Сходство
Часть 30 из 80 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Не хотите послушать? Я вам рассказываю трогательную историю сыновней любви, а у вас одна бюрократия на уме. С тех пор как отец убедился, что я умею стрелять, он каждый год, как только открывался охотничий сезон, забирал меня на неделю из школы. Неделю в году он ко мне относился как к человеку, а не как к живой рекламе противозачаточных. Когда мне исполнилось шестнадцать, на день рождения он мне подарил…
– Я почти уверен, что без лицензии нельзя, – перебил Дэниэл, – но, думаю, пока обойдемся. Хватит с меня полиции. Когда сможешь купить растворитель, Раф?
Глаза его – серые, ледяные, немигающие – были устремлены на Рафа. Раф в ответ тоже на него уставился и, дернув плечом, забрал револьвер.
– На этой неделе, наверное. Как только узнаю, где он продается.
Он откинул ствол – умело, не то что Дэниэл – и заглянул внутрь.
Тут я вспомнила вишни, свою болтовню, вмешательство Эбби. А напомнила мне та же самая нотка в голосе Дэниэла – та же спокойная, несгибаемая твердость, будто захлопнулась дверь. Не сразу припомнилось, о чем я говорила тогда, перед тем как остальные ненавязчиво сменили тему. Что-то про детство, про ларингит, про то, как лежала в постели…
Догадку свою я проверила в тот же вечер. Револьвер Дэниэл уже убрал, мы повесили занавески и уютно устроились в гостиной, Эбби дошила кукле нижнюю юбку и взялась за платье, на коленях у нее лежали лоскутки, что я разбирала в воскресенье.
– В детстве у меня были куклы, – начала я. Если догадка верна, то я ничем не рискую – остальные о детстве Лекси мало что знают. – У меня была коллекция…
– У тебя? – Джастин криво усмехнулся. – Ты только шоколадки и собираешь.
– Кстати, о шоколадках, – обратилась ко мне Эбби, – не найдется у тебя в запасе? С орехами?
Тут же вмешалась, сменила тему.
– Да, у меня была коллекция, – продолжала я. – Все четыре сестрички из “Маленьких женщин”. Можно было и матушку раздобыть, но не хотелось, такая она была самодовольная корова… Я и остальных-то не очень хотела, но моя тетя…
– Может, купишь “Маленьких женщин”, – взмолился Джастин, обращаясь к Эбби, – а эту свою жуткую куклу вуду выкинешь?
– Будешь к ней и дальше придираться – клянусь, однажды утром проснешься, а она рядом на подушке лежит, на тебя смотрит.
Раф, оторвавшись от пасьянса, глянул на меня золотистыми глазами из-под полуопущенных век.
– Я тетушке говорю: вообще не люблю кукол, – продолжала я сквозь охи и ахи Джастина, – но она не уловила намек. Она…
Дэниэл поднял взгляд от книги.
– Без прошлого, – сказал он.
Судя по решительному, безапелляционному тону, произносил он эти слова уже не в первый раз.
Наступило затяжное неловкое молчание. Пылали дрова в камине, летели искры. Эбби прикладывала к платью куклы то один лоскуток, то другой. Раф не спускал с меня глаз; я склонилась над книгой (Рип Корелли, “Она предпочитала женатых”) и чувствовала на себе его взгляд.
Почему-то прошлое – всех пятерых – это запретная тема. Эти ребята – как загадочные кролики из книжки “Обитатели холмов”[20], которые не отвечали на вопрос “Где?”.
И вот что еще: Раф не мог об этом не знать. Он нарочно пробовал границы на прочность. Непонятно, на кого он пытался надавить и зачем, – может, на всех, а может, на него просто бзик нашел, – но вот и первая трещинка.
В среду с Фрэнком связался его знакомый из ФБР. Когда Фрэнк ответил на мой звонок, я сразу поняла: что-то случилось, причем серьезное.
– Ты где? – спросил он строго.
– Где-то на тропинке. А что?
Рядом со мною ухнула сова; я обернулась – она вспорхнула легко, как пушинка, и, расправив крылья, исчезла среди деревьев.
– Что это было?
– Всего лишь сова. Угомонись, Фрэнк.
– Револьвер у тебя?
Револьвер я оставила дома. Я так увлеклась Лекси и Великолепной четверкой, что начисто забыла: тот, за кем я охочусь, не в “Боярышнике”, а снаружи и, скорее всего, тоже за мной охотится. Даже не голос Фрэнка, а мой собственный внутренний голос подсказал мне: не расслабляйся!
Фрэнк, тут же уловив заминку, обрушился на меня:
– Быстрее домой. Сейчас же!
– Я всего десять минут как вышла. Ребята станут думать…
– Пусть думают сколько им влезет. А ты не разгуливай без оружия.
Я развернулась и пошла по тропинке в сторону дома, с ветки на меня уставилась сова, на фоне неба вырисовывался ее силуэт, ушки торчком. Я, срезав путь, направилась не к калитке, а к главному входу – тропинки там шире, засаду устроить негде.
– Что там у тебя случилось?
– Ты идешь домой?
– Да. Что случилось?
Фрэнк шумно выдохнул.
– Мужайся, детка. Мой приятель из Штатов разыскал родителей Мэй-Рут Тибодо, живут они где-то в горах, в Жопвиле, Северная Каролина, у них и телефона-то нет. Послал он туда коллегу сообщить о ее смерти, а заодно что-нибудь выведать. И угадай, что он узнал.
Я уже готова была сказать: хватит в угадайку со мной играть, давай о деле – и тут все поняла.
– Это не она.
– В точку! Мэй-Рут Тибодо умерла в четыре года от менингита. Показали ее родителям фото – нашу девочку они никогда не видели.
Я словно глотнула чистого кислороду, чуть не рассмеялась от радости, голова закружилась, как у влюбленной школьницы. Она и меня провела – ну какие нахрен грузовики и автоматы с содовой! – оставалось лишь подумать: “Браво, девочка!” Все, что я тут делаю, вдруг показалось мне детской забавой, словно богатенькая наследница косит под нищенку, а денежки ей на счет капают и капают, а эта девочка играла по-крупному. Она могла отбросить прежнюю жизнь не раздумывая, как вынуть из волос цветок, – и вперед, наматывать километры. То, что мне не удалось даже раз в жизни, для нее было плевое дело – проще, чем зубы почистить. Ни один человек – никто из моих друзей и родных, ни Сэм, ни другой мужчина – не бередил мне так душу, как она. Хотелось тоже почувствовать этот огонь внутри, ощутить, как ветер царапает кожу, узнать, чем пахнет такая свобода – озоном? грозой? порохом?
– Черт! – выдохнула я. – Сколько раз она такое проворачивала?
– А мне интересней узнать зачем. Все это в пользу моей теории: кто-то за ней гнался, преследовал. Она где-то встречает имя Мэй-Рут – на надгробном камне, в некрологе из старой газеты – и начинает новую жизнь. Он ее отыскивает, и она снова сбегает, на сей раз из страны. На такое может толкнуть только страх. Но он ее в конце концов настиг.
Я дошла до ворот, привалилась к стойке, вдохнула поглубже. В лунном свете подъездная аллея была как из сказки – усыпанная вишневым цветом, исчерченная тенями, она сливалась с деревьями в сплошной полосатый туннель.
– Да, – сказала я, – все-таки настиг.
– И я не хочу, чтобы он настиг и тебя. – Фрэнк вздохнул. – Как ни грустно это признать, но наш Сэмми, кажется, был прав, Кэсс. Если хочешь вернуться, сегодня же прикинься больной, завтра утром тебя вытащу.
Ночь тихая, ни ветерка, даже вишневый цвет не дрогнет. Со стороны дома долетала песня, негромкая, щемящая – нежный девичий голос: Последним грустно едет Том на белом скакуне…[21] Меня пробрала дрожь, руки похолодели до самых пальцев. Я не знала тогда, не знаю и сейчас, правду говорил Фрэнк или блефовал, готов был меня вытащить или знал наперед, что я откажусь.
– Нет, – ответила я. – Ничего со мной не будет. Остаюсь.
Она бежит наперерез…
– Ладно. – Фрэнк, похоже, ничуть не удивился. – Револьвер держи при себе и гляди в оба. Если узнаю что-то, хоть что-нибудь, сразу тебе скажу.
– Спасибо, Фрэнк. Завтра свяжемся. Там же, тогда же.
Это пела Эбби. Из окна ее спальни лился теплый свет, а она расчесывала волосы, не спеша, рассеянно. Там вереск рос, там горьких слез… В столовой ребята убирали посуду – Дэниэл закатал рукава по локоть, Раф, размахивая вилкой, что-то доказывал, Джастин качал головой. Прислонясь к толстому вишневому стволу, я слушала, как льется из окна голос Эбби, взмывает к бездонному ночному небу.
Одному богу известно, сколько жизней сменила эта девушка, прежде чем попасть сюда, домой. Я могу зайти, думала я. Хоть сейчас – взбежать на крыльцо, открыть дверь и зайти.
Трещинки. В четверг после ужина – гора буженины с жареной картошкой и овощами, а на десерт яблочный пирог, немудрено, что Лекси весила больше меня, – мы снова сидели в саду, попивали вино и пытались найти силы на что-то полезное. У моих часов слетел ремешок, и я, сидя на траве, прилаживала его Лексиной пилкой для ногтей, той самой, которой переворачивала страницы ее дневника. Винтик без конца вылетал.
– Да пошло все к бесу, в ад и жопу! – выругалась я.
– Что у тебя с логикой? – лениво отозвался с качелей Джастин. – Где жопа, а где ад?
Я навострила уши. Я и прежде задавалась вопросом, не гей ли Джастин, но поиски Фрэнка так ничего и не дали – ни дружка, ни подруги; может статься, он просто милый, чувствительный домашний мальчик. А если он все-таки гей, то минус один в списке возможных отцов ребенка.
– Ради бога, Джастин, кончай рисоваться, – сказал Раф. Он лежал на траве лицом кверху, закрыв глаза, руки за головой.
– Ты такой гомофоб, – отозвался Джастин. – Вот если бы я сказал: “Пошло все к херу”, а Лекси ответила: “Что плохого в хере?” – ты бы не сказал, что она рисуется.
– А я бы сказала, – вставила Эбби, сидевшая рядом с Рафом. – Зачем хвалиться своей личной жизнью, когда у остальных личной жизни никакой?
– Говори за себя, – отозвался Раф.
– О тебе речи нет, – ответила Эбби, – ты не в счет. Ты нам никогда ничего не рассказываешь. Может, у тебя бурный роман с женской сборной Тринити по хоккею, а мы ни сном ни духом!
– Женскую хоккейную сборную я и пальцем не трогал, – кротко сказал Раф.
– А что, в Тринити есть женская хоккейная сборная? – поинтересовался Дэниэл.
– Не бери в голову, – ответила Эбби.
– Вот мы и нащупали тайну Рафа, – сказала я. – Понимаете, он молчит как рыба, а мы воображаем, будто он за нашей спиной вытворяет хрен знает что, хоккеисток штабелями укладывает, трахается как кролик. А на самом деле он молчит, потому что рассказать-то и нечего, личной жизни у него еще меньше, чем у нас.
Раф скосил глаза, улыбнулся мне заговорщицки.
– Не так-то просто ему отбиваться от ухаживаний, – заметила Эбби.
– И никто меня не спросит о моем бурном романе с мужской хоккейной сборной? – подал голос Джастин.
– Нет, – сказал Раф, – никто не спросит. Во-первых, ты нам и так все уши прожужжишь, а во-вторых, все романы твои – скука смертная.
– Ну… – протянул, чуть подумав, Джастин, – вот ты меня и поставил на место. Хотя в твоих устах…