Сходство
Часть 32 из 80 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Не совсем. Слыхала, чем кончилось, когда Лекси с друзьями сунулись к Регану?
– Да, Эбби говорила, вы с ней это обсуждали. Сказала, их оттуда выжили, но без подробностей.
– Дело было дня через два после их переезда. Заходят под вечер все пятеро в паб, садятся за столик, Дэниэл подходит к стойке, но бармен его не замечает, и так минут десять, а народу в баре раз-два и обчелся. Дэниэл спрашивает: “Простите, можно две пинты «Гиннесса» и…” А бармен стоит столбом, бокал протирает да пялится в телик. Наконец Дэниэл не выдерживает – и назад, к ребятам; пошептались и решили: видно, старого Саймона отсюда выставляли не раз, вот Марчи здесь и не в почете. И вместо Дэниэла посылают Эбби. И опять то же самое. Лекси тем временем спрашивает стариков за соседним столиком – что, мол, такое? Те молчат, на нее и не смотрят, отворачиваются, разговаривают дальше между собой.
– Боже… – выдохнула я. Не так-то просто не обращать внимания на пятерых человек, если они прямо перед тобой и пытаются завести разговор. Чтобы вот так пойти наперекор своей природе, выдержка нужна немалая, нужен серьезный повод, стальная решимость.
Во время разговора я следила в оба за тропинкой.
– Джастин расстроен и рвется уйти, Раф зол и хочет остаться, Лекси на стариков наседает – шоколадку им сует, анекдоты травит (“Сколько нужно ирландцев, чтобы вкрутить лампочку?”), – а из угла кучка парней на них посматривает. Эбби не хотела отступать, но они с Дэниэлом поняли, дело плохо. Схватили за руки остальных, ушли и больше туда ни ногой.
Налетел ветерок, зашуршали листья, будто чьи-то осторожные шаги неподалеку.
– Значит, вся деревня их не любит, – заключила я, – но только один или двое в открытую им пакостят.
– Вот и я о том же. То-то будет весело искать. В Глэнскхи жителей сотни четыре, считая окрестные фермы, и никто не горит желанием помогать.
– Ничего, я помогу, портрет составлю, хотя бы попробую. Ведь шпана – это вам не серийные убийцы, данные о них никто не собирает, так что придется гадать на кофейной гуще, но раз есть закономерность, значит, хоть что-то смогу сказать.
– Пусть на кофейной гуще, – бодро отозвался Сэм. Слышно было, как он шуршит страницами, перехватывает поудобнее телефон, готовясь записывать. – Все пригодится. Давай.
– Значит, так, – начала я. – Он точно местный, родился и вырос в Глэнскхи. Почти наверняка мужчина. Скорее, одиночка, а не банда: стихийный вандализм – как правило, групповое преступление, а продуманная травля – чаще дело рук одиночки.
– Что-нибудь можешь о нем сказать? – Слова звучали неразборчиво: Сэм прижал телефон плечом к уху и записывал.
– Раз началось все года четыре назад, то ему, наверное, лет двадцать пять, около того, хулиганство – забава молодых, но вряд ли он подросток, слишком уж методичен. Скорее всего, без образования, в лучшем случае школу окончил, но не колледж. Живет не один – с родителями, женой или подругой, поскольку ночных нападений нет, его ждут дома к определенному часу. Работа у него есть, всю неделю занят, иначе были бы случаи средь бела дня, когда дома никого. Работает где-то поблизости, не в Дублине, и если так одержим, значит, Глэнскхи для него – весь мир. И мир этот ему тесен. Работа не соответствует его уму или образованию – или он так считает. И у него бывали нелады с соседями, бывшими подругами, а возможно, и с начальством – не любит, когда им командуют. Узнать бы у Бёрна с Догерти, не подавал ли кто иск или жалобу…
– Если наш парень кого-то в Глэнскхи и изводит, – мрачно заметил Сэм, – в полицию никто не пойдет, а соберут однажды ночью дружков и отделают его, вот и все. И он тоже никуда жаловаться не побежит.
– Нет, не побежит.
Пронеслась по полю чья-то тень, колыхнулась трава. Тень низенькая, наверняка не человек, и все равно лучше укрыться за деревом.
– И вот что еще. Поводом могла послужить какая-нибудь стычка с Саймоном Марчем – вредный, говорят, был старикашка, мог кому-то насолить, – но для нашего парня истоки лежат глубже. Он считает, что все из-за мертвого ребенка. А Бёрн и Догерти ничего об этом не знают, так? Давно они здесь?
– Догерти – всего два года, а Бёрн аж с 1997-го тут торчит. Говорит, прошлой весной здесь умер младенец да несколько лет назад на ферме девочка утонула в яме с навозной жижей – упокой, Господи, их души, – и все. Ни в той ни в другой смерти ничего подозрительного, никакой связи с “Боярышником”. И в базе ничего по этой части не нашли.
– Значит, надо в прошлом покопаться, – заключила я, – как ты и думал. Глубоко ли копать, кто его знает. Помнишь, ты мне рассказывал про Перселлов, там, у вас?
Сэм помолчал.
– Не докопаемся. Все из-за архивов.
Почти все архивы Ирландии уничтожил пожар 1921-го, во время войны за независимость.
– Не нужны тут архивы. Люди здесь и так всё помнят, ты уж мне поверь. Неважно, когда умер ребенок, этот парень не из старой газеты про него узнал. Слишком он близко к сердцу это принял. Для него это не отжившее прошлое, это свежая рана, обида, повод для мести.
– Думаешь, он сумасшедший?
– Нет, – ответила я. – Я не о том. Слишком уж он осторожен для сумасшедшего – выжидает, после погони затаивается… Будь у него, скажем, шизофрения или биполярное расстройство, выдержки ему не хватило бы. Психически он здоров, но, скажем так, неуравновешен.
– А к насилию склонен? То есть способен причинить вред людям или только срывает злобу на вещах? – Сэм, видимо, оторвался от записей – слышно его стало отчетливей.
– Не уверена, – ответила я уклончиво. – Скорее всего, нет. Ведь он мог вломиться к старику Саймону в спальню и пристукнуть его кочергой, но не стал. При этом хулиганит он только по пьяни – похоже, у него нездоровая тяга к выпивке, – один из тех, кто после четырех-пяти кружек становится другим человеком, мягко говоря, не очень приятным. Выпивка осложняет дело. И я уже говорила, он одержим. Если чувствует, что противник заводится, – скажем, когда он выбил стекло, за ним погнались, – то и действовать будет жестче, врагу под стать.
– Знаешь, что мне это напоминает? – спросил, помолчав, Сэм. – Двадцать пять – тридцать лет, местный, высокий интеллект, организованный, с преступным прошлым, но без опыта насилия…
Психологический портрет, который я составляла дома, – портрет убийцы.
– Да, – подтвердила я, – именно.
– То есть это может быть и он. Убийца.
По траве, посеребренной луной, вновь бесшумно скользнула тень – наверное, лиса мышкует.
– Может, и так, – согласилась я. – Не исключено.
– Если это семейная вражда, – сказал Сэм, – значит, за Лекси не охотились, она тут ни при чем, и смысла нет тебя там держать. Можешь вернуться домой.
В голосе его прозвучала надежда, и я невольно поежилась.
– Пожалуй, рановато еще. Мы же не нашли пока связи между хулиганством и убийством; может, между ними ничего общего. А если меня вывести из дела, назад ходу не будет.
Недолгое молчание. И наконец:
– Согласен. Значит, постараюсь найти эту связь. И вот еще что, Кэсси…
Голос сделался серьезный, напряженный.
– Буду начеку. Да я и так начеку.
– С половины двенадцатого до часу ночи. Совпадает со временем убийства.
– Знаю. Никого подозрительного в это время не встречала.
– Револьвер у тебя с собой?
– Только с ним и хожу, Фрэнк мне целую нотацию прочитал.
– Фрэнк… – В голосе Сэма послышался знакомый холодок. – Ясно.
Закончив разговор, я долго еще стояла в тени под деревом. Зашуршала высокая трава, послышался тоненький писк – кого-то схватил хищник. Когда смолкли шорохи, я выскользнула на тропу и пошла к дому.
У калитки я остановилась, покачалась на ней, слушая протяжный скрип петель, глядя на дом сквозь темноту сада. Дом в ту ночь казался другим – неприступный, как крепость, но окна светятся уже не уютно, а зловеще, словно костры в глухом лесу. Побеленный луной газон превратился в бескрайнее неспокойное море, а посреди него темнел дом – высокий, немой, осажденный.
10
Если где-то находишь трещину, то давишь и смотришь, побежит ли она дальше. В первые же часы в усадьбе “Боярышник” я поняла, что если у ребят есть тайна, то выпытывать надо у Джастина. Любой следователь с парой лет опыта за плечами угадает, кто первый даст слабину; я видела однажды, как Костелло – он у нас в отделе с восьмидесятых, как часть интерьера – вычислил “слабое звено”, лишь посмотрев, как отмечается группа подозреваемых. Для нас это игра вроде “Угадай мелодию”.
На Дэниэла и Эбби надежды нет, оба слишком сдержанны и рассудочны, их не обескуражишь, не застанешь врасплох; раз-другой я пыталась выведать у Эбби, кто, по ее мнению, отец ребенка, но в ответ получала лишь холодные, непонимающие взгляды. Раф податливее, у него можно что-нибудь выспросить, если надо, но это дело нелегкое, слишком уж он взбалмошен и переменчив – то ли разозлится и хлопнет дверью, то ли выложит все как на духу. А вот Джастин – мягкий, чувствительный, беспокойный, жаждущий всем угодить – не свидетель, а просто мечта.
Да только почти не удавалось побыть с ним наедине. В первую неделю я на это не обращала внимания, а потом, когда стала искать удобного случая, это бросилось в глаза. Дэниэл пару раз в неделю подвозил меня в колледж, и с Эбби я бывала часто – и перед завтраком, и после ужина, когда ребята мыли посуду, а иногда она заглядывала ко мне перед сном с пачкой печенья и мы болтали на кровати, пока не начнут слипаться глаза, – но стоило мне остаться вдвоем с Рафом или Джастином дольше пяти минут, как тут же подоспеет кто-то еще, и мы снова вливаемся в компанию, незаметно и естественно. Может быть, так у них заведено, эти ребята все время вместе, а в каждой группе есть тонкие связи, есть те, кто не общается один на один, а действует только как часть целого. Но меня в то время мучил вопрос: вдруг кто-то – скорее всего, Дэниэл – посмотрел на всех четверых глазами следователя и пришел к тому же выводу, что и я?
Случай представился лишь утром в понедельник, в колледже. Дэниэл вел семинар, Эбби отправилась на встречу с научным руководителем, и в нашем углу читального зала сидели только трое – Раф, Джастин и я. Когда Раф встал и ушел куда-то – наверное, в уборную, – я сосчитала до двадцати и заглянула за перегородку, в кабинку Джастина.
– Привет!
Джастин оторвался от страницы, исписанной мелким, убористым почерком. Весь стол у него был завален книгами, листами, исчерканными маркером ксерокопиями; Джастин не мог работать, не свив себе гнездышка из всего необходимого.
– Мне скучно, а на улице солнышко, – сказала я. – Идем обедать.
Джастин глянул на часы:
– Только без двадцати час.
– Живи на грани! – усмехнулась я.
Джастин замялся.
– А Раф?
– Раф – здоровый дуболом, что с ним нянчиться? Подождет Эбби с Дэниэлом.
Джастину с трудом давалось столь масштабное решение, а у меня оставалось, по моим расчетам, не больше минуты, чтобы его увести, – вот-вот вернется Раф.
– Ну давай, Джастин. Или буду тебя изводить, пока не встанешь. – И я стала выбивать дробь по перегородке.
– Брр! – Джастин отложил ручку. – Китайская казнь шумом! Сдаюсь.
Проще всего пойти на край Новой площади, но он виден из окон библиотеки, и я потащила Джастина к крокетной площадке, там Раф нас не сразу найдет. День был ясный, прохладный, небо голубое, высокое, воздух как вода со льдом. Возле павильона несколько игроков в крикет выделывали что-то затейливое с мячом, а ближе к нам четверо парней играли в летающую тарелку, притворяясь, будто не замечают трех расфуфыренных девиц, а те делали вид, будто не смотрят. Весна, брачные игры.
– Ну, – спросил Джастин, когда мы уселись на траву, – как глава продвигается?
– Дерьмово, – ответила я и полезла в сумку за бутербродом. – Ни хрена не написала с тех пор, как вернулась. Не могу сосредоточиться.
– Ничего страшного, – отвечал, подумав, Джастин, – этого и следовало ожидать, так? Первое время.
Я, не глядя на него, пожала плечами.
– Пройдет, куда оно денется! Главное, ты дома и все стало по-прежнему.