Сходство

– А на заднем плане играла тихая музыка? – спросила я.

Шутка вышла так себе, но я очень старалась, и Эбби улыбнулась мне уголком рта, а на лице Джастина изобразилось облегчение.

– Чего ты там насмотрелась в больнице? – спросил Дэниэл.

– Да еще и надышала на меня, – проскулил Раф. – Слюнями обвешала. Меня будто изнасиловал морж, вымоченный в освежителе для туалета.

– У тебя не голова, а гнездилище ужасов, – заметил Джастин.

– Предлагала угостить меня стаканчиком, поговорить! Сказала, что мне нужно раскрыться! В каком это смысле?

– Похоже, это ее тянуло раскрыться, – вставила Эбби. – Так сказать.

Раф изобразил, что вот-вот сблюет.

– Все вы тут пошляки, – поморщился Джастин.

– Но я счастливое исключение, – отозвалась я. Участвовать в беседе было все равно что пробовать на прочность темный весенний лед. – Я девушка приличная.

– Ну… – Джастин лукаво улыбнулся мне, – не скажи! Но мы тебя и такую любим. Возьми-ка еще мяса, а то ешь как воробушек. Или не нравится?

Ура! Похоже, и аппетит у Лекси как у меня!

– Да что ты, глупенький, объеденье! – сказала я. – Ко мне аппетит еще не до конца вернулся.

– Ага, понял. – Джастин потянулся через стол, положил мне добавки. – Набирайся сил.

– Ты всегда был моим фаворитом, Джастин, – отозвалась я.

Джастин густо покраснел, и, прежде чем он уткнулся в свой бокал, по лицу его пробежала тень боли – я так и не поняла, в чем дело.

– Давай без глупостей, – сказал он. – Мы по тебе скучали.

– Я тоже, – отозвалась я и хитро улыбнулась. – В основном из-за скверной больничной кормежки.

– Узнаю нашу Лекси, – заметил Раф.

Мне показалось, Джастин хочет что-то добавить, но Дэниэл подлил ему вина, Джастин заморгал, побледнел и снова взялся за вилку и нож. Наступила уютная, сосредоточенная тишина, спутник хорошего ужина. Нарушал ее то шорох, то тихий протяжный вздох. Un ange passe, сказал бы мой дедушка-француз, ангел пролетел. Где-то наверху тихо, сонно пробили часы.

Дэниэл искоса глянул на Эбби – мельком, я с трудом уловила этот взгляд. Дэниэл был в тот вечер самым молчаливым. На видео он тоже говорил мало, но сейчас его молчание было иным – тревожным, сосредоточенным; то ли видеозаписи этого не передавали, то ли это что-то новое.

– Ну что, – спросила Эбби, – как себя чувствуешь, Лекс?

Все тотчас прекратили есть.

– Ничего, – ответила я. – В ближайшие две недели тяжести поднимать нельзя.

– А боли есть? – спросил Дэниэл.

Я дернула плечом.

– Мне выдали охрененные обезболивающие, но пока обхожусь без них. И шрама почти не останется. Внутри мне всё-всё заштопали, а снаружи всего-то шесть швов.

– Дай посмотреть, – сказал Раф.

– Ради бога… – Джастин отложил вилку. Казалось, он готов выскочить из-за стола. – Что ты за садист. Не хочу на них смотреть, спасибо большое.

– За ужином я их видеть точно не хочу, – сказала Эбби. – Не обижайся.

– Никто их и не увидит, – ответила я и, прищурившись, глянула на Рафа – к такому повороту я была готова. – Меня всю неделю щупали и тыкали, и если кто-то еще покусится на мои швы – палец откушу!

Дэниэл по-прежнему всматривался в меня.

– И правильно! – подхватила Эбби.

– У тебя точно ничего не болит? – У Джастина побелели губы, как будто ему при одной мысли самому сделалось больно. – Вначале-то наверняка болело. Сильно?

– Ничего у нее не болит, – оборвала его Эбби. – Она только что сказала.

– И спросить нельзя. В полиции говорили…

– Господи, ну она же попросила!


– Что? – встрепенулась я. – Что в полиции говорили?

– Думаю, – вмешался Дэниэл мягко, но властно и, повернувшись на стуле, глянул на Джастина, – пора сменить тему.

И вновь тишина, на сей раз не такая уютная. Раф скрежетнул ножом по тарелке, Джастин поморщился, Эбби взяла перечницу, тряхнула легонько, стукнула ею по столу.

– В полиции спрашивали, – сказал вдруг Дэниэл, глядя на меня поверх бокала, – вела ли ты дневник, записную книжку или что-то в этом роде. Я решил, что лучше нам ответить “нет”.

Дневник?

– Вот и правильно, – кивнула я. – Еще не хватало, чтобы в моих вещах рылись.

– Они и так рылись, – сказала Эбби. – Прости. Твою комнату обыскали.

– Вот черт! – возмутилась я. – И вы им позволили?

– У нас никто не спрашивал, – сухо ответил Раф.

– А вдруг у меня там любовные письма, или порнуха, или еще что-нибудь личное?

– Это им и было нужно.

– На самом деле они были неподражаемы, – сказал Дэниэл. – Полиция. Похоже, им было все до лампочки, просто отбывали обязанность. Я бы с удовольствием посмотрел на обыск, но не рискнул напрашиваться.

– То, что искали, все равно не нашли, – сказала я с торжеством. – Где он, Дэниэл?

– Представления не имею, – слегка удивился тот. – Думаю, там же, где ты его и хранишь.

И он вновь принялся за стейк.



Ребята убрали посуду, мы с Эбби сидели за столом и молча курили, и молчать с ней вдвоем было приятно. Из гостиной, куда вели большие раздвижные двери, слышны были шаги, тянуло дымком.

– Устроим спокойный вечер? – Эбби глянула на меня сквозь сигаретный дым. – Почитаем, и спать?

После ужина они отдыхали – играли в карты, слушали музыку, разговаривали, потихоньку приводили в порядок дом. Казалось, проще всего почитать.

– Отлично, – поддержала я. – Мне с диссертацией нагонять надо.

– Угомонись, – сказала Эбби с той же кривой усмешкой. – Ты первый день дома, времени у тебя вагон. – И, потушив сигарету, распахнула створчатые двери.

Гостиная оказалась огромной и неожиданно прекрасной. На фото видна была лишь ветхость, а очарование ускользало. Высокий потолок с лепниной по периметру; широкие половицы, нелакированные, кривоватые; жуткие обои в цветочек, местами ободранные, но из-под них проглядывают другие – розово-кремовые в золотую полоску, с тусклым шелковистым блеском. Мебель старинная, разномастная: обшарпанный карточный столик с инкрустацией из розового дерева, выцветшие парчовые кресла, длинный, неудобный на вид диван; полки ломились от книг – потрепанные кожаные переплеты вперемешку с пестрыми бумажными обложками. Люстры не было, лишь горели торшеры да потрескивал огонь в большом камине с кованой решеткой, и от него по углам, затянутым паутиной, метались тени. Словом, хаос – и в этот хаос я влюбилась, едва переступив порог.

Кресла, с виду уютные, так и манили, я уже направилась к одному из них, но тут в голове будто тормоз сработал. Я слышала стук собственного сердца. Я забыла, какое из кресел мое, забыла начисто. Ужин, блаженное безделье, уютное молчание наедине с Эбби, вот я и расслабилась.

– Я сейчас, – бросила я на ходу и юркнула в уборную – пусть остальные рассядутся, не оставив мне выбора, а дрожь в коленках уймется. Я отдышалась, голова снова заработала, и я вспомнила, где обычно сижу – в глубоком викторианском кресле для кормящих матерей, сбоку от камина. Фотографий мне Фрэнк показывал предостаточно. Это я должна была помнить.

Чуть все не испортила: села бы не в то кресло – и конец! И четырех часов бы не продержалась.

Когда я вернулась в гостиную, Джастин тревожно глянул на меня из-под нахмуренных бровей, но никто ни слова не сказал. Книги мои лежали на низком столике возле кресла: толстые исторические справочники, потрепанная “Джейн Эйр” поверх линованного блокнота, пожелтевший бульварный роман – Рип Корелли, “Охота на мужчин”, наверняка не для диссертации, но как знать, – на обложке воздушная красотка в юбке с разрезом, в чулке у нее пистолет (“Мужчины на нее слетались как мухи на мед – кто подлетит, того и прихлопнет!”). Ручка моя – синяя шариковая, с обгрызенным кончиком – лежала там же, где я ее оставила в среду вечером, не дописав предложение.

Спрятавшись за книгой, я украдкой наблюдала за остальными, не смотрит ли кто на меня с подозрением, но все углубились в чтение с привычной сосредоточенностью, внушавшей почти трепет. Эбби, сидя в кресле, а ноги поставив на расшитую скамеечку – ту самую, которую отреставрировала, – листала страницы, накручивая на палец локон. Раф сидел напротив меня, в другом кресле у камина, он то и дело откладывал книгу и наклонялся подбросить полено, пошуровать кочергой. Джастин лежал на диване с блокнотом на груди и что-то записывал, бурча себе под нос, пыхтя, озабоченно прищелкивая языком. Позади него на стене висел потрепанный гобелен, сцена охоты; казалось бы, Джастин в вельветовых штанах и очках без оправы совершенно не сочетался с фоном, но, как ни странно, выглядел он вполне уместно. Дэниэл сидел за карточным столиком в круге света от торшера, склонив каштановую голову, и не двигался, лишь нет-нет да и перевернет страницу. Тяжелые шторы из зеленого бархата были раздвинуты, и я представила, как мы выглядим со стороны, если наблюдать снаружи, из тенистого сада, – тихие, сосредоточенные, в отсветах камина; прекрасные и умиротворенные, будто из сна. На один пьянящий миг я позавидовала Лекси Мэдисон.

Дэниэл почувствовал мой взгляд, поднял голову и улыбнулся мне. Впервые за все время я увидела его улыбку, она дышала неотразимой суровой нежностью. И он вновь склонился над книгой.



Спать я легла рано, часов в десять, – отчасти ради роли, отчасти, и тут Фрэнк был прав, потому что выдохлась. Мозг мой ощущал себя так, будто поучаствовал в интеллектуальном триатлоне. Я закрыла дверь спальни Лекси (нежный запах ландыша тотчас окутал мою шею, тревожный, любопытствующий), прижалась спиной к ней. Думала, и до кровати не доберусь, сползу по стенке и усну, не успев даже рухнуть на ковер. Первый день дался тяжелее, чем во время прошлой операции, и не из-за того что я старею, теряю форму, и не по другим лестным причинам, которые назвал бы О’Келли. В тот раз первую скрипку играла я – решала, с кем общаться, определяла дистанцию. А теперь Лекси уже за меня все решила и выбора мне не оставила, надо было строго следовать ее правилам, напряженно вслушиваться, словно сидишь в старых трескучих наушниках, а она отдает распоряжения.

Чувство, что командую здесь не я, было мне знакомо по прошлым делам, из самых неприятных. Почти все они плохо закончились. Но в них тон задавал убийца, всю дорогу нас опережая на несколько шагов. Впервые мне попалось дело, где всем заправляла жертва.

Впрочем, кое в чем сейчас было проще. Тогда, в Университетском колледже Дублина, от каждого моего слова оставался неприятный осадок, мерзкое послевкусие, как от плесневелого хлеба. Я уже говорила, не терплю вранья. А на этот раз каждое слово оставляло свежий привкус правды. Напрашивались лишь два возможных объяснения: либо я безбожно себя обманываю (без самооправданий спецагенту не прожить), либо, если отвлечься от голых фактов, на самом глубинном уровне я не лгу. Если нигде не сфальшивить, то почти каждое слово мое – правда, только не моя, а ее, Лекси. Пожалуй, разумнее всего, решила я, отклеиться от двери и лечь спать, пока окончательно не увязла в рассуждениях.

Спальня располагалась наверху, в глубине дома, напротив комнаты Дэниэла, над комнатой Джастина. Не слишком просторная, но и не слишком тесная, с низким потолком, простенькими белыми занавесками и шаткой узкой кроватью из кованого железа, которая заскрежетала, как старинный бельевой каток, едва я присела, – если Лекси умудрилась на ней забеременеть, аплодирую стоя! Кровать была застлана свежевыглаженным синим покрывалом, кто-то постелил чистое белье. Мебели было немного: полка с книгами, узкий деревянный шкаф с жестяными бирками внутри (ШЛЯПЫ, ЧУЛКИ), дешевая тумбочка с пластиковой лампой, старый туалетный столик с пыльной резьбой и трельяжем, отражавшим мое лицо под самыми неожиданными, пугающими углами. Я подумывала завесить зеркало простыней или чем-нибудь еще, но пришлось бы объяснять почему, к тому же меня не оставляло чувство, что отражение продолжит жить отдельно от меня, сколько его ни занавешивай.

Я открыла чемодан, чутко вслушиваясь в звуки на лестнице, достала свой новый револьвер и пластырь для повязок. Даже дома я сплю с револьвером наготове – старая привычка, и в чужой спальне совсем не хотелось ей изменять. Револьвер я приклеила пластырем к тумбочке сзади – близко, но не на виду. На той стороне тумбочки ни пылинки, ни паутинки – здесь до меня побывали криминалисты.

Перед тем как облачиться в голубую пижаму, я сдернула фальшивую повязку, отцепила “жучок” и затолкала всю эту сбрую на дно чемодана. Пусть Фрэнк рвет и мечет, мне плевать, у меня свои резоны.

Первая ночь на новом месте во время спецоперации никогда не забывается. Весь день держишь себя в руках, следишь за собой так же зорко и неумолимо, как и за всеми вокруг, но ночью, когда лежишь одна в незнакомой постели, в комнате, где даже сам воздух кажется не твоим, можно позволить себе немного расслабиться, провалиться в сон и в чужую жизнь, словно камешек в прохладный зеленый омут. Даже если опыта у тебя нет, догадываешься, что в этот миг с тобой случится необратимое и наутро проснешься уже другим человеком. Мне надо было войти в новую жизнь, не прихватив с собой ничего из моей собственной, как в сказках дети дровосеков снимают амулеты, чтобы попасть в зачарованный замок, как новообращенные в древних культах проходили обряды посвящения нагими.

На полке я нашла старинное иллюстрированное издание сказок братьев Гримм, прекрасное, хрупкое, и взяла с собой в постель. Это был подарок Лекси на прошлый день рождения от Великолепной четверки, на форзаце выведено перьевой ручкой, летящим наклонным почерком (наверняка писал Джастин): 1.3.04. С днем рождения, МАЛЫШКА! (Ну когда же ты наконец повзрослеешь?) С любовью… – и четыре подписи.

Я сидела в постели с книгой на коленях, но было не до чтения. Из гостиной долетали приглушенные голоса, а за окном не спал сад: то листья зашелестят на ветру, то залает лисица, то ухнет сова; всюду шорохи, посвисты, хруст. Я оглядывала странную комнатку Лекси Мэдисон и прислушивалась.