Сходство
Часть 23 из 80 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Дэниэл не обращал внимания.
– Ты считаешь, мы во всем виноваты? – спросил он у меня.
– Боитесь за меня, ну и бойтесь на здоровье, – сказала я, надевая вторую кроссовку. – Если задергаюсь сейчас, так и буду дергаться всю жизнь, – нет уж, спасибо.
– С чем тебя и поздравляю, – ответил Раф, завершив трель чистым аккордом. – Фонарик возьми. Пока! – Он отвернулся от пианино и начал листать книгу.
– И телефон, – напомнил Джастин. – Если вдруг тебе плохо станет или… – Голос у него сорвался.
– Дождь, кажется, утих, – сказал Дэниэл, выглянув в окно, – но может быть прохладно. Дождевик наденешь?
Я не понимала, к чему он это говорит. Не прогулка, а операция “Буря в пустыне”!
– Обойдусь, – ответила я.
– Хмм… – Дэниэл внимательно оглядел меня. – Хочешь, пойду с тобой?
– Нет, – вмешался Раф, – лучше я. Ты же работаешь. – Он захлопнул крышку пианино, вскочил.
– Да к черту! – взвилась я. Всплеснула руками, обвела всех четверых гневным взглядом. – Подумаешь, прогулка, велико дело! Обойдусь без бронежилета, без сигнальной ракеты и уж тем более без телохранителя! Или кто-то не согласен?
Поболтать наедине с Дэниэлом или Рафом было бы заманчиво, но можно и как-нибудь в другой раз. Если кто-то меня караулит там, на тропинках, еще не хватало его спугнуть.
– Узнаю нашу Лекси. – Джастин слабо улыбнулся. – Справишься сама, да?
– Хотя бы, – невозмутимо заметил Дэниэл, – не ходи той же дорогой, что и в прошлый раз, ладно?
Он пристально смотрел на меня, по-прежнему держа палец в книге, на лице читалось лишь легкое беспокойство.
– Я бы с радостью, – ответила я, – если бы только помнила, какой дорогой шла. А раз ничегошеньки не помню, пойду на свой страх и риск, так?
– Ох, – вздохнул Дэниэл, – конечно. Прости. Захочешь, чтобы мы тебя встретили, – звони. – И снова уткнулся в книгу.
Раф плюхнулся на табурет перед пианино и заиграл “Рондо в турецком стиле”.
Ночь была ясная, высоко в прохладном небе сияла луна, отбрасывая бледные отблески на темные листья боярышника; я наглухо застегнула Лексину замшевую куртку. Луч фонарика освещал узкую тропку, и невидимые поля справа и слева вдруг показались бескрайними. С фонариком я была уязвимей, привлекала к себе внимание, но выключать его не стала. Если кто-то маячит поблизости, он и так знает, где меня найти.
Никто не появлялся. Что-то крупное, тяжелое шарахнулось в сторону от тропы; я посветила фонариком – корова, смотрит на меня большими скорбными глазами. Я шла и шла, медленным шагом – идеальная мишень, – и все думала о том разговоре в гостиной. Интересно, как воспринял его Фрэнк. И непонятно, то ли Дэниэл пытался разбудить мою память, то ли хотел проверить, вправду ли я ничего не помню или только притворяюсь.
Я не подозревала, что иду к заброшенному коттеджу, пока не уперлась в него – он высился темной громадой на фоне неба, а в уцелевших окнах дрожали, как огоньки свечей на алтаре, отсветы звезд. Я выключила фонарик: через поле перейду и в темноте, а на свет в коттедже, чего доброго, сбегутся перепуганные соседи. Трава тихонько шуршала под ногами. Я коснулась каменной притолоки, будто в знак приветствия, и переступила порог.
Тишина внутри была другая – глубокая, густая, слегка давящая. Лунный луч блеснул на щербатой каминной кладке в дальней комнате.
Я села на выступ стены в том самом углу, где Лекси сжалась в комок и умерла. По-хорошему, мне следовало бы испугаться, ведь она умерла совсем рядом, я могла бы, протянув руку сквозь время, коснуться ее волос, – но я не испугалась. Ведь у коттеджа и без нее длинная история, целых полтора века тишины, и смерть Лекси для него лишь миг; он уже вобрал ее в себя, сомкнул над нею своды.
В ту ночь я начала думать о Лекси иначе. До сих пор мне казалось, что она вторглась без спросу в мою жизнь, бросила мне вызов, и при мысли о ней я напрягалась, готовилась к бою. А на самом деле это я вошла в ее жизнь из ниоткуда, поднесла ей все на блюдечке, а Вики-Липучка послужила пешкой; это я ей бросила вызов, а она его приняла – приняла за годы до того, как мне открылась другая сторона медали. В небе медленно плыла луна, и я представила Лекси с моим лицом, посеревшим и немым, на стальной полке в морге; лязгает ящик – и она остается во тьме одна. Представила, как она сидит на том же выступе стены, что и я сейчас, другими ночами, канувшими в вечность, и почувствовала себя такой живой и настоящей, будто меня наложили на ее зыбкий силуэт, – и у меня защемило сердце. Захотелось рассказать ей все, что было бы ей интересно, – как справились ее студенты с “Беовульфом”, что приготовили ребята на ужин, какое сегодня небо, – все, что я для нее приберегла.
В первые месяцы после операции “Весталка” я всерьез подумывала сбежать. Казалось, как ни странно, что это единственный способ вновь обрести себя: взять паспорт и смену одежды, нацарапать записку (Дорогие мои, я уехала. С любовью, Кэсси.) и улететь ближайшим рейсом куда угодно, оставив здесь все, что изменило меня до неузнаваемости. Незаметно для меня самой, не знаю точно когда, жизнь моя утекла сквозь пальцы и разбилась вдребезги. Все, что было у меня, – работа, друзья, квартира, одежда, отражение в зеркале – будто принадлежало кому-то другому, стройной ясноглазой девчушке, которую уже не вернешь. А я развалина, захватанная грязными пальцами, во мне засели, как занозы, осколки былого кошмара, мне здесь больше не место. Я шла по своей утраченной жизни, как призрак, стараясь нигде не оставить кровавых следов, и мечтала очутиться где-нибудь в теплых краях, на Бермудах или Бонди-Бич, училась бы ходить под парусом, а о своем прошлом плела невинные небылицы.
Сама не знаю, почему все-таки осталась. Сэм, наверное, назвал бы это мужеством – он всегда склонен видеть в людях хорошее, – а Роб сказал бы, что из чистого упрямства, но я не обольщаюсь: это не то и не другое. Нельзя ставить себе в заслугу вынужденные поступки. Если тебя загнали в угол, проще действовать не рассуждая, держаться знакомых вещей. Думаю, слишком уж сложным и непривычным казалось бегство, вот я и осталась. Единственное, что я могла, – нащупать под ногами клочок твердой почвы и стараться на этом клочке удержаться.
А Лекси сбежала. Когда ей представился случай, она не сопротивлялась, не то что я, а ухватилась за эту возможность обеими руками, заглотила ее целиком, извлекла из нее все, что можно. У нее хватило ума и мужества отбросить прежнее разрушенное “я” и как ни в чем не бывало уйти, начать заново, с чистого листа.
И вот после стольких усилий кто-то пришел и отобрал у нее выстраданную новую жизнь, бездумно, точно сорвал цветок. Меня захлестнула вдруг бешеная злость – не на нее, как раньше, а за нее.
– Неважно, чего ты хочешь, – шепнула я в темноту, – я здесь. Я с тобой.
Воздух словно всколыхнулся – легкий вздох, тихий, радостный.
Было темно, большие рваные облака закрыли луну, но тропинку я уже запомнила так хорошо, что могла обойтись без фонарика, и когда дошла до калитки, то рука сама потянулась к задвижке. У агентов время течет по-иному – не верилось, что я здесь живу всего второй день.
Дом, черный на черном, угадывался лишь по контуру крыши, выше которого начинались звезды. Он казался огромным и призрачным, размытым – подойди ближе, и растает. Золотые окна, похожие на картинки в волшебном фонаре, лучились теплом: в кухне сияют на стенах медные сковородки, в гостиной на диване склонились над толстой книгой Дэниэл и Эбби.
Выглянула из-за облака луна, и в глубине дворика я увидела Рафа, он сидел, одной рукой обхватив колени, с бокалом в другой. Сердце у меня подпрыгнуло. Если бы он увязался за мной на тропинке, я бы увидела, да и ничем подозрительным я не занималась, но все-таки слегка тревожно. Наверное, дело в его позе: застыл на краю лужайки, подняв голову, – поджидает меня.
Я понаблюдала за ним, стоя у калитки под боярышником. Смутные мысли, бродившие в голове, обрели четкость. Вспомнились его слова про истеричку, ехидный тон, обиженный взгляд. И лишь теперь я поняла: Раф почти ни слова мне не сказал после моего приезда, разве что “передай соус” и “спокойной ночи”; он говорил при мне, возле меня, но не со мной. Вчера он один не обнял меня при встрече, просто схватил мой чемодан и ушел. Открытой неприязни он не выказывал, ясно было одно: Раф на меня за что-то взъелся.
Он заметил меня, как только я вышла из тени боярышника. Поднял руку – при свете, струившемся из окон, на траве заметались длинные беспокойные тени – и застыл неподвижно, глядя на меня, а я пересекла лужайку и подсела к нему.
Проще всего спросить в лоб.
– Дуешься на меня?
Раф резко, брезгливо отвернулся.
– “Дуешься”? – передразнил он. – Ради бога, Лекси, ты же не ребенок!
– Ну ладно. Ты на меня сердишься?
Он вытянул ноги, уставился на свои кроссовки.
– Ты хоть представляешь, – спросил он, – что мы пережили за эту неделю?
Я задумалась. Казалось, он зол на Лекси за то, что ее пырнули ножом. Это либо не совсем нормально, либо внушает большие подозрения. Этих ребят не поймешь.
– Я тоже не на курорте была, сам знаешь, – возразила я.
Он хохотнул.
– Ты вообще об этом не задумывалась, да?
Я пристально посмотрела на него.
– Потому ты на меня и злишься? За то, что меня чуть не зарезали? Или за то, что я не поинтересовалась вашими чувствами? (Взгляд Рафа мог означать что угодно.) Да ради бога, Раф! Я же не напрашивалась! Хватит идиота из себя строить.
Раф хлебнул из бокала – судя по запаху, джин с тоником.
– Забудь, – отмахнулся он. – Ерунда. Пойдем в дом.
– Раф, – сказала я с обидой. И почти не притворялась, меня и вправду передернуло от его ледяного тона. – Не надо.
Он будто не слышал. Я коснулась его плеча – не ожидала, что у него такие крепкие мускулы; сквозь рубашку струилось тепло, почти жар. Он сурово сжал губы, но не шелохнулся.
– Расскажи, что у вас тут было, – попросила я. – Пожалуйста. Я хочу знать, правда хочу. Просто стеснялась спросить.
Раф отстранился.
– Ладно, – согласился он. – Хорошо. Это был сущий ад. Я ответил на твой вопрос?
Я выждала немного.
– Мы все тут чуть с ума не сошли, – сказал он сердито, нехотя. – Просто на части разваливались. Дэниэл не в счет, раскисать ниже его достоинства, просто зарылся с головой в книги и изредка выныривал с какой-нибудь кретинской древнескандинавской цитатой – о мужестве в час испытаний и все такое. Но я почти уверен, он всю неделю глаз не сомкнул; просыпаюсь среди ночи, а у него всегда свет горит. А остальные… Для начала, нам тоже было не до сна, всех кошмары замучили. Просто какой-то дурацкий фарс: только уснешь – кто-то проснется с воплями и, ясное дело, всех перебудит… Мы совсем потеряли счет времени, я вечно забывал, какой сегодня день. На еду смотреть не мог, даже от запаха воротило. А Эбби, как назло, все пекла да пекла пироги – говорила, ей надо хоть чем-то руки занять, но, боже, когда по всему дому эти липкие шоколадные булочки да чертовы мясные пироги… Мы из-за этого разругались вдрызг, Эбби и я. Она в меня вилкой швырнула. Я пил не просыхая, чтобы не тошнило от запаха, а Дэниэл мне за это выговаривал… Булочки раздали в конце концов студентам на семинарах. Пироги в морозилке, если тебе интересно. Больше никто из нас к ним не притронется.
Напуганы, так выразился Фрэнк, но никто не сказал, до какой степени. А теперь Рафа прорвало, и его уже не остановить. Он захлебывался, как если бы его тошнило словами.
– А Джастин… – продолжал он. – Боже… Ему было хуже всех, намного. Его без конца колотило, по-настоящему, – какой-то выскочка-первокурсник даже спросил, не Паркинсон ли у него. Вроде бы мелочь – ну подумаешь, трясучка у человека, – но страшно на нервы действует, глянешь на него хоть мельком, и у самого зубы стучат. И без конца все ронял – нас доводил чуть ли не до сердечного приступа. Мы с Эбби на него орем, а он в слезы – можно подумать, от этого легче. Эбби ему: сходи в медпункт, там тебе валиум выпишут или что-нибудь еще, а Дэниэл: глупости, пусть учится владеть собой, как мы все, – бред, конечно, мы ведь тоже собой не владели. Даже самый большой на свете оптимист не сказал бы, что мы собой владели. Эбби ходила во сне. Однажды в четыре утра набрала ванну, залезла туда в пижаме да так и уснула. Счастье, что Дэниэл ее нашел, иначе бы утонула.
– Прости, – сказала я чужим голосом, сдавленным, дрожащим.
Каждое слово Рафа было для меня как удар чем-то тяжелым. Мы об этом уже спорили с Фрэнком, все обговорили с Сэмом, но до той минуты мне казалось, будто все понарошку, а теперь я по-настоящему осознала, до чего скверно с ними поступаю.
– Боже, Раф, мне так стыдно.
Раф ответил долгим, мрачным, непроницаемым взглядом.
– И вдобавок полиция, – продолжал он. Отхлебнул еще джина, скривился, будто от горечи. – Ты имела когда-нибудь дело с легавыми?
– Чтоб вот так – нет, – ответила я. Голос по-прежнему звучал натужно, фальшиво, но Раф, кажется, не заметил.
– Страшные люди. Причем это не здешние деревенщины, а детективы. Морды кирпичом – в жизни ни у кого таких не видел, – не поймешь, что у них на уме, чего от нас хотят, все соки из нас выжали. Часами допрашивали, почти каждый день. И даже самый невинный вопрос – во сколько вы обычно ложитесь? – превращался в ловушку: кажется, ответишь неправильно – сразу наручники достанут. Не расслабишься ни на секунду, это черт знает как выматывает, а мы и без того вымотались. Тот, что тебя привез, Мэкки, хуже всех. Лыбится, сюси-пуси, а сам нас возненавидел с первой минуты.
– Мне показалось, он добрый, – возразила я. – Печенье мне приносил, шоколадное.
– Ах, как трогательно! – съязвил Раф. – Наверное, сразил тебя наповал! День и ночь от нас не вылезал, допрашивал с пристрастием обо всех подробностях твоей жизни, а сам шуточки отпускал – мол, живут же люди! – чушь на самом деле собачья. У нас дом есть, в колледже учимся, вот он на нас и взъелся… Классовой ненавистью так и брызжет! Такое впечатление, что искал повод нас засадить. И Джастина, само собой, до ручки довел, тот каждую минуту ждал, что за нами придут. Дэниэл ему: ерунда, соберись, да что толку от Дэниэла, ведь он думал…
Раф умолк и стал вглядываться в темноту сада из-под полуопущенных век.
– Если бы ты не выкарабкалась, – сказал он, – мы бы тут, наверное, друг друга поубивали.
Я слегка коснулась его руки.
– Прости меня, – выдохнула я. – Честное слово, Раф. Не знаю, что и сказать. Прости, ради бога.
– Да уж, – протянул Раф, но гнев из его голоса испарился, осталась лишь бесконечная усталость. – Ладно.
– А что Дэниэл думал? – спросила я, чуть выждав.