Шале

* * *


С этого начались худшие годы в моей жизни. Оказалось, что у Ронды рак груди, и она больше не может брать приемных детей, потому что проходит химиотерапию. И хотя жизнь с мамой была нестабильной и непредсказуемой, в глубине души я все равно чувствовала, что она любила меня. И я ее любила. У меня был свой дом, и была мама. Без нее и без Ронды я чувствовала, будто лишилась вообще всего.

Мои новые опекуны оказались приятными людьми, но они предпочитали брать детей постарше, как я. А многие другие дети, попавшие в эту систему, пережили немало всего тяжелого, отчего, конечно, изменились. Сандра и Терри были хорошими и старались создать семейную атмосферу, в которой я росла у Ронды, но между моими временными братьями и сестрами царили такие ненависть, насилие и жестокость, что порой мне было страшно возвращаться домой. Когда один из мальчиков попытался ко мне приставать, меня перевели в другую семью. Ронда по-прежнему не могла меня взять, но мы с ней поддерживали связь. Я продолжала кочевать от одних опекунов к другим. Некоторые были лучше других, но я все равно чувствовала, что это временно, и мечтала о собственном доме.

Я пошла по стопам мамы и начала резать себя. Только так я что-то чувствовала. Так, или позволяя мальчикам и мужчинам, которых едва знала, трогать меня непристойным образом, хоть я и была практически ребенком. Мне нравилось ощущать над ними власть, вот только потом я казалась себе грязной. Мне снились странные сны про то, как я причиняю боль другим людям, и я просыпалась возбужденной. Своим психотерапевтам я никогда об этом не рассказывала — не знала, нормально это или нет, и не хотела, чтобы меня заперли в госпитале, как маму когда-то.

Бывало, я злилась на нее за то, что она натворила. Почему бросила меня? Неужели ей было все равно, что со мной произойдет, если я останусь одна на целом свете, когда мне всего пятнадцать?

Но в основном я злилась на брата моего отца. Каждый раз, закрывая глаза, я видела мамино лицо, когда она рассказывала мне, что он сделал, — полное ненависти. А еще разочарованное и несчастное. Это была не ее вина — она ничего не могла поделать со своей болезнью. Виноват был он — отцовский брат, — ответственный за его смерть. Он разрушил ее жизнь.

Если б не он, ничего этого не случилось бы. Мама не бросила бы университет, получила бы хорошую работу. Вышла бы замуж за моего папу. Я выросла бы в нормальной семье. Может, мы поселились бы в горах, где, как она говорила, жил папа, и я провела бы детство на фоне идиллических сельских пейзажей, а не кочуя из одной приемной семьи в другую. А может, у нас был бы большой дом с садом где-нибудь в Сюррее, и папа работал бы в банке, а мама дома, например, делала бы украшения, чтобы проводить больше времени со мной. Мы бы вместе пекли пироги и одалживали друг у друга косметику. Ездили бы в отпуск в жаркие страны, жили на вилле, окруженной оливами, с большим бассейном. Иногда мы, конечно, ссорились бы, но сразу же мирились и вместе смотрели телевизор. Мама была бы нормальной, и я тоже. Мама никогда не стала бы такой, если бы папа не умер. Если бы брат его не убил — как мама сказала. Это он виноват во всем.

Уилл Кэссиобери. Мама, в конце концов, назвала мне его имя — прежде чем умереть. Может, она уже тогда решила покончить с собой? И поэтому сказала мне? Наверное. Думаю, мама все заранее спланировала. Получается, она хотела, чтобы я отомстила. Сама она не смогла, потому что он довел ее до болезни, — но я должна была сделать это вместо нее.

Вдохновленная этой мыслью, я вбила фамилию отца в «Гугл». Быстро просмотрела результаты, но ничего не нашла про Уилла Кэссиобери, погибшего в результате несчастного случая в горах. Впрочем, когда он умер, газеты еще не выходили онлайн — по крайней мере, в полной версии, как сейчас.

Однако должны были существовать другие методы поиска, и я решила ими заняться. Как-то же люди находили информацию до появления интернета. Вот и я найду.

Мама, я тебя не разочарую.





* * *


Я проводила много времени в библиотеке. Своим приемным родителям я говорила, что занимаюсь, а поскольку часто меняла и дома, и даже школы, то никто не обратил внимания, что мои оценки становятся хуже. Я по-прежнему редко прогуливала уроки, но все свободное время посвящала поискам информации об отце, так что перестала делать домашние задания. Они казались мне неважными по сравнению с этим.

Поскольку я не знала точной даты происшествия и даже места — только что это было на лыжном курорте, — у меня ушло немало времени, чтобы найти хоть какое-то упоминание о папе. Оказалось, что на лыжных курортах люди гибнут чаще, чем я себе представляла. И даже те немногочисленные упоминания о моем отце и его смерти, которые мне удалось обнаружить, были до обидного короткими, с минимумом деталей. Казалось, что для всего мира смерть отца была всего лишь статистическим фактом, еще одним трагическим инцидентом в череде других, отчего я злилась еще сильнее.

Наконец, мне попалась заметка в «Дейли мейл», где упоминались и мой отец, и его брат, Адам. Еще там говорилось про мою маму и девушку брата, которую звали Нелл Эррера. Статья сообщала, что будет проведено расследование, и я решила поискать еще — наверняка о расследовании тоже писали в прессе. Там упоминалось, что они катались с инструкторами, но их имен не называлось.

Я продолжила поиски и наткнулась на статью о расследовании в журнале на микрофишах про горнолыжный спорт. Двое инструкторов были британцами, и в этой статье упоминались их имена. Автор статьи писал, что на свет выплыли кое-какие «недочеты», но обвинений не последовало. От этого я опять разозлилась. Никакого наказания за то, что инструктор не смог защитить человека, находившегося под его присмотром. За то, что тот погиб.

Я вбила имена инструкторов в «Гугл». Одного мне удалось найти. И тогда у меня начал складываться план…





40




Январь 2020 года, Верхняя Савойя, Франция

Адам



Из-за детского плача, жалоб неудавшихся курортников и появления новых бездомных и бродяг, которых всю ночь продолжали доставлять в спортзал, я едва смог поспать. Кроме того, меня донимали мысли о том, что мне предстоит по приезде в Ла-Мадьер. Чего от меня ожидают. И что мне придется сделать.

Я много о чем жалею, вспоминая то путешествие. Будь у меня возможность вернуть время назад, я поступил бы по-другому. В первую очередь, мне вообще не надо было ехать. Либо ехать только с Нелл. Так было бы куда проще — не пришлось бы жить в том жутком шале, которое выбрал Уилл, чтобы не смущать свою подружку, не привыкшую к роскоши… Как там ее звали? Лия? Лиза? Что-то в этом роде. Она была хищница — карабкалась изо всех сил по общественной лестнице. Я прямо видел, как ей не терпится запустить свои цепкие коготки в моего братишку. Чего стоил один ее простонародный акцент и неумение держать в руках вилку!

Естественно, Уиллу я этого не говорил — он втрескался в нее по уши, бог знает почему. Да, она была хорошенькая, но ничего особенного — по крайней мере, на мой взгляд. Вот только меня никто не спрашивал.

Я понимаю, что в ту поездку повел себя… скажем так, не совсем достойно. С учетом недавней кампании в интернете, #MeToo, за которой я не особо следил, находясь в Таиланде, люди, конечно, могут решить, что я ее принудил. Напал на нее. Даже изнасиловал.

Но нет. Все было не так. Абсолютно. Я видел ее насквозь, когда она строила из себя невинность в их с Уиллом комнате, притворяясь, будто не хочет меня. Она хотела. Весь день явно это демонстрировала. И вообще, я знаю такой тип. Она расплевалась бы с Уиллом в мгновение ока, подвернись ей кто-нибудь другой, с загородным домом и возможностью надеть ей на палец бриллиантовое кольцо, которым можно похвастаться перед подружками.

Но какой смысл думать о ней сейчас… Луиза. Вот как ее звали — по крайней мере, так она представилась. Могу поспорить, на самом деле ее имя было Луиз. Наверняка она сейчас замужем, с двумя детьми. И до сих пор отчаянно притворяется не той, кто есть на самом деле, как в наши каникулы. Уверен, что она нашла кого-то вроде Уилла или, скорее, вроде меня — из нас двоих я всегда был нацелен на лучшую работу и высокий заработок.

Я ем свой завтрак — на удивление вкусные круассаны от Красного Креста и кофе, — сидя на раскладушке и наблюдая за тем, как возмущенные туристы осаждают бедняг-менеджеров, требуя больше информации.

Естественно, я отличаюсь от этих людей. В глубине души я по-прежнему надеюсь, что расчистить дорогу не удастся, поэтому нас посадят в автобусы и отвезут назад в аэропорт, извинившись за неудобства — мол, в этот раз в горы никак не попасть.


Я уже примирился с тем, что случилось. Да, это мне пришла в голову идея покататься в тот день, но все, что произошло на горе, — не моя вина. И я не позволю, чтобы случай двадцатилетней давности разрушил мою жизнь. Чего бы мне это ни стоило.





41




Ранее



Прямо перед выпускными экзаменами я бросила школу. Мне надоело учиться, да и успеваемость упала, потому что я перестала делать домашние задания и прогуливала уроки, чтобы больше времени посвящать поискам. Мама была умная и училась в Оксфорде, и куда это ее привело? Бо́льшую часть жизни она была несчастна и покончила с собой, бросившись с многоярусной парковки. Так какой в этом смысл? Нет, учеба не для меня.

Вместо нее я записалась на кулинарные курсы. Анна мне помогла. Она удивилась, что я хочу уйти из школы, когда экзамены на носу, и сказала, что, по ее мнению, у меня был потенциал. Анна знала меня с детства, и хотя, как бы ни печально это звучало, помогать мне было частью ее работы, она стала для меня самым близким человеком, если не считать Ронды, которая так сильно болела, что мне не хотелось обременять ее своими проблемами. Я знала, что мне очень повезло иметь поддержку в лице Анны. Она всегда советовала мне следовать за своей мечтой, поэтому, когда я сказала, что хочу стать поваром, с радостью устроила меня на курсы.

И хотя поначалу я выбрала эту профессию, просто чтобы сводить концы с концами, после начала учебы с удивлением обнаружила, что мне нравится готовить — и я отлично справляюсь. В моих временных «домах» я готовила редко, но сам процесс смешивания простых ингредиентов и получения из них чего-то другого, вкусного, приносил мне удовлетворение. Больше всего я полюбила печь; делать сложные торты и украшать их, экспериментируя с необычными вкусами. В этом было нечто успокаивающее. Думаю, мои многочисленные психотерапевты сказали бы, что выпечка — символ домашнего очага, которого мне не хватало в детстве. Наверное, так оно и было. А может — опять же, — и нет.

Готовить несладкие блюда мне нравилось тоже — подбирать сочетания трав и специй для конкретного вида мяса или рыбы, придумывать интересные вегетарианские и веганские рецепты.

Кроме готовки, я заинтересовалась цветами и растениями — как, например, собирать одуванчики и крапиву, варить из них суп или добавлять в чай, как собирать ягоды на живых изгородях, даже в городе, и определять, какие из них можно есть. Как и где искать грибы, как их готовить, как отличать ядовитые. Это была моя любимая часть курса.





42




Январь 2020 года, Ла-Мадьер, Франция

Хьюго



Мы сидим за очередной настольной игрой. Саймон уже порядком пьян. Иниго наверху продолжает кричать. Кэсс сидит в кресле, листая журнал, хотя, похоже, она его не читает, а просто смотрит несчастным взглядом в окно на сыплющийся с неба снег. Я начинаю понимать, что имела в виду Реа, — у меня самого уже клаустрофобия.

Милли приносит новый поднос с пирогом и кофе и ставит его на стол.

— Всё в порядке? — спрашивает она. Все невнятно бормочут нечто утвердительное.

— Судя по всему, завтра покататься не получится, к моему большому сожалению. Но дорогу к вечеру должны открыть, так что ситуация постепенно налаживается, — добавляет Милли. — И еще: у меня к вам вопрос.

Все поднимают головы, сразу заинтересовавшись.

— Вы помните, Кэмерон предложил поселить у себя брата того человека, которого нашли мертвым в снегу? Так вот, к несчастью, в единственном свободном шале сломалось окно, и туда нанесло снега, так что дом пострадал от воды. Кэмерон просил узнать у вас, не согласитесь ли вы разместить его здесь, в запасной спальне. Я понимаю, что это может быть неудобно, но ведь бедняга и так натерпелся: сейчас он находится в школе, которую временно превратили в убежище для прибывающих. Ему предстоит опознать тело погибшего брата, и Кэмерон не хочет, чтобы он, приехав, остался без жилья, поэтому…

— Да все нормально, — восклицает Саймон, отпивая еще один добрый глоток красного вина. — Вот же бедолага!.. Это самое меньшее, что мы можем для него сделать. Тут куча места.

— Нет! — кричит Реа.

Все взгляды устремляются на нее.

— То есть я хочу сказать, мне очень жаль, но меня такой вариант не устраивает, — добавляет она более сдержанно. Я замечаю слезы у нее в глазах.

— Это почему? — рявкает Саймон, меряя ее уничижительным взглядом. — Шале огромное. Мы и не заметим, что он здесь. И вообще, это всего на день или два, так ведь? Брось, Реа! Прояви хоть каплю милосердия. — Он снова отпивает вина. — Серьезно, нам же ничего не стоит.

— Дорогая? — обращаюсь к ней я. — Всё ведь в порядке, правда?

На мой взгляд, она ведет себя неразумно, и мне не хотелось бы, чтобы Саймон подумал, будто мы с ней неспособны поддержать человека в беде. Не то чтобы сам он был особо заботлив — по крайней мере, я этого не замечал, — но кто знает…

Реа разворачивается на каблуках и, вся красная, убегает вверх по лестнице. Я не знаю, расстроена она или злится, но в любом случае не понимаю ее реакции. Мне неловко, что она повела себя так перед Саймоном, и я чувствую, что должен извиниться за нее.

— Я с ней поговорю, — объявляю я. — Уверен, все будет в порядке. Может, у нее критические дни или еще что, — добавляю я, и тут, заметив выражение Кэсс, соображаю, что о подобных вещах не говорят, особенно в присутствии женщин. — То есть, думаю, она просто нервничает из-за того, что все мы заперты здесь. Все время говорит, как хочет домой.

Наверное, лучше мне было держать рот на замке — я только все усугубил…

Поднимаясь по ступенькам в нашу спальню, слышу, как Милли спрашивает Саймона:

— Так что, я скажу Кэмерону, что брат того человека может остановиться здесь? Надо уведомить его как можно скорее, так будет справедливо. Другого жилья сейчас не найти, ведь курорт практически заблокирован.