Сапер

Я отставил гитару прочь, допил свой стакан.

– Еще! – Григорий схватил меня за руку.

– Повтори! – Политрук попытался закурить, но спички ломались.

– Товарищ лейтенант, – загалдели связисты в двери. – А кто автор? Чьи стихи?

Вот же попал. Фильм «Два бойца» только в 1943 году выйдет…

– В гарнизон артисты приезжали. Поэт э-э-э… Агатов и композитор, как его там… Богословский. После концерта исполняли за столом новые вещи. Кое-какие вещи запомнил, – я почувствовал, что с враньем надо завязывать, иначе сам запутаюсь. – Товарищи, давайте завтра, а? Устал, сил нет.

– Пожалуйста! – народу в дверях прибавилось. – Последний раз.

Пришлось исполнять на бис. Теперь уже меня наградили настоящими аплодисментами. И все равно не отпустили спать, пока не записал народу слова и аккорды.





Глава 13




Утро четвертого июля явно не задалось. Сначала нас разбудили свист и взрывы немецких мин – обстреливали передовую. А я такой прекрасный сон видел… Вера в развевающемся белом платье бежала по лугу, одуряющий запах летних цветов… Проклятые фашисты.

Я с трудом встал, покрутил шеей. Под повязкой будто раскаленных гвоздей насыпали. На столе Гриша мне оставил кружку с молоком, ломоть хлеба и кусок деревенской колбасы с чесноком. Царский завтрак!

Я умылся во дворе, перекусил на скорую руку. Сначала хотел поймать Веру, но увидел, что она занята перевязками. Основную массу раненых, которые потяжелее, увезли еще ночью на угнанном у немцев «мане», но тех, кто остался, все равно надо было лечить.

Подошел Юра и рассказал, что Аркадия похоронили на рассвете на сельском кладбище. Ямы под могилы уже были заготовлены, так что проводы в последний путь много времени не заняли.

– А что ж меня не позвали? – я расстроился. С доктором вроде и недолго знакомы были, а я к нему привязался. Хороший мужик. Настоящий врач.

– Да как-то впопыхах все случилось… – оправдывался Юра. – Быстро собрались, нас на полуторке подвезли.

– Покажешь после? – попросил я. – Хоть попрощаюсь.

Я постоял немного, а потом решил, что есть более срочное дельце, которое со вчерашнего вечера не давало мне покоя. Пошел искать Борю. Накануне я особо не интересовался судьбой любителя немецкого плена, довольствовался кратким докладом одного из участников налета, что живы все, легко ранило артиллериста, про санитара же сказали только, что видели его.

Мне же было интересно, чем этот воин занимался во время боя: ведь за мной он не побежал. Странным образом Боря оказался прямо-таки неуловимым парнем. Все его только что видели, но каждый раз он уже ушел. Наконец, он нашелся, причем в очень странном месте: хитрый санитар пытался залезть в стог прошлогодней соломы.

– Боря, дружище, ты что там забыл? – спросил я его, доставая из скирды. – Я же хотел на тебя представление на награду написать, а ты убегаешь от меня. Давай, корешок, докладывай, что ты там вчера навоевал? Генерала подстрелил, наверное, не меньше? – и встряхнул его посильнее, чтобы добавить желания рассказать о себе.

– Да я, товарищ старший лейтенант, – Сезин начал рассматривать носки своих сапог, – там эта… короче… я за вами побежал и прямо уже хотел застрелить фашиста… э-э-э-э-э…

– Хотелка не дала, наверное? Где ты был, Боря?

– Так я там упал, ударился головой и потерял сознание, а как очнулся, бой кончился. Вот! – выпалил он.

– Пойдем, – схватил я его за рукав.

– Куда, тащ старший лейтенант? – растерянно спросил санитар.

– К врачам, Сезин, у тебя же сотрясение мозга! Они определят, как сильно ты пострадал. Может, тебя в госпиталь пора отправить.

– Да нет, мне уже лучше, – проблеял санитар.

– Ах, лучше?! Тогда на! – Я врезал уроду в «солнышко». Парень вскрикнул, скрючился рядом со скирдой.

– Это тебе мое спасибо. А вот еще, – я врезал сапогом по почкам санитара. – Мое благодарю. За бой, за все…

Я достал парабеллум, приставил его к голове Бори. Тот завыл.

– Третий раз я тебя бить не буду. Просто убью. За трусость твою гнилую.

Был соблазн стрельнуть рядом с головой урода, чтобы совсем до конца его проняло, но в деревне могли всполошиться красноармейцы. Боря, судя по появившемуся запаху, проникся моим внушением до глубины души. Аж сущность наружу полезла. Вонючая.

Спустя час в расположение роты прикатили два особиста. На одном мотоцикле. Мы как раз с Верой после чистки и перевязки моей шеи на крыльце стояли, рыжая все насчет ушивания ран пытала. Как оказалось, в местном медсанбате тоже про этот метод ни слухом ни духом.

– О, какие, расфуфыренные, при параде, – Вера нахмурилась.

Особисты и впрямь как на смотр собрались. Ремни блестят, хоть и припорошило пылью слегка, кожа сапог скрипит, на расстоянии слышно. Как будто и нет войны. Один высокий такой, блондинистый. Лейтенант. Глаза чуть навыкате, равнодушные, и улыбочка высокомерная, так прямо и прет от него первым сортом. А нам тут даже не второй, наверное, а так, третий присвоили, чтобы в брак не списывать. Другой чуть пониже, брюнет, в круглых очках, прям как у наркома Молотова. Прилизанный весь. Будто прилежный ученик, правильный такой. И чином повыше, старлей. Это по-ихнему. А по-нашему – целый майор выходит.


Вроде как и вместе приехали, и из одной конторы, а держатся порознь. Вот что-то такое между ними, сразу видно, что друг дружке не доверяют. Ну, не наше дело, что они там делят, а нам лишь бы пройти проверку побыстрее и без потерь.

Это только кажется, что мы тут со всех сторон молодцы: и раненых вывели, и немцев побили, и документы важные захватили. Ведь эти жуки могут повернуть так, что мы со всех сторон виноваты. А почему этих раненых вывезли, а не других? А с какой радости фашиста за руль посадили?

Так это я такое придумал, простой Петя. А у этих вопросов в тыщу раз больше будет, а к главным вопросам добавят не совсем главные, а к тем еще и еще, без счету. А потом сравнят показания, да и выйдет, что всех заслуг у меня – на быстрый расстрел. Или на орден. Да не мне награда, а чекисту, который вражину разоблачил. Эх, что-то думки у меня не в ту сторону свернули. Сомнения эти парни чувствуют лучше всего. Рассказывали мне, что акула кровь в воде унюхает за километр и без ошибки прет изо всех сил на жертву, чтобы пообедать не медля. Так и карающий меч партии, или как там они себя называют. Уверенность, Петя, вот наше оружие. Я тайком погладил щеку Веры, улыбнулся ей. Рыжая с удивлением на меня посмотрела.

– Чему это ты радуешься?

– Тебе!

Особисты заняли просторную хату, каждому по комнате. Меня первого позвали. Я прихватил с собой чемоданчик с немецкой добычей и прочими плюшками, которыми я по дороге оброс, да пошел. Как ни странно, но попал я к блондинистому лейтенанту, который представился Буряковым. Не угадал я, думал, что попаду к очкастому старлею.

Допрашивал он дотошно. Начали мы с разгрома нашего саперного батальона. Тут я и выложил первый козырь – спасенное знамя. Так-то я про это дело никому не рассказывал, лежал у меня в сидоре свернутый красный прямоугольник, есть не просил. Тут я лишний раз убедился, что внешность у человека может быть очень обманчивой. Лейтенант аж расцвел, когда я ему знамя передал. Даже руку мне пожал. Но менее дотошным после этого не стал. И про танкистов, и про комиссара Попеля расспрашивал, да не по одному разу. А уж про медсанбат, обожженных да нашу поездочку до переднего края и вовсе в таких подробностях обсасывал, чуть не поминутно: кто куда ходил, что говорил да делал. Тут я второй козырек на стол выложил.

Немецким Буряков владел всяко лучше меня. И документы оценил чуть не с первого взгляда. На несколько минут он даже забыл про все. От презрительной усмешечки, которую он всем демонстрировал по приезде, ничего не осталось. Почуял лейтенант, что с такой добычей третий кубик на петлицу упадет. А может, и побольше чего в награду добавят – в Москву заберут на повышение. Но меня, добытчика, он задвигать не стал, а сказал, что непременно надо мне со всем этим добром ехать в Киев. Под его, лейтенанта Бурякова, чутким руководством, ясное дело. Деньги тут же при мне пересчитал, оприходовал актом. Заставил подписаться. А потом еще под протоколом.

Вымотал он меня, конечно, сильно. Я на стройке так не уставал, даже когда от восхода до заката ударно впахивали. Но расстались мы чуть ли не друзьями. Не, это я сказанул, конечно. У таких ребят друзей не бывает, не та у них натура. Но отношение у него ко мне было самое доброжелательное. Ну какое только может быть у цепного пса. А на большее я и не рассчитывал.

Как вышел на улицу, добрел до бревнышка, лежавшего у чудом сохранившегося куска деревенского тына, да и присел на него. Подошел Николай, пристроился рядом. Оказалось, что старлей гораздо быстрее летехи успел допросить уже пятерых. Вот только после Бори Сезина вышла задержка и срочно дернули рыжую. Будто бы даже не дали перевязки закончить. И сейчас ее там мариновали. Что-то мне не по себе стало. Хреновое предчувствие образовалось. Хотелось пойти и штурмом взять эту хатку, да погромить там все на свете. Оно только и останавливало, что лучше от этого ни мне, ни рыжей не станет. Надо подождать, чем все кончится, а потом уже думать, что делать.

А тут и Вера вышла. Темнее тучи, из глаз слезы чуть не ручьем. Я подбежал к ней.

– Ты как, Верочка? Что там случилось?

– Ничего хорошего, Петя, – сказала она, вытирая слезы носовым платком. – Во всем я виновата: и Аркадия угробила, таблетки от него спрятала, и самовольно место дислокации покинула, и раненых не лечила, а с любовником кувыркалась, – последнее она выпалила, чуть не крича, явно повторяя слова особиста.

Вот же сука очкастая… Я двинул ногой по забору, сломал несколько штакетин.

– Давай, прогуляю тебя. Потрындят и перестанут, не обращай внимания, – я говорил, утешая ее, а у самого на душе мутно. Что-то затеял старлей, сволочь такая. Не иначе как с подачи Бори-козла.

– Не перестанут, Петя! – Рыжая никак не могла успокоиться. – Сказал, что у него показания свидетелей есть! Тряс бумагами!

– Я! ВСЕ! РЕШУ! – Я даже сжал руку рыжей изо всех сил, чтобы она пришла в себя. – Запомни.

Я отвел Веру к местным медикам, пусть посидит, успокоится. А я тем временем поищу «свидетеля». Уже жалеть начинаю, что не шлепнул его раньше, пошуметь постеснялся – сейчас бы меньше дерьмом воняло.

Что рассуждать? Надо делом заняться. Найти крысеныша и поинтересоваться, чего там напел этот дятел? Дятлы не поют? Зато стучат без устали. Без него точно не обошлось. Я встал и посмотрел вокруг. На горизонте Сезина не наблюдалось. Опять скрылся, скотина. Ничего, красавец, я тебя из любой скирды достану.

И снова, кого ни спроси, Боря только что был здесь. Не сидится на месте сволочине. Я стоял и пытался решить, куда идти дальше: вдоль по улице, ведущей к окопам, или по небольшой тропинке между хатами? Сомнения развеял приближающийся свист немецкого снаряда, заставивший меня броситься на землю, под прикрытие стены, возле которой я стоял. Тут же что-то грохнуло внутри, рядом со мной зазвенели стекла из выбитого окна, а сверху на меня посыпались солома с крыши и комочки штукатурки, которой хата была обмазана снаружи. Чуть приподняв голову, я понял, что надо срочно покидать столь ненадежное укрытие: по стене многоголовой змеей расползалась трещина. Только я успел отбежать, как угол хаты рухнул, подняв клубы пыли.

Кашляя и протирая глаза, я отошел в сторону. Кто-то потащил меня за рукав и буквально впихнул в щель. Когда я вновь смог смотреть на белый свет, то обнаружил рядом с собой политрука Певцова. Совсем недалеко от нас грохотали взрывы.

– Очухался, Петр Николаевич? – спросил он, помогая мне отряхнуться. – Глянь, на излете, видать, осколок летел, – подал он мне неправильной формы кусочек металла. – В ремне застрял. Будет память тебе. Ну все, некогда басни рассказывать. Немцы опять поперли. Давай тогда на левый фланг, в распоряжение комроты Данилова, там воевать будешь.

Я только кивнул и, схватив «мосинку», которую мне дал Певцов, да насыпав по карманам патронов от него же, мелкими перебежками понесся к окопам левого фланга. Снаряды падали не так и часто, пара-тройка в минуту, но слишком уж вразнобой, угадать ни время, ни место падения нельзя было никак.

Я вкатился в окоп как раз вовремя: немцы пошли в атаку. Видать, решили поквитаться за вчерашнее непотребство. Данилов командовал где-то вдалеке, махнул мне рукой из-за поворота хода сообщения, мол, сиди пока на месте, и скрылся. Бумкали пушки, такое же добро, что мы подпортили ночью, 75-миллиметровые. Наверное, поначалу несколько раз из гаубицы пальнули, а сейчас только эти остались. Пулеметные позиции переоборудовали в других местах, это и к бабушке не ходи. Да и что мне с моей «мосинкой» те пулеметные позиции? Вон, передо мной мои цели, уже метров четыреста осталось, а то и меньше, карабины в руках видны. Поставил прицельную планку на три сотни и начал. Попадал ли по тем, в кого целился? Так это только в книжках герои знают, а тут знай себе целься да стреляй. Серые фигурки падали, это да. Хорошо ложились, обильно. Это я видел. В какой-то момент, уже метров двести оставалось, немцы не выдержали и повернули. Кто-то там у них свистнул дважды, дескать, хватит, отступаем, и фашисты начали отходить. И почему атаковали без техники? Даже непривычно как-то. Понадеялись на артналет? Я посмотрел в небо. Но там было пусто – пикировщиков не наблюдалось.

На контратаку у нас ни сил, ни средств не осталось. Отбились – и хорошо. А на правом фланге стрельба продолжалась, да весьма обильно. Но стихло и там. Может, немцы покрепче были. Или свистнуть никого не осталось, и так бывает.

Я вылез из окопа и пробежался вдоль позиций. Бори здесь не было. Ладно, найду поганца, на самом деле мест, чтобы надежно спрятаться, в округе не очень много. Еще раз бросив взгляд вдоль окопов, пошел к правофланговым, удивляясь тишине после боя. Не знаю, кто и как, а я к этому привыкнуть никак не могу. Вот только что все гремело и свистело, рвались снаряды, мины, кричали и стонали побитые – и будто не было ничего. Раненых утащили, пушки замолчали, птички обратно зачирикали. Вот бы всегда так…

Но до окопов я не дошел. Встретил по дороге лейтенанта Гришу.

– Ну что, Петр Николаевич, отстрелялись вроде? – спросил он, отряхивая фуражку.

– Похоже на то. Слушай, ты не видел там Борю, санитара нашего, моего роста, чуб темный, волнистый?

– Уши торчат немного? – уточнил Гриша, открывая вытащенный из кармана кисет.

– Есть такое, – припомнил я.

– А на кой, извини, он тебе нужен? Если не секрет, конечно? – Гриша как-то странно прищурился.

– Да хотел пару вопросов задать, – ответил я. – Понимаешь, – добавил я потише, – похоже, он там особисту что-то напел про Веру, ну, я рассказывал, военврач из медсанбата.

Гриша кивнул, мол, как не помнить.

– Так что хочется в глаза ему посмотреть.

– Не получится, – облегченно вздохнул Гриша, послюнявив скрученную самокрутку. – Ничего он тебе не расскажет. – И в ответ на мой немой вопрос добавил: – Там у нас немец местами в первую линию ворвался, сам понимаешь, действовать надо быстро и всем сразу. А это, – сплюнул он, затянувшись, – начало визжать, мол, сдавайтесь, немец силен. А тут натуральный дурдом кругом. Как там у Лермонтова? «Смешались в кучу кони, люди…». Короче, не до политинформации, сам понимаешь. Ну я его успокоил по-быстрому. Сейчас похоронная команда прикопает.

– Пердеть его в монокль!!! – Выругался бы сильнее, но в голову пришло только это.

– Что? – недоуменно посмотрел на меня Гриша. – Таких оборотов я не слышал, Николаич.