало о Гарри Тоу.

Вот и вся моя история. Ты хозяйка своей судьбы, Эстелла. Если ты позволишь обстоятельствам своего рождения помешать тебе быть такой, какая ты есть, значит, Гарри снова победил. А я не смогу жить с этим грузом. Будь мужественной. Люби всей душой и всем сердцем. Будь той, которую я всегда видела в мечтах.





Фабьен перечитала письмо дважды. Затем открыла мемуары Эвелин Несбит в том месте, где в книгу были вклеены отпечатанные на машинке страницы, чтобы убедиться – она все поняла правильно. Эвелин Несбит, танцовщица из кордебалета и «фам фаталь», роковая женщина, забеременела от своего любовника Джона Берримора и тайно родила девочку – будущую мать Эстеллы. Бывший муж Эвелин Несбит, психически больной Гарри Тоу, выяснил этот факт четырнадцать лет спустя и, очевидно, вследствие своей маниакальной предрасположенности к подобным действиям целенаправленно отправился в Париж, разыскал девочку, которая к тому времени стала молодой девушкой, и изнасиловал ее. В результате на свет появилась Эстелла. И второй ребенок – Лена. У Эстеллы была сестра-близнец по имени Лена. Та самая, имя которой вписано в свидетельство о рождении отца Фабьен.

– Мне нужно выпить, – пробормотала Фабьен, когда ее взгляд упал на свидетельство о смерти, очередной документ из коробки. Лена умерла в возрасте всего двадцати четырех лет.

Фабьен смешала себе сайдкар, любимый коктейль Эстеллы, и жадно выпила несколько глотков. Ее мозг переваривал новые факты. Если свидетельство о рождении отца подлинно, то есть и хорошая новость: Фабьен состоит в родстве с Эстеллой. Та приходится ей двоюродной бабушкой. А Лена, сестра Эстеллы, о которой Фабьен никогда не слышала, – ее настоящая бабушка! А вот дедом Фабьен, согласно тому же свидетельству о рождении, является таинственный шпион по имени Алекс Монтроуз, и, по всей вероятности, медальон, который Эстелла всю жизнь носила не снимая, принадлежал ему. Как же так?

Однако в первых строках письма Жанны Биссетт говорится, что у Эстеллы был ребенок! Который, судя по дате в письме, и есть отец Фабьен. Неужели свидетельство о рождении фальшивое?

Очередной сайдкар ясности не добавил. Фабьен поняла, что к новым открытиям не готова. Если оставшиеся в коробке бумаги так же взрывоопасны, как уже найденные, то лучше подождать, пока она не закончит с коллекцией. Сейчас и без того дел по горло, тут уж не до новых скелетов из огромного шкафа, где хранится бабушкино прошлое.





* * *



Мелисса умерла неделю спустя. Сообщение Уилла было кратким: «9 часов утра. Лисс. Умерла».

Фабьен тупо уставилась в телефон. Как положено отвечать на подобные известия? Она напечатала: «Я могу взять выходной. Мне прийти?»

«Спасибо, но у меня куча дел. Я в порядке. Целую».

После печальной новости Фабьен утратила способность к творчеству, которую обнаружила в себе после приезда в Нью-Йорк. Так что она спустилась в цех фабрики и вместе с менеджером ателье взялась экспериментировать с драпировкой деревянных кукол, которой в свое время Сэм научил Эстеллу, прикидывая варианты и решая, не требуется ли улучшить оригинальный эскиз.

Вечером, когда Фабьен уходила с работы, звякнул телефон.

«Похороны в среду, 11 часов. Собор Святого Иоанна Богослова. Встречаемся на месте».

Церемония прощания была более печальной и красивой, чем на похоронах бабушки. Чувство, что Мелисса ушла слишком рано, казалось осязаемым, начиная с возраста собравшихся до спроецированного на фасад собора изображения, где счастливая Мелисса сидела на кровати в золотом платье. Уилл обнимал сестру за плечи и тоже улыбался. Это фото сделала Фабьен, и теперь она невольно вспомнила об Эстелле и ее сестре, которая тоже умерла совсем молодой.

Уилл произнес в память о сестре блестящую и незабываемую речь. Когда он закончил, все присутствующие рыдали. На поминках, как и у бабушки, собралось так много народа, что Фабьен удалось лишь поздороваться и поцеловать Уилла в щеку, однако она отметила, что он обнимал ее чуть крепче и чуть дольше, чем других. Уилл наклонился к ней, всхлипнул и прошептал: «Спасибо».

Фабьен ушла через час. Она добралась до дома на такси, достала ключ, открыла ворота Грамерси-парка и вошла внутрь. Там она села на скамью неподалеку от статуи Эдвина Бута[70], укрывшись под сенью деревьев. Фабьен закрыла глаза и запрокинула лицо к солнцу, думая о Мелиссе и об Эстелле. Вокруг, в своих гнездах, чирикали воробьи; она открыла глаза и обнаружила, что смотрит прямо на дом Эстеллы, который теперь принадлежал ей. Особняк в парижском стиле и его двойника в квартале Марэ разделял океан – так же, как и Лену с Эстеллой, которые были разлучены большую часть жизни. И у Фабьен промелькнула мысль – наряду с ощущением покоя, которого она еще ни разу в жизни не испытывала, – что все теперь пойдет так, как и должно быть.

Она встала и вызвала такси до дома Уилла. Он впустил ее в квартиру. Вид хуже некуда – глаза красные, на ногах стоит нетвердо.

– Выпить? – Он помахал почти пустой бутылкой красного вина.

– Спать, – твердым голосом возразила Фабьен. – Идем со мной.

Она отвела его в гостиную и велела сесть на диван. Уилл подчинился, откинул голову назад и прикрыл глаза, вдруг став таким уязвимым, таким несопоставимым с человеком в костюме, занимавшим легендарную должность ведущего дизайнера «Тиффани и Ко.», что у Фабьен сжалось горло.

– Я схожу с ума. Нельзя столько пить. Как отец. Я не могу…

Фабьен поняла, что он недоговорил. Я не могу удариться в запой по примеру отца, но как иначе унять боль?

И она поднялась наверх, нашла комнату Уилла и взяла с кровати подушку. Подушка так сильно пахла Уиллом после бритья, что Фабьен хотелось уткнуться в нее носом. Она спустилась вниз, положила подушку на диван и ласково проговорила:

– Ложись.

Она нашла легкое одеяло и заботливо подоткнула его. Тем временем Уилл уже спал. Фабьен достала из своего кармана ключ, написала адрес дома на рю де Севинье и добавила, что бабушка всегда говорила: «Париж – лучшее место, чтобы лечить раны». И еще она приказывает Уиллу ехать в Париж и остановиться в доме. Побыть там некоторое время. Прийти в себя. Фабьен будет ужасно не хватать Уилла, однако самое лучшее для него сейчас – побродить по Парижу, окружив себя воспоминаниями о Мелиссе.

Затем она поцеловала его в щеку, прошептала: «Сладких снов», и удалилась.





* * *


Как-то слишком быстро оказалось, что до выхода весенне-летней коллекции 2016 года всего пара недель. Фабьен читала газеты за утренним кофе и улыбалась. Днем раньше Уилл вернулся из Парижа. Почти каждый день они разговаривали по телефону, и, судя по голосу, он начинал понемногу становиться собой. Даже заявил, что Париж его вдохновил и новая коллекция Тиффани готова практически в полном объеме.

Внимание Фабьен привлек один заголовок, и улыбка исчезла с ее лица.

Внучка матриарха попала под пресс.

Она принялась читать дальше. Ну разумеется, упомянутый матриарх – это Эстелла, а внучка – не кто иной, как сама Фабьен.

Обиженная сотрудница, которую Фабьен уволила несколько дней назад за то, что та унесла домой один из образцов и явилась в нем на вечеринку, таким образом рассекретив перед всем миром дизайн новой коллекции еще до выпуска на подиум, решила сочинить небольшую историю и продать ее газетчикам. А уж те не удержались от сарказма.

Мир моды помнит, какой фурор наделала единственная коллекция Ксандера Биссетта для компании «Стелла Дизайн». Ее сочли верным знаком предстоящей смены караула. Однако восторги оказались недолговечны: Ксандер, послушавшись зова сердца, отправился к антиподам, и больше о нем не слышали. Конечно, Фабьен Биссетт – его дочь, однако нужно еще проверить, унаследовала ли новая владелица компании какие-либо достойные внимания профессиональные навыки отца и бабушки, или все, на что она способна, – это плестись в хвосте модной индустрии благодаря своему имени.





Фабьен перевернула страницу.

Оттуда ей улыбался Уилл. Она прочла статью о его возвращении к работе после траура по сестре, о созданной в Париже новой долгожданной коллекции, которая будет торжественно представлена в каталоге Тиффани через две недели. Журналист восторженно писал о том, что Уилл Огилви заставил и без того успешный бренд Тиффани сиять новыми красками, и выражал уверенность, что новая коллекция упрочит его репутацию как одного из величайших в мире дизайнеров ювелирных изделий.

«Один из величайших в мире дизайнеров ювелирных изделий» против «все, на что она способна, – это плестись в хвосте модной индустрии благодаря своему имени.





Фабьен была безумно рада за Уилла. Однако почему-то кофе показался ей слишком крепким. Она ненавидела себя, однако ревновала Уилла к его славе и стыдилась, что о ней ничего подобного не пишут. А это значит лишь одно: в ближайший месяц придется работать упорнее, чем до сих пор. Некогда отвлекаться на что-либо другое. Все должно быть идеально.

Зазвонил телефон. Фабьен ответила и лишь потом сообразила, что это Уилл.