Шешель и шельма

Для Стевана самым важным оказалось то обстоятельство, что чары хоть и позволяли менять внешность до неузнаваемости, но изменить человека радикально не могли. Черты лица, цвет волос и кожи, родинки и родимые пятна, голос, совсем незначительно — комплекцию. То есть как минимум рост и сложение у нее должны были остаться прежними. Многого это не давало, все-таки Чарген никакими особыми приметами в этом вопросе не отличалась — среднего роста, нормального, как обычно говорят, сложения, — но немного сужало круг.

Так что после разговора с магом Шешель опять погрузился в свою картотеку дел о мошенницах. Сами дела объединять в одно ему никто не позволил бы, все же к этому подталкивала только личная паранойя следователя, но никто не запрещал ему содержать на рабочем месте свой комплект выписок из дел. Иногда из этого комплекта исчезали отдельные записи, потому что коллеги по всей стране не дремали, да и личная охота Стевана тоже нередко приносила плоды.

Сейчас у него имелось около полусотни дел разной степени давности со всего Ольбада. Как таковых, случаев мошенничества по всей стране было на порядок больше, но отбирал из них Стеван далеко не все. Только те, где молодая женщина действовала без сообщников, жертвами становились богатые мужчины, а преступница исчезала с большой суммой денег. И в конце концов выяснялось, что личность ее была фальшивой.

Пятьдесят нераскрытых дел, и еще множество — даже не заведенных, потому что жертвы таких преступлений порой не понимают, что стали жертвами обмана, а сознавая это — не заявляют в стражу, не желая выставить себя дураками.

Самое мерзкое преступление — когда жертва чувствует себя виноватой. Даже воры, грабители и убийцы не вызывали у Стевана такого отвращения, как вот эти. Мошенничество, домашнее насилие, изнасилование… У Шешеля порой отчаянно чесались руки вправить мозги именно пострадавшим, которые мялись и сомневались, а стоит ли, а надо ли, а может… Не может! Но, увы, закона о принудительной отправке таких вот неуверенных граждан на лечение к мозгоправам не существовало и существовать не могло, и Стевану оставалось только стискивать зубы и стараться быть вежливым с ними.

Мошенницы… Отношение к ним у Шешеля было особым, для него Кокетка стала этаким символом, персонификацией общего зла. Да, следователь сознавал, что вот эта его деятельность — ношение воды в решете. Попытка стащить в кучу и связать совершенно разные истории, собрав их по выдуманным признакам. Не было и не могло быть одной-единственной злодейки, обманувшей всех, таких преступниц прорва — была и будет.

Он даже понимал, что в его отношении есть маниакальные, нездоровые нотки, понимал причину их появления и очень старался не перегибать. Никогда не переходил с пойманными преступницами на личности, держался холодно и отстраненно, не пытался повесить на них то, к чему они точно не могли быть причастны. Слишком легко было увлечься и начать подгонять условия задачи под имеющийся ответ.

И даже сейчас, поймав за руку Чарген Янич, Стеван сознавал, что нашел всего лишь одну из многих. Да, с Ралевичем — явно не первое ее дело, недаром она как минимум пять лет прожила под чужим именем. И он обязательно найдет другие эпизоды, и будет их не один и не два, тут следователь полностью доверял своему чутью. Да, девица очень ловкая, и вряд ли среди… представительниц ее профессии много настолько талантливых магов, способных так ловко менять маски. И под образ из газет она подходила идеально, спору нет, и коллеги могли с удовольствием и полным на то правом подтрунивать над Шешелем, который столько ловил и наконец поймал свою Кокетку.

Проблема в том, что сам Шешель, что бы он кому ни говорил, уже слегка поостыл и прекрасно понимал, насколько все это далеко от истины. Нельзя поймать собирательный образ. И когда он посадит Чарген Янич, легче не станет, как не становилось и в прошлые разы. И, в сущности, ничего с вынесением для нее приговора не изменится — ни для мира, ни лично для Стевана.

Кажется, именно это злило его больше всего, куда сильнее интереса к женщине: понимание собственного бессилия. В очередной раз.





ГЛАВА 9

Недооценка чувств как недооценка противника — верный шаг к поражению




Утро следующего дня Стеван Шешель встречал на привычном месте, в рабочем кабинете. Следователь нередко задерживался допоздна и ночевал здесь, на диване, ленясь ехать домой среди ночи, поэтому тут имелось все необходимое. Впрочем, сейчас на месте его удержали другие соображения, работы оказалось не так уж много, и утро выдалось спокойным, так что следователь позволил себе никуда не спешить. Он принял душ в душевой на первом этаже, побрился и надел свежую рубашку, потом плотно позавтракал в неизменном кафе напротив, которое давно уже облюбовали сотрудники СК и где некоторых из них, включая Шешеля, отлично знали в лицо.

После такого размеренного и приятного утра Шешель почувствовал себя гораздо лучше. Да, настроение по-прежнему оставалось паршивым, но Стеван, по крайней мере, перестал дергаться и злиться на себя и окружающий мир. Он сформулировал проблемы, установил их причины и морально настроился их изживать — вполне неплохие входные данные, как считал сам следователь.

Сидящая в изоляторе женщина по-прежнему пыталась занять его мысли и вызывала противоречивые порывы, но справляться с этим всем на ясную голову оказалось гораздо легче, особенно если занять эту самую голову чем-то полезным. То есть, конечно, работой.

Телефон всю ночь и утро смирно помалкивал, но это было предсказуемо: сегодня дежурил не Шешель, поэтому по срочным вопросам, если такие возникли в нерабочее время, дергали кого-то другого. С его собственными делами за ночь, конечно, тоже ничего не прояснилось, поэтому после непривычно спокойного завтрака Стеван занялся не менее спокойной работой: оформлением и приведением в порядок документов. Составил письменный отчет по командировке в Регидон, решил десяток мелких, но очень важных бюрократических вопросов, навел порядок на столе и сдал несколько залежавшихся с прошлых дел папок в архив.

Где-то между всеми этими событиями принял сообщение из воздушного порта о том, что в город прибыл Хован Живко, но на планах на день все это никак не сказалось.

Потом — неслыханная радость! — он сумел так же своевременно, по-человечески пообедать и только после этого отправился в контору нотариуса, где в два часа дня планировалось оглашение завещания. Очень редко в практике господина Сыщика выдавались такие размеренные тихие дни, ощущение было странным и почти пугающим.

В солидном кабинете солидного нотариуса, а контора была старой и с отличной репутацией, собралось кроме самого хозяина и приведенного туда долгом службы Шешеля пять человек. Три персоны были следователю знакомы, включая основного подозреваемого: родственники покойного.

Пара дальних родственников выглядела сдержанно-спокойными. Печаль они скорее изображали, чем действительно испытывали. А вот Хован Живко казался исключительно мрачным и совсем не тянул на счастливого наследника большого состояния. Надо сказать, выглядел он паршиво: запавшие глаза в обрамлении темных кругов, вертикальная складка на лбу, скорбно опущенные уголки губ — мало общего с тем словесным портретом, который нарисовала Цветана. То есть Чарген. Приукрашивать родственника Ралевича у нее не было никакого резона, значит, Живко изменился за последние дни совершенно самостоятельно. Кажется, он был пьян или мучился тяжелым похмельем, наверное, всю дорогу на дирижабле пил не просыхая. Неужели так подавлен смертью родственника?

Еще двоих присутствующих, пожилого мужчину и тучную женщину с одышкой, Стеван не знал. Последняя, кажется, плакала вполне искренне.

— Ну вот, все в сборе, не будем затягивать, — заговорил нотариус. — Тем более завещание очень краткое и никаких особых условий не содержит.

По итогу оглашения кормилице, женщине с одышкой, и бессменному управляющему загородным поместьем, незнакомому пожилому мужчине, отходила приличная сумма денег содержания и некий «Зеленый дом» соответственно. Вдове кузена предназначался чайный сервиз, какая-то картина и альбом с фотографиями, а двоюродному дядьке — пара серебряных подсвечников и бочонок брадицы. Кажется, в последнем заключалась какая-то им двоим понятная издевка, потому что мужчина скривился и тихо ругнулся себе под нос, но терять лицо и спорить, к счастью, не стал, чем Шешеля приятно удивил. Тому нередко доводилось присутствовать при вот таких оглашениях, и наследники регулярно устраивали грандиозные свары. Порой их приходилось разнимать именно следователю, а иной раз и вызывать стражу в помощь.

Все остальное движимое и недвижимое имущество, ценные бумаги и обязательства по ним, а также прочая, прочая и прочая отходили Ховану Живко. Тот, услышав заключение, расхохотался, но совсем не радостно — зло, нервно.

— Что-то не так, господин Живко? — осведомился нотариус. — Вас что-то не устраивает?

— Да нет, все прекрасно, — осклабился тот. — Жалею вот… дядю. Он сдох, а мне теперь разгребать.

— Желаете отказаться от наследства? — вопросительно поднял брови хозяин кабинета.

— Нет, отчего же? Приятные мелочи, зачем отказываться…

— Про эти приятные мелочи есть дополнение у меня, — вставил Шешель. — Вот, ознакомьтесь, судебное постановление. На движимое и недвижимое имущество господина Ралевича до окончания следствия наложен арест, так что, боюсь, наследникам придется немного повременить со вступлением в наследство. Но если по приговору имущество не будет изъято в пользу Ольбада, вы, конечно…

На этом месте его прервал Живко новым приступом того же жутковато-истерического смеха.

— Ну, дядюшка, ну, сволочь!

— Но позвольте, какой арест? Ведь его убили! — растерялась родственница.

— Тут преступник несколько поторопился. Павле Ралевич подозревался в государственной измене.

Женщины ахнули, даже нотариус заметно растерялся — в подобном он своего клиента явно не подозревал. Только Хован как-то странно хрюкнул от смеха, а Шешель продолжил:


— Вас, господин Живко, я прошу проехать со мной для дачи показаний.

— Поехали, гулять так гулять! — сквозь истерику вновь хрюкнул тот и явно с трудом поднялся.

И Стеван порадовался, что не решил прогуляться пешком, все же тут было недалеко, а взял машину с водителем, предполагая по результатам оглашения завещания арест-другой. Вряд ли Живко дошел бы куда-то в своем нынешнем состоянии. Вблизи от него действительно сильно несло перегаром, но, кажется, Хован был достаточно в себе, чтобы отвечать на вопросы.

Истерический смех душил его до машины, а когда мужчины сели, новоиспеченный наследник мрачно нахохлился в углу дивана, невидящим взглядом сверля проплывающие мимо дома.

Дорога много времени не заняла, подготовка необходимого для разговора — тем более. Допросных в здании комитета хватало, отловить машинистку для записи — дело пары минут, и хотя отвлеченная от собственных дел женщина метала взглядом молнии, но без возражений заняла место в углу у штатной машинки и затрещала ею, заправляя бумагу.

— Приступим, — дождавшись кивка готовой к бою машинистки, заговорил Стеван.

Какое-то время заняли общие, нужные для протокола вопросы — отсылка к делу, фамилия следователя, имя, род занятий свидетеля… Обвинения ему выдвигать Шешель не спешил: в конце концов, против Живко никаких улик, только теоретическая возможность и видимый мотив.

— Какие отношения связывали вас с Ралевичем? Только рабочие или все-таки дружеские?

— Дружеские! — Хован презрительно фыркнул. — С этим? Да он только деньги свои ценил да камушки. На кой они ему только нужны были, солить, что ли?.. Все мало было!

— А вы на него из любви к искусству работали? — усмехнулся Стеван.

— Да вы не путайте, — отмахнулся Живко. — Без денег дерьмово, это верно. Но вот вам, вам зачем нужны деньги?

— Предположим, на жизнь.

— Ну да. Ну конкретно? Ну пожрать, так, чтобы вкусно и что хочется. Ну одеться хорошо, чтобы удобно, и красиво, и задница не чесалась. Ну жилье. Ну чтобы хорошее, просторное. Ну бабы, да, удовольствие дорогое — цацки им, шмотки, цветы там с ресторанами. Ну путешествия, мир посмотреть, вроде интерес. Ну кто-то играет, там азарт. Кто-то марки собирает, состояния спускает. Там болезнь, но там хоть понятно куда.

— А Ралевич?

— А пес его знает. Он деньги не тратил. Ну, то есть тратил, конечно, жить хотел хорошо. Но все время хотел больше. Он… Ну не знаю, деньги коллекционировал, что ли? Он их набирал ради цифры. Видит большую цифру в банковской выписке, смотришь на него — ну кончит же сейчас от счастья, простите, барышня. И большие деньги он тратил только с одной целью: сделать еще больше. И больше, и больше… И жаден был как не знаю кто. Если видел возможность хоть медяху где выкроить — опять счастье.

— То есть, выходит, наследство он оставил вам приличное?

— Да-а, наследство! — истерично хохотнул Живко. — Слушайте, а давайте вы его все себе возьмете, а? Только вы мне охрану хорошую дайте! И увезите куда подальше, чтоб ни одна собака не нашла, а?

— Кого вы так боитесь? — вопросительно вскинул брови Шешель.

— Этих… — Он мотнул головой. — С которыми Павле в Норке связался. В Норке-то они в Норке, а только и здесь не без рук и ушей. Они ж с меня шкуру спустят, если я им деньги не отдам…

— Так. Давайте-ка немного назад. Во что такое влез Ралевич и что он кому должен? Вы же сейчас не только про кражу артефакта?

— А-а… — протянул Хован. Помялся, помолчал, а потом вдруг опять хохотнул и махнул рукой. — А и верно, да пес с ними! Все одно не жить, а так вы, может, хоть кого поймаете…

И Живко принялся за рассказ, на удивление обстоятельный для нынешнего его состояния.

До определенной поры прижимистость Ралевича приносила пользу не только ему, но и всей «Северной короне»: он изыскивал очень удачные, разумные способы сэкономить. Находил малоизвестных, но старательных поставщиков, придумывал интересные торговые схемы — без криминала, но более выгодные.

А потом на представительство в Норке вышли местные воротилы. Конкретно — Смит, который занимался там камнями, в том числе крадеными. Никаких угроз и попыток вытеснить ольбадцев со своего рынка, наоборот, клан предложил выгодное дело. И купил Ралевича с его жадностью с потрохами: в чистые по бумагам камни по дешевке тот вцепился клещом.

Дальше — больше. Дошло до любимого дела всех трансокеанских компаний — контрабанды. Камни стали еще дешевле, денег стало еще больше. К безобидным, в общем-то, камням потихоньку добавились вещицы посложнее и посерьезней — украшения, после и вовсе артефакты.

А потом на него вышел Рофель. И Рофель хотел заполучить «Щит», предлагая за него такие деньги, что Ралевич согласился не раздумывая. Его уже не остановила ни организация разбойного нападения, ни вывоз секретной разработки, который автоматически приравнивался к измене.

На обещанные Рофелем деньги Ралевич договорился о поставках со Смитом, заверив, что отдаст эту сумму, когда приедет. В итоге он не привез Рофелю «Щит», хотя взял немалый задаток, не отдал остальные деньги второму клану, которому передал тот самый задаток, и получил заказанный товар. А потом умер. И Живко, как единственный его посредник, которого прекрасно знали оба клана, оказался в глубокой заднице.

Шешель даже искренне ему посочувствовал. Конечно, парень и сам виноват, потому что работать на увлекшегося уголовщиной дядю его никто не заставлял, но все-таки огреб он гораздо сильнее, чем заслуживал. Нетрудно было понять его нервное состояние и попытку забыться в бутылке.

Правда, из числа подозреваемых его пришлось официально вычеркнуть: при таких вводных и таких последствиях он никак не мог грохнуть дядю ради наследства. Вот после того, как тот расплатился бы с обоими кланами, — другое дело, но не сейчас. И уж тем более не оставил бы «Щит» молодой вдове: Живко прекрасно знал, как выглядит артефакт, и знал, что тот находится на руке у жены Ралевича. И даже подтвердил предположение самого Шешеля, что женился дядя в первую очередь для того, чтобы можно было вывезти артефакт, не привлекая к нему внимания.

— А откуда вообще Рофель узнал про «Щит»?

— Не знаю. Что, неужели не нашли утечку? — удивленно вскинул брови Живко. — Правда не знаю, он на Павле сам вышел. Мне кажется, понял, что тот из-за денег удавит родную мать, да еще артефактор, да еще мотается туда-сюда — хороший кандидат. А откуда узнал — не говорил.

— Как думаете, кто мог убить Ралевича? — задал Стеван закономерный вопрос.

— Да пес знает, — передернул плечами Хован. — Но я бы с ним потолковал, да, с-с… — Он не удержался от пары грязных ругательств и извиняться на этот раз не стал. — Может, и правда, девка эта?

— Зачем ей это? — искренне полюбопытствовал Шешель. Вдруг услышит что-то новое?

Живко рассеянно пожал плечами.

— Может, он ее с мужиком застукал? Девка уж больно хороша, не верю я, что она за Павле по большой любви вышла. Ну разве что по любви к деньгам. — Он неприятно хихикнул.

— А Ралевич верил?