Сходство
Часть 24 из 80 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Не спрашивай, – сказал Раф. И опрокинул в рот остатки джина. – Я пришел к выводу, что лучше нам и не знать.
– Нет, ты говорил, Дэниэл велел Джастину собраться, потому что думал… Что он думал?
Раф тряхнул бокал, посмотрел, как пляшут в нем кубики льда. Отвечать он явно не собирался, но молчание – старый полицейский прием, а я им владею лучше многих. Я подперла ладонями подбородок и стала ждать, наблюдая за Рафом. За его спиной, в окне гостиной, Эбби ткнула пальцем в книгу, и оба, она и Дэниэл, звонко рассмеялись – смех долетел до нас через стекло.
– Как-то вечером… – произнес наконец Раф, по-прежнему не глядя на меня. Профиль его, посеребренный луной, казался чеканным, будто со старинной монеты. – Через пару дней после… Кажется, в субботу, не помню точно. Вышел я сюда, во двор, сел на качели и слушаю, как дождь шуршит. Почему-то думал, что так будет легче уснуть, да где там! Слышал, как сова кого-то съела – мышь, наверное. Та пищала, просто ужас! А потом затихла – можно было сказать с точностью до секунды, когда она умерла.
Раф умолк. Неужели все? – подумалось мне.
– Совам тоже есть надо, – сказала я.
Раф глянул на меня искоса.
– И вот, – продолжал он, – не помню, в котором часу, но уже светало… я услышал твой голос, сквозь шум дождя. Будто оттуда, сверху. – Он обернулся, указал на мое темное окно. – Ты сказала: Раф, я скоро буду дома. Жди меня. Не зловеще, а обычным голосом, чуть запыхавшись, будто спешишь куда-то. Как в тот раз, когда ты ключи забыла и позвонила мне. Помнишь?
– Ага, – ответила я. – Помню.
Прохладный ветерок взъерошил волосы, и я невольно вздрогнула. Не знаю, верю ли я в призраков, но эта история была намного страшнее, чем байки о привидениях, меня словно коснулось холодное лезвие ножа. Поздно, слишком поздно сокрушаться о том, какой я им нанесла удар.
– Скоро буду дома, – повторил Раф. – Жди меня. – И уставился в свой бокал. Я поняла, что он, должно быть, изрядно пьян.
– Ну а ты? – спросила я.
Он покачал головой.
– Я говорить с тобой не стану, эхо, – он криво усмехнулся, – не больше ты, чем камень мертвый[15].
Ветерок пронесся по саду, играя листьями, ласково перебирая лозы плюща. Трава при луне казалась жемчужной и невесомой, как дымка, – тронь ее рукой, и ничего не почувствуешь. Я снова вздрогнула.
– Почему? – спросила я. – Может, это был знак, что я поправлюсь?
– Нет, – отозвался Раф. – На самом деле нет. Я был уверен, что ты умерла, в ту самую секунду. Смейся, если хочешь, но я же сказал, что с нами со всеми творилось. Потом я весь день ждал, что зайдет Мэкки, весь такой серьезный, само сострадание, и скажет: врачи сделали все, что могли, но… бла-бла-бла… А он пришел в понедельник, так и сияет, говорит, ты очнулась, – я ему сначала не поверил.
– Вот что думал Дэниэл? – спросила я. Не знаю, откуда взялась у меня уверенность, но сомнений никаких не осталось. – Он думал, что я умерла.
Спустя секунду Раф вздохнул.
– Да, – подтвердил он. – Да, так он и думал. С самого начала. Думал, тебя и до больницы не довезли.
Смотри осторожней с ним, предупреждал Фрэнк. Либо Дэниэл намного умнее, чем мне бы хотелось, – наш спор перед моей прогулкой все не давал мне покоя, – либо у него были причины думать, что Лекси не вернется.
– Почему? – спросила я, сделав вид, что обиделась. – Я же не задохлик! Не так-то меня просто угробить!
И почувствовала, как Раф вздрогнул.
– Бог его знает, – ответил он. – У него была какая-то дурацкая и запутанная теория, что полиция нам головы морочит, зачем-то врут, что ты жива. Подробностей не помню, я и слушать не хотел, да и он напустил туману. – Раф пожал плечами: – Это же Дэниэл.
Тон разговора пора менять, сразу по нескольким причинам, решила я.
– Ммм… теории заговора, – протянула я. – Давай ему шапочку из фольги соорудим, чтобы полиция его мысли на расстоянии не читала.
Раф, видно, такого поворота никак не ожидал – не выдержал и прыснул.
– Да уж, иногда он просто с ума сходит, – сказал он. – Помнишь, как мы противогаз нашли? Дэниэл на него посмотрел так задумчиво да и говорит: “А от птичьего гриппа он защищает?”
Тут и я рассмеялась.
– Вместе с шапочкой из фольги самое то! Можно и в колледж так ходить…
– Подарим ему костюм химзащиты…
– Пусть Эбби его цветочками разошьет…
Казалось бы, совсем не смешно, но мы оба со смеху так и покатились, как два школяра.
– О боже… – Раф вытер глаза. – Понимаешь, тут есть над чем посмеяться, не будь оно все так ужасно. Как в какой-нибудь дрянной пьесе под Ионеско, из тех, что кропают третьекурсники: из всех щелей лезут жирные мясные пироги, Джастин их всюду роняет, я блюю в углу, Эбби в пижаме спит в ванне, этакая постмодернистская Офелия, иногда вылезает Дэниэл, сообщает, что сказал по этому поводу Чосер, и снова прячется, твой приятель-легавый каждые десять минут заглядывает и спрашивает, какой у тебя любимый сорт конфет…
Он протяжно, прерывисто вздохнул, вышло нечто среднее между смехом и рыданием. Вслепую протянул руку, потрепал меня по волосам.
– Мы по тебе скучали, глупышка, – сказал он с грубоватой нежностью. – Не хотим тебя терять.
– Вот же я, здесь, – отозвалась я. – И никуда не денусь.
Я не вкладывала в эти слова особенного смысла, но сейчас, в сумраке призрачного сада, они обрели собственную жизнь, зашуршали в траве, притаились среди деревьев. Раф медленно повернулся ко мне, он сидел спиной к окнам гостиной, против света и не разглядишь, какое у него лицо, лишь лунные блики в глазах мерцают.
– Никуда не денешься? – переспросил он.
– Нет, – ответила я. – Мне здесь хорошо.
Раф кивнул:
– Я рад.
И, совсем неожиданно для меня, потянулся к моей щеке, провел по ней кончиками пальцев, легко и нежно. Блеснула в лунном свете его улыбка.
Распахнулось одно из окон гостиной, высунулся Джастин:
– Над чем вы там смеетесь?
Раф опустил руку.
– Да так, – отозвались мы хором.
– Будете на холоде сидеть – уши застудите. Идите лучше к нам, покажем кое-что!
Они где-то откопали старый фотоальбом: семья Марч, предки Дэниэла начиная с 1860-х, – тугие корсеты, цилиндры, каменные лица. Я подсела на диван к Дэниэлу – совсем близко, вплотную; испугалась было, но тут вспомнила, что телефон и “жучок” у меня на другом боку. Раф пристроился со мной рядом на подлокотнике, а Джастин сбегал на кухню, принес горячий портвейн в высоких бокалах, аккуратно завернутых в плотные мягкие салфетки, чтобы не обжечь руки.
– Чтобы ты не простудилась насмерть, – пояснил он. – Тебе надо беречься. Холодрыга, а ты тут разгуливаешь…
– Присмотрись к их одежде, – сказала Эбби.
Альбом был коричневый, в потрескавшемся кожаном переплете, и такой огромный, что с трудом помещался на коленях у нее и Дэниэла. Фотографии, вставленные уголками в прорези, были в пятнах, с потемневшими краями.
– Хочу такую шляпу, – сказала она. – Я, кажется, в нее влюбилась.
Шляпа, монументальная, с бахромой, венчала внушительную даму с пышной грудью и рыбьими глазами навыкате.
– Да ведь это абажур у нас в столовой! – засмеялась я. – Хочешь, сниму его для тебя, только обещай пойти в нем завтра в колледж!
– Боже, – сказал Джастин, сидя на другом подлокотнике и заглядывая Эбби через плечо, – что за унылые физиономии! Ты, Дэниэл, ни капли на них не похож.
– Бог миловал, – сказал Раф. Он подул на подогретый портвейн, держа в одной руке бокал, а другой обняв меня за плечо; он, похоже, простил меня – или Лекси – за все. – В жизни не видал таких лупоглазых. Может, щитовидка у них барахлит, вот они и грустные.
– На самом деле, – начал Дэниэл, – и пучеглазие, и мрачные физиономии характерны для фотографий того времени. Скорее всего, это связано с длинной выдержкой. В фотоаппаратах Викторианской эпохи…
Раф уткнулся мне в плечо и захрапел, Джастин зевнул во весь рот, а мы с Эбби – я всего на долю секунды от нее отстала – заткнули уши и запели.
– Ладно, ладно, – улыбнулся Дэниэл. Никогда еще я не сидела к нему так близко. Пахло от него приятно, кедром и чистой шерстью. – Я всего-навсего вступился за своих предков. Так или иначе, есть тут один, в которого я уродился, – где же он? Вот этот.
Судя по одежде, снимок был сделан лет сто назад. Юноша вроде бы моложе Дэниэла, лет двадцати, на крыльце “Боярышника”, и дом тоже выглядит моложе – плюща на стенах нет, дверь и перила блестят свежей краской, каменные ступени не стерты. Сходство определенно прослеживалось – у юноши был тот же квадратный подбородок, тот же широкий лоб, даже еще шире из-за гладко зачесанных назад волос, те же узкие губы. Только юноша облокачивался на перила с ленивой, зловещей грацией – ничего общего с собранностью Дэниэла, – да и широко расставленные глаза смотрели по-другому: было в них что-то беспокойное, загнанное.
– Ого! – выдохнула я. Их сходство, одно и то же лицо, ожившее спустя век, томило меня; я бы позавидовала Дэниэлу, если бы не Лекси. – Ты на него и вправду похож.
– Только Дэниэл не в таком раздрае, – заметила Эбби. – А этого счастливым не назовешь.
– Но вы на дом полюбуйтесь! – ахнул Джастин. – Правда, красота?
– Это да, – улыбнулся Дэниэл. – Красота. И у нас он тоже засияет.
Эбби, поддев ногтем снимок, достала его из альбома, перевернула. На обороте было написано блеклыми чернилами: “Уильям, май 1914”.
– Как раз перед Первой мировой, – тихо сказала я. – Может, он там и погиб.
– Вообще-то, – Дэниэл взял у Эбби фотографию, вгляделся, – кажется, не погиб. Боже… Если это тот самый Уильям – а может, это и не он, в выборе имен мои предки фантазией не блистали, – значит, я о нем наслышан. Отец и тетушки о нем иногда вспоминали, когда я был маленьким. Если не ошибаюсь, он дядя моего дедушки. Уильям был у нас в семье… нет, не паршивой овцой, скорее скелетом в шкафу.
– И тут вы с ним похожи, – подметил Раф и тут же ойкнул – Эбби шлепнула его по руке.
– Он и правда воевал, – продолжал Дэниэл, – но не погиб, а вернулся с каким-то увечьем. Упоминать об этом избегали, потому напрашивается мысль, что он повредился в уме. Был какой-то скандал – подробностей не знаю, всё замяли, – но он лечился в санатории, а в те времена так могли и психушку назвать.
– Может, у него случился бурный роман с Уилфредом Оуэном?[16] – предположил Джастин. – В окопах?
Раф шумно вздохнул.
– Думаю, он пытался покончить с собой, – произнес Дэниэл. – Когда его выпустили, он, кажется, за границу уехал. Дожил он до глубокой старости – умер, когда я был маленьким, – и все же это не тот предок, на кого мечтаешь походить. Ты права, Эбби, – счастливым его не назовешь. – Он вставил фотографию обратно в альбом, пригладил кончиком пальца, перевернул страницу.
Горячий портвейн был густой и сладкий, с четвертинками лимона, нашпигованными гвоздикой, а плечо Дэниэла, теплое, мускулистое, касалось моего. Он не спеша листал альбом: пышные усы размером с хомячков, женоподобные хлыщи на фоне аккуратной грядки с пышной зеленью (Боже, вздохнула Эбби, вот как должна она выглядеть!), девочки-подростки с покатыми плечами. Некоторые сложением напоминали Дэниэла и Уильяма – рослые, крепко сбитые, с тяжелыми подбородками, которые шли мужчинам, а женщин не красили, – но большинство были низенькие, прямые, сплошь из острых углов – костлявые, носатые, с выпяченными подбородками.