Швея из Парижа

Джейни уставилась на отражение Эстеллы в зеркале, словно та сошла с ума. На подруге было платье в комплекте со скромным жакетом, которое можно было надевать на работу и которое, если снять жакет, превращалось в кокетливую вещицу с большим круглым вырезом на спине – платье, идеальное для первого свидания, особенно если ты хочешь сразу перейти к следующей стадии отношений, как заявила Джейни, едва взглянув на него.

– Ты не забыла, что я замужем?

– Я имею в виду свидание с мужем. – Эстелла уселась на пятки и принялась втыкать булавки, которые до того держала во рту, в подушечку на талии. – Влюбись в него и заставь влюбиться в тебя. Бывайте в обществе. Соблазните друг друга. Узнайте друг о друге все, чего еще не знаете.

У дверей кто-то покашлял; это заставило их обернуться.

– К вам пришли, дорогая, – сообщила миссис Гилберт. – Я провела его в гостиную, а вот имя не смогла выяснить. Он несколько… – Она замялась. – Странный.

Эстелла встала.

– Я никого не жду. Одну минутку, – кивнула она Джейни и Сэму и последовала за миссис Гилберт.

Там ее ожидал Гарри Тоу. Эстелла ощутила тот же озноб, что и при первой встрече с ним в доме Лены, однако своего страха не показала и лишь уставилась на Гарри, зная, что больше он не сможет навредить ей. Все нанесенные им удары остались в прошлом, похороненные и забытые.

– Кормишься объедками после Лены? – спросил он, мерзко улыбаясь. – Ее дом, ее любовник…

– Мистер Тоу, – резко ответила Эстелла, – я вас сюда не приглашала. И я не заинтересована в общении с вами. И уж точно не хочу разговаривать о Лене. Вы напрасно потратили время, явившись сюда.

– Я думаю, не напрасно. – Он уселся в кресло, скрестил ноги и разгладил брюки. – Бренди не помешал бы.

– Я не предлагаю вам бренди.

Он засмеялся и оскалил зубы, став похожим на волка.

– Бренди не для меня, дорогая. Для тебя. Однако если ты предпочтешь выслушать мою новость, не подкрепившись алкоголем, это твое личное дело. Полагаю, настало время поведать некоторые детали относительно твоего отцовства. Твоего и Лены.

Эстелла промолчала. В гостиную она не вошла, так и застыла в дверях. Она не отводила взгляда от лица Гарри, хотя в висках уже стучало от напряжения.

– Вот, смотри. – Он протянул ей листок бумаги. – Твое свидетельство о рождении. Единственной ошибкой твоей матери стала регистрация твоего появления на свет. Предполагаю, она решила дать тебе возможность когда-нибудь принять американское гражданство. Однако это означает и другое: правда, которую она скрывала, зафиксирована на бумаге, черным по белому. Поздоровайся с отцом. – На протяжении всей речи рот Гарри не покидала дьявольская улыбка. Наоборот, она становилась все больше; его глаза вспыхнули хищным, безумным огнем. – Поздоровайся с папочкой!

Если она никогда не посмотрит на этот листок бумаги, значит, Гарри лжет.

– Это невозможно. – Она держала голову как могла прямо и старалась говорить громче.

– Тогда я зачитаю вслух, не возражаешь? Вот слушай. Город Нью-Йорк. Свидетельство о рождении. Имя ребенка: Эстелла Биссетт. Пол: женский. Раса: белая. Имя отца: Гарри Кендалл Тоу. Имя матери: Жанна Биссетт.

– Это фальшивка.

Теперь Гарри расхохотался. Тем самым мерзким смехом, который Эстелла помнила по его первому появлению в Грамерси-парке.

– Пожалуй, стоит объяснить, как такое случилось. Возможно, тебе известно, что в 1916 году Эвелин Несбит опубликовала свои мемуары. Когда я услышал об их предстоящем выходе, то попросил у издателя дозволения взглянуть на рукопись; за деньги можно купить все, сама понимаешь.

– Кроме самого главного, – прервала его Эстелла. – Уважения, чести, мужества.

– Ты такая же наглая, как твоя сестра Лена. Хоть что-то общее у вас есть.

Эстелла понимала, что он ее провоцирует, произнося вслух имя Лены, однако невольно напряглась и по смеху Гарри догадалась, что он это заметил.

Гарри вскочил с кресла и продолжил, жестикулируя руками, словно давал представление:

– В рукописи была пара страниц, которые, по-моему, не следовало выставлять на всеобщее обозрение. Страницы, где она рассказывала байки о Джоне, об их парижском любовном гнездышке и ценном подарке, который получила от него и который ей пришлось оставить в монастыре Девы Марии в Париже. Эвелин была алкоголичкой и вдобавок подсела на морфий, так кто знает, что там правда, а что нет. Однако я никогда не верил в так называемую аппендэктомию. Поэтому попросил издателя изъять эти страницы из книги, а сам отправился в Париж. Я выписал настоятельнице монастыря чек на ремонт часовни, и она подтвердила, что присутствовала при родах Эвелин и забрала у нее ребенка. Девочка по-прежнему находилась в монастыре. На мое счастье.

У Эстеллы задрожали ноги, затем руки, а потом и все тело. Ей хотелось присесть, но она не могла этого позволить. Нужно заставить себя выслушать стоя.

Гарри подкрался ближе.

– Мне с самого начала следовало помнить, что Эвелин принадлежит к тому сорту женщин, с которых вполне станется родить ребенка втайне. Она ни разу надлежащим образом не отблагодарила меня за то, что я для нее делал. А я делал для нее все.

Он выделил последнее слово, заставив Эстеллу вздрогнуть. Она поняла. Гарри намекает на убийство Стэнфорда Уайта – Алекс показывал ей статью в газете! – на которое, как он заявлял, его толкнула ревность.

– Дальше можно не рассказывать, – настаивала Эстелла, однако Гарри, разумеется, ее не послушал.

– Я решил, что забавно было бы отыграться на дочери Эвелин. Каким цветочком она выросла, твоя мама! И меня она находила очаровательным. Ну что, продолжать?

– Вы можете уйти, – произнесла Эстелла, пока еще была в силах. Если бы только не видеть той фотографии, на которой мама стоит рядом с Гарри и улыбается! Тогда она смогла бы поверить, что свидетельство о рождении – фальшивка и Гарри выдумал эту историю. – Я полагаю, вы сделали то, за чем приходили.

– Несомненно, дочка.

К горлу неудержимо подступала тошнота, и Эстелла опасалась, что ее стошнит прямо на глазах у Гарри. Она вся сжалась. Ее едва не вырвало, когда Гарри победно прошагал мимо и наклонился поцеловать ее щеку. Эстелла бросилась, зажав рот, в ближайшую ванную, где ее несколько раз вывернуло над раковиной.

От отвращения и ненависти к себе желудок Эстеллы скрутило спазмом. Однако что толку? Сколько ни извергай из себя позор, он навсегда останется с ней.






Глава 31




– Слушайте все! – крикнула побледневшая Джейни, когда Эстелла ощупью пробралась назад в гостиную.

Она с трудом поняла, что передают по радио.

Сегодня, в 7 часов 48 минут по Гавайскому времени, военно-воздушные и военно-морские силы Японии атаковали Перл-Харбор, Гонолулу и другие владения США в Тихом океане. Ожидается, что в ближайшее время Соединенные Штаты Америки официально объявят о состоянии войны.





– Собирайте вещи, – охрипшим голосом произнесла Эстелла. Горло саднило от попыток вытошнить из себя Гарри Тоу. – Мы возвращаемся в город.

– Ты себя хорошо чувствуешь? – спросила Джейни, увидев ее лицо.

– Присядь, – поспешил на выручку Сэм. – Все будет хорошо. Возможно, вступление Америки в войну пойдет на пользу Франции.

– Хорошо уже не будет, – вяло проговорила Эстелла.

– Кто к тебе приходил? – спросил Сэм, внезапно догадавшись, что состояние Эстеллы вызвано вряд ли только новостью о подготовке Америки к войне.

– Не хочу об этом. Не сейчас, и вообще никогда, – добавила она, заметив, что Сэм пытается возразить.

Она сгребла в охапку одежду и бросила в чемодан, собрала иглы, булавки, ленты, и ткани, жалея, что вообще появилась на свет. Как мама могла спать с таким, как Гарри Тоу? Хуже его нет на свете. Он чудовище, само воплощение зла, человек, которому неведомо раскаяние и который продолжает издеваться над людьми, получая от этого большое удовольствие. Боже, да он насиловал собственную дочь! Получается, Эстелла – дочь самого дьявола?

Она собирала вещи, дрожа всем телом, и не могла избавиться от жуткой мысли: если Алекс считал плохим своего отца, то что же тогда для него отец Эстеллы? Дьявол? «Хуже моего отца никого не было на свете, – говорил он. – Однажды ты посмотришь на меня и подумаешь, что зря позволила целовать себя. Вот почему я должен это прекратить и бежать прочь».

Боже мой! Эстелла старалась проглотить рыдания, но по виду Сэма и Джейни поняла, что это ей не удалось. Все тело ломило, словно из него вырвали душу. Если Алекс узнает правду, он ни за что на ней не женится. Пусть его отец был ужасным человеком, однако он никогда не насиловал, не убивал, его не помещали в психушку. Гарри – вот кто худший человек на свете. И к тому же сумасшедший. Поэтому она, Эстелла, должна бежать прочь. Потому что Алекс поступит именно так, если выяснит, кто ее отец.

Какой позор… Эстелла съежилась от липкого стыда. Ее мама оказалась женщиной, которая увлеклась Гарри, а потом, зная, что он собой представляет, оставила с ним Лену. В жилах Эстеллы течет кровь мало того что запятнанная – ее кровь гнилая. Она не сможет смотреть на Алекса и не чувствовать стыд. И этот стыд разрушит все, что у них есть.

Сэм и Джейни загружали вещи в машину, поглядывая на нее. Она чувствовала их беспокойство и недоумение; друзья предполагали, что между ней и Алексом что-то произошло. Пусть так и думают, тогда не придется объяснять.

Наконец со сборами было покончено. Алекс вот-вот должен вернуться. Эстелла велела Сэму и Джейни подождать на улице. А она присоединится к ним после того, как переговорит с Алексом. Скажет, что они больше никогда не увидятся.

Алекс в первую же секунду понял – что-то произошло.

– Почему Джейни и Сэм в машине? – Он шагнул вперед, чтобы поцеловать Эстеллу, однако остановился, увидев ее лицо. – Боже, что с тобой? Ты не заболела? Или все это Перл-Харбор? Я должен вернуться в Европу, но…

Эстелла вскочила. Руки дрожали, и, даже прижав их к груди, она не могла унять эту дрожь. Она не узнавала собственный голос; он был слишком высокий и срывающийся, однако какая теперь разница – она и сама уже не та Эстелла, которая влюбилась в Алекса и хотела выйти за него замуж.

– Я не могу выйти за тебя замуж. Извини.

«Только не плачь, – приказала она себе. – Пожалуйста, не плачь. Заставь его поверить, что не хочешь его, заставь поверить во что угодно, только чтобы не пришлось рассказывать о Гарри. Лишь тогда тебе не придется увидеть лицо Алекса, когда он узнает, кто твой отец».

– Я что-то натворил? – в отчаянии спросил Алекс. – Знаю, я обещал тебе месяц. Прости. Но остаться не могу. Не сейчас.

Эстелле хотелось плакать.

– Дело не в тебе. И война тут ни при чем. Дело во мне. Я… – Как же сообщить? Как солгать, чтобы он не догадался? Но она должна солгать ради Алекса. Гарри – душевнобольной; а что, если и она однажды сойдет с ума? Или ее дети? Ради всего святого – ведь мама оказалась женщиной, которая отдала Гарри ребенка. Разве это не сумасшествие? Все, что связано с Эстеллой, несет на себе врожденную печать бесчестья. И признаться в этом Алексу, увидеть, как любовь покидает его глаза в ту минуту, когда он узнает о ее грязном происхождении… Нет, она этого не вынесет. Она никогда не произнесет вслух: «Гарри Тоу – мой отец». И также нечестно было бы продолжать отношения с Алексом, скрывая ужасную тайну.

И она заставила себя сказать эти слова.

– Я совершила ошибку. Я не… – Нет, произнести «Я не люблю тебя» выше ее сил. – Я не хочу быть с тобой. Никогда.

Эстелла пошла к двери. Только бы не упасть, только бы продержаться еще несколько секунд. Казалось, сердце остановилось, дыхание замерло, а комната погрузилась в темноту. «Еще несколько шагов», – уговаривала она себя. Прочь из дома, пока она окончательно не погубила Алекса, самого лучшего и самого храброго мужчину – любовь всей своей жизни.

– Эстелла!.. – окликнул ее Алекс.

Голос человека, потерявшего всякую надежду.

Ей потребовалось собрать все свое мужество, чтобы не обернуться, не броситься ему в объятия, плача и повторяя снова и снова: «Прости, прости, прости». Когда Алекс произнес ее имя, Эстелла услышала в его голосе все сомнения, все опасения: однажды она его бросит. Потому что он ее не заслуживает. И он поверил – она уходит именно из-за этого.

«Нет, Алекс, – думала она, спускаясь по ступенькам к машине. – Я ухожу, потому что ты заслуживаешь намного больше, чем меня».

– Подожди! – крикнул Алекс, когда Эстелла открывала дверь. На этот раз она совершила ошибку и обернулась посмотреть, что сделала с ним. Он был просто уничтожен.

И она едва не вернулась. Едва не сгребла его в охапку, не провела ладонями по лицу, возвращая ему хорошо знакомую ясность. Однако тогда придется раскрыть свою тайну, и это разрушит все, что их объединяло. Что ж, по крайней мере, она так избавит его от груза своего позора.