Сапер

– Я удивлен, – объяснил я. – Очень. Парень, конечно, напрашивался. Но чтобы так быстро…

– А причем тут пердеть и монокль? – лейтенант даже рот открыл – так поразился.

– Пердимонокль по-французски – потерял монокль, – пояснил я. – Вроде как крайняя степень удивления. Когда бровь поднимается, и монокль падает на пол.

– А ты это откуда знаешь? Вроде на тех, кто по-французски балакал, не похож, – заметил Григорий.

– В школе учил. Немного, – уточнять, что это была школа жизни – тюрьма, я опять не стал.

– Гля, запомню, – усмехнулся Гриша. – Это ж надо, вроде и культурно, а как звучит!

Рядом с нами пронесли носилки, шли с того же правого фланга. Я их и заметил краем глаза, стоял лицом к Грише. Но меня позвали:

– Тащ старший лейтенант! Петр Николаевич!

Этот голос с кавказским акцентом я и среди сотни других узнаю, мы с Оганесяном уже сколько прошли! Повернулся, мехвод лежал с окровавленной голенью, бледный, аж серый. Чуть ниже колена был наложен жгут из его же ремня.

– Что случилось, Оганесян? Как же тебя так?

– Да вот, неудачно ногу поставил, – попытался улыбнуться он. – Я немца убил, а он уже падал и выстрелил.

– Извините, тащ старший лейтенант, раненого перевязать надо, – сказал один из несших носилки, и Оганесяна понесли дальше.

– Давай, ара, выздоравливай! – крикнул я ему вслед, удивляясь судьбе армянина. Второй раз его поранили.

– Ладно, пойду я, – сказал Гриша, хлопнув меня по плечу. – Это ты у нас пока птица вольная, а на мне рота висит. Полроты теперь уже. Забот полон рот.

Я отнес «мосинку» политруку. Певцов куда-то спешил, мы с ним прямо на пороге столкнулись, так что поговорить не получилось. Вернулся к хате, которую заняли особисты. Знакомых рядом с ней никого не было, и я присел на то же бревнышко возле тына. На другом конце курил какой-то боец, наверное, из местных, я его раньше не видел. Я на него даже внимания не обратил: сидит, и ладно.

– Как отвоевался, Петр Николаевич?

Я повернулся. Рядом со мной стоял политрук. Вот это я задумался – и не слышал, как он подошел.

– Да пучком все, у нас там относительно спокойно прошло, – начал рассказывать я. – Это на правом фланге…

– Савостин! – послышалось с крыльца. – Задержанную забирай!

Я посмотрел на говорившего и даже, извините, немножечко охренел. Там стоял очкастый старлей, держащий за рукав гимнастерки мою заплаканную Веру. Это что же, он ее задержанной назвал? Вот же тварь!

Певцов, наверное, заметил мой порыв – схватил за руку.

– Остынь, старлей, – прошипел он мне на ухо. – Так ты делу не поможешь. Успокойся, потом что-нибудь придумаем!

Савостиным оказался тот самый боец, что сидел рядом со мной на бревнышке. Он встал, взял на ремень «мосинку», которая до этого стояла у него между колен, и неторопливо пошел к крыльцу.

– Руки за спину, – сказал он. – Без резких движений…

Тут Вера подняла глаза, увидела меня, вскрикнула. И дернулась, потому что старлей вывернул ей руку, из-за чего она невольно согнулась. И опять меня удержал политрук. Чуть ли не на захват борцовский взял. И не отпускал, пока Вера не скрылась за углом, а особист не вернулся в хату. И только после этого увел меня, пока я там никаких глупостей не натворил.

– Пойдем, Петр Николаевич, ты все равно ничего сейчас не решишь, а в горячке натворишь такого, о чем жалеть будешь. Эх, тебе бы водки выпить, да где ж ее взять?

Думы политрука о добыче столь ценного для поправки моего душевного состояния продукта были прерваны вестовым: Певцова срочно вызывали в штаб. Я же пошел туда, где держали Веру. Понятное дело, точного места я не знал, но уж Савостина на посту я замечу. А где он, там и рыжая.

Сарайчик этот я нашел быстро, совсем рядом с чекистской хатой. Я бросился туда, но часовой не дал мне даже близко подойти.

– Извините, у меня приказ никого не подпускать, товарищ старший лейтенант, – крикнул он, сняв с плеча «мосинку» и направив в мою сторону штык. – Идите отсюда, не доводите до греха!

В голосе Савостина не было никакой угрозы, даже мелькнуло сожаление, что ему приходится заниматься таким. Но пост свой он, конечно, бросать не собирался.

Я постоял немного, матюкнулся и пошел искать помощи. Если один чекист чего натворил, смотришь, второй отменить сможет. Да, понятно, что эта братия на копейку сделает, а на рубль должен будешь, но такая уж ситуация сложилась. Припекло, что и говорить.

Но лейтенант Буряков помочь мне не смог. Так и сообщил:

– И хотел бы уладить это дело, но здесь и сейчас – никак. На Васильеву был сигнал! И понимаете, у нас со старшим лейтенантом Шепелевым… – он оглянулся на закрытую дверь, будто хотел убедиться, что его напарник ничего не слышит, – разногласия по ряду вопросов. Не беспокойтесь, сейчас вернемся в дивизию, я там сообщу кому надо, и военврача Васильеву… короче, все будет хорошо.

Вот только уверенности в словах Бурякова не было ни грамма, как бы он ни хорохорился. Видать, был он там не то чтобы старшим куда пошлют, но вес у него был поменьше, чем у очкарика. Придется говорить напрямую. Шепелев, значит.

Как назло, старлей сидел в штабе и выходить оттуда не собирался. Я прождал его до самых сумерек. Понятное дело, перед дверью я не торчал. То там в сторонке посижу, то с другого направления понаблюдаю. Дождался все же. Шепелев вышел на улицу, снял очки, протер их и вновь водрузил на переносицу, перед этим потерев ее пальцами. Умаялся, бедняжечка, в думах о безопасности страны.

Старлея я выловил метров за сто от их хаты. Вежливо подошел, представился. Начал было беседу, мол, военврача Васильеву оклеветал негодяй и паникер, у которого личные счеты ко мне. Но Шепелев меня слушать не стал. Подошел ближе, схватил за грудки:

– Слышь, старлей, ты мне работать не мешай, – прошипел он мне в ухо, так близко, что я почувствовал у себя на коже капли его слюны. – Ты что, думаешь, если из-под дохлого немца бумажку вытащил, так тебе все простится? Я тебя, тварь, за то, что позицию без приказа бросил, так надолго упеку, что у тебя, недоумка, пальцев считать не хватит. И бабу твою в лагере держать будут, пока не сгниет! А ну, пшел вон, гнида! – оттолкнул он меня.


Вот тут я не выдержал. Ножик сам в мою руку скакнул. Ну и Шепелеву прямо по науке, между четвертым и пятым ребром слева, под сосок. Лезвие преодолело сопротивление легко и провалилось до самой рукоятки. Старлей начал падать, на секунду зависнув на мне, и я помог опуститься ему на землю спокойно, без лишнего шума. Оттер кровь с ножа и руки.

И тут прилетел первый снаряд вечернего обстрела. Немцы перед сном решили побеспокоить роту Певцова. Рвануло в стороне, я так думаю, метров сто. Вот после этого я вспомнил про утренний подарок политрука Птицына. Сунул руку в карман и достал осколок. В самый раз по ране оказался, даже чуть шире. Я сунул его до конца, только краешек снаружи оставил. Кто там будет в суматохе отступления разбираться, как помер особист? Найдут осколок, вот и ответ. Погиб смертью храбрых, защищая наше социалистическое отечество. Я посмотрел на правую руку старлея. Кольцо было на месте. Значит, жене – аттестат, и долгая память. Или недолгая. Это уж какая жена ему попалась.

Осталось дело за малым. Я взвалил тело Шепелева на спину, молясь, чтобы не извозиться в крови, и, оглядываясь по сторонам, подтащил поближе к месту разрыва снаряда. Уложил аккуратно у тропинки и пошел к чекистской хате.

Бурякова не было, и никто не помешал мне покопаться в бумагах покойного старлея. Протокол Вериного допроса лежал на самом верху. Я оставил от него только первый листик, а остальное, скомкав, положил в карман.

Вот теперь можно и успокоиться. Через полчасика старлея найдут, начнется суета. А я пока подготовлю Бурякова. Мол, надо скорее эвакуироваться, иначе ценные документы и рейхсмарки вернутся обратно к фашистам.

Собственно, так и произошло. Прямо как по сценарию. Тело старлея нашли быстро, Буряков тут же меня вызвал к себе.

– Открывай шампанское, Соловьев. Повезло тебе и твоей подружке. Убило Шепелева осколком.

– Невесте, – аккуратно поправил я особиста.

– Так быстро? – удивился Буряков.

– Так война, тут все без промедлений. Нам надо отсюда уезжать не медля. Не сегодня-завтра немцы прорвутся.

– Я так не могу. Нужно следствие провести, рапорты составить. За Шепелева спросят в дивизии.

– Тело на полуторку и в город, рапорты и всякие ваши бумажки по дороге напишем.

– Э, не-ет… – покачал пальцем Буряков. – Со мной поедешь только ты.

– Да за Веру тебе, лейтенант, будет медаль дополнительная! – загорячился я. – Она новый метод в полевой хирургии придумала, тысячи жизней наших солдат он спасет.

Буряков задумался, подпер голову. Немцы прекратили обстрел, в деревне воцарилась тишина.

– Ладно, была не была. На свой страх и риск возьму ее в Шепетовку.





Глава 14




Пойти в загс, как я обещал, нам с Верой было не судьба – Шепетовка горела. Тут не до свадьбы. Окраины, большей частью деревянные, пылали, немецкие бомбардировщики обрабатывали район вокзала, а заодно и остальному городу, не такому уж большому, досталось. Слышались громкие взрывы, в воздухе висели пыль и гарь.

– Поедем в объезд, – Буряков повернулся к нам, махнул рукой вправо. – Мне надо заехать в отдел, доложиться. Может, и охрану выделят.

Я наклонился к Вере, которая сидела в люльке, прошептал ей:

– Не переживай, в Житомире распишемся.

– Я, Петя, после тех обожженных солдатиков да допроса у старлея уже и переживать не могу. Внутри будто все заледенело, – так же тихо ответила мне рыжая.

У полуразрушенного здания пришлось затормозить. Вся площадь была усыпана битыми кирпичами, мотоцикл Бурякова толкали руками.

На крыльце стоял седой, сгорбленный священник в черной сутане. Он зло разглядывал нас, опираясь на трость.

– Что, драпаете, совьетские?

Голос у попа оказался резким, скрипучим.

– Почем опиум для народа? – резко отозвался Буряков, останавливаясь.

– Папаша, вы пошлый человек! – подхватил я цитату из «Двенадцати стульев».

– Бежите, бежите, – заухмылялся старик. – Немцы свергнут вашу безбожную власть и правильно сделают.

– Я тебя сейчас как предателя прямо тут исполню, – вспыхнул Буряков, хватаясь за кобуру.

– Не марайся, Андрей, – я попридержал особиста. – Фашисты сами пустят его под нож. Эй, папаша! Гитлер и своих попов разогнал по всей Германии да Польше. Неужели думаешь, что он с вами будет любезнее?

– То есть ложь! – отрезал седой.

– Про пастора Мартина Нимеллера слышал? Вижу, не слышал. Это он сказал: «Когда нацисты хватали коммунистов, я молчал: я не был коммунистом. Когда они сажали социал-демократов, я молчал: я не был социал-демократом. Когда они хватали членов профсоюза, я молчал: я не был членом профсоюза. Когда они пришли за мной – заступиться за меня было уже некому». Сейчас сидит в концлагере, вшей кормит.

– Откуда ты про это знаешь? – дернул меня за рукав Буряков.