Самая темная ночь

– Нет тут никакого секрета. Мы встаем с рассветом, весь день работаем и живем своей жизнью. Вот и всё. И мы никогда не забываем, что Нико хотел бы, чтобы все его любимые люди были счастливы.

– Я понимаю, но как мне спрятаться от воспоминаний о том, что с ним случилось? От осознания, что сейчас он страдает?

– Никак. Я бы хотел, чтобы эти мысли тебя не мучили, но ты слишком сильно его любишь. Я тебя понимаю, Нина, понимаю. Когда умерла моя Анна-Мария, я думал, что тоже умру. Я был там, видел, как тяжело она рожала Карло, как корчилась от боли… Даже сейчас мне невыносимо думать об этом. Но я не умер. И когда Марко погиб, я тоже не умер. И я переживу новый кошмар. Я буду каждый день молиться, чтобы мой Нико вернулся домой.

– А если он не вернется? Что тогда?

– Мы будем сильными, не утратим надежду, и однажды, когда мы проснемся, бремя скорби окажется чуть легче.

– Мне бы хотелось вам верить.

– Все так и будет. Однажды ты поверишь, дочка. Я обещаю.





* * *


Лючии было несколько дней, когда Роза заговорила о крещении.

– Нужно поскорее провести церемонию. Только бы ей подошло платьице, которое когда-то сшила моя мать. Отец Бернарди может покрестить ее здесь, дома.

Нина кивнула, улыбнулась и спросила, нельзя ли отложить этот разговор, а то она слишком устала, – и Роза сменила тему.

Но уже на следующий день она снова подняла этот вопрос:

– Понимаю, ты не хочешь крестить дочь без Нико, но нам все-таки нужно провести обряд…

Нина знала, что единственный способ избежать дальнейших уговоров – это открыть Розе и Альдо правду. Рассказать все без утайки. Поэтому она попросила позвать отца Бернарди, который еще не видел новорожденную. Помня о его больных суставах, Нина принесла дочку вниз, и семья Джерарди собралась на кухне – только взрослые, потому что для такого собрания им пришлось дожидаться темноты, и дети уже спали, а Маттео и Пауло стояли в дозоре у дома.

Отец Бернарди отодвинул для Нины стул, выразил свое восхищение младенцем, а потом вдруг улыбка исчезла с его лица, он внезапно посерьезнел, и Роза с Альдо это сразу заметили.

– Что-то не так, падре? – озабоченно спросила Роза.

– У вас плохие новости о Нико?

– Нет, Альдо, вовсе нет. Я пришел, потому что нам с Ниной нужно вам кое в чем признаться. – Он взглянул на Нину: – Может, я начну?

Она кивнула, потому что у нее перехватило горло, и принялась слушать свою историю.

– Долгие годы я дружил с одним врачом в Венеции. Его зовут Габриэле Мацин. Поначалу я был его пациентом, но за тридцать лет нашего знакомства мы сблизились, и теперь я числю его среди своих самых дорогих друзей. – Священник помолчал, дав Розе и Альдо время усвоить эту информацию, на первый взгляд не имеющую к ним никакого отношения. – Доктор Мацин и его жена – граждане Италии, – продолжил он. – Их родители тоже были гражданами Италии. Их предки жили здесь столетиями. А теперь семью Мацин преследуют на их родине только за то, что они евреи. Они евреи, а стало быть, их дочь Антонина – тоже еврейка. Сейчас ее называют Ниной…

Воцарилось напряженное, болезненное для Нины молчание – Альдо и Роза пытались осмыслить услышанное.

– Это ты их дочь? – спросил наконец Альдо. – Ты еврейка? – В его голосе не было ни возмущения, ни неприязни, только удивление. – Почему же тогда вы с Нико сказали нам, что ты сирота? Почему сразу не открыли правду?

– Я хотела, – пробормотала Нина, сморгнув слезы, – но Нико считал, что лучше сохранить всё в тайне.

– Но для нас это не имело бы никакого значения, – подала голос Роза. – Я была с тобой неприветлива в первое время только потому, что злилась на Нико. А злилась я, оттого что не могла поверить, что он влюбился в женщину, встречался с ней несколько месяцев и не удосужился мне об этом сказать. Даже не упомянул твоего имени…

– И здесь вы должны услышать вторую часть нашего признания, – сказал отец Бернарди, посерьезнев еще больше. – В последнее время доктор Мацин все сильнее беспокоился о том, что Антонине небезопасно оставаться в Венеции. Мы и раньше с ним это обсуждали. Я пообещал найти для девушки надежное место, где она сможет жить, пока война не закончится, потом обмолвился об этом в каком-то разговоре с Нико, и он предложил взять Нину к себе на ферму. Они тогда были незнакомы.

Роза, до этого стоявшая, схватилась за столешницу и опустилась на ближайший стул.

– Вы не были влюблены, – тихо проговорила она. – Это все была ложь, да?

– Сначала – да, – призналась Нина. – Нико мне сразу понравился. Как он мог не понравиться? Мы быстро стали друзьями, а потом… Невозможно было в него не влюбиться. И я влюбилась, Роза. Полюбила его всем сердцем.

– Но если вы не были женаты, когда Нико привез тебя сюда… когда же вы поженились? – слегка покраснев, спросила Роза.

– Мы так и не поженились, – призналась Нина. – Теперь я согласилась бы обратиться к отцу Бернарди, но раньше не хотела христианского венчания.

– О… – Роза промокнула глаза платком.

– Продолжай, Нина, – поторопил отец Бернарди. – Пожалуйста, продолжай.

– Я не хочу крестить Лючию. У меня нет намерения обидеть вас или расстроить, но Лючия – моя дочь. Она моя дочь, а значит, тоже еврейка. Поэтому… поэтому я сегодня попросила прийти отца Бернарди.

– Ты думала, мы отвергнем тебя? – спросил Альдо.

– Сначала я не знала, можно ли вам довериться. Потом тревоги все равно не исчезли. Они мучают меня и теперь. Как же иначе? Моя судьба в ваших руках. Достаточно одного вашего слова полиции, и я окажусь в следующем поезде, идущем на север.


– Никогда, никогда мы тебя не обидим! – выпалила Роза, уже не скрывавшая слез. – Никогда никому тебя не отдадим. Ты одна из нас, Нина. Ты и Лючия – вы обе Джерарди. И так будет всегда.

– Мы сумеем защитить тебя и Лючию, – пообещал Альдо. – Клянусь тебе.

– И вы не сердитесь из-за того, что мы с Нико вас обманывали?

– Ну, разве что чуть-чуть, – кивнула Роза. – Но только потому, что ты не рассказала нам правду из недоверия.

– Я по-прежнему думаю, что детям эту правду пока лучше не говорить, – сказал отец Бернарди. – Возможно, когда-нибудь они ее узнают, но не сейчас, пока жизнь каждого из нас в руках Цвергера и его людей.

Альдо кивнул; затем он достал с полки над очагом бутылку своей лучшей граппы и поставил ее на стол вместе с четырьмя стаканами, налил в каждый понемногу и протянул один – Розе, другой – Нине, третий – отцу Бернарди, а последний взял себе.

– Давайте вместо крещения выпьем за здоровье и счастье моей первой внучки. За Лючию Анну Джерарди. Пусть она всегда чувствует любовь и поддержку своей семьи. И пусть ее отец вернется, пока она еще достаточно мала, чтобы запомнить, что в первое время его не было рядом.

– За Лючию, – повторила Нина. – И за ее отца. Пусть вернется целым и невредимым.





* * *


Однажды в жаркий день, когда в убежище на чердаке было очень душно и дочь заснула у Нины на груди, а Нина тоже задремала, вернее, то погружалась в полудрему, то просыпалась, со двора вдруг донеслись какой-то шум и громкий лай.

Нина положила Лючию в корзинку, удостоверившись, что девочку не нужно перепеленать, и подползла к закрытому ставнями окошку. Распахнуть ставни она не рискнула бы, но, приникнув глазом к щелке между ними, можно было разглядеть, что происходит во дворе.

Цвергер вернулся, и на этот раз с ним было не меньше дюжины солдат.

– Что вам еще от нас надо?! – крикнул Альдо. – Вы забрали моего сына, а теперь за дочерью явились?!

– За дочерью? Вы так называете эту шлюху? Даже не думайте ее защищать, иначе увидите, как умирают ваши родные дети. Это легко устроить.

– Отойдите от моего отца! – Голос Маттео теперь звучал почти так же низко, уверенно и твердо, как голос Нико.

– Назад! Вы все! – рявкнул Цвергер. – Встать вдоль стены! Не двигаться! А если ты, вот ты спустишь собаку, я ее пристрелю.

В спальне под убежищем Нины раздались шаги, и вскоре в проеме люка показалось лицо Розы.

– Он опять здесь! Подними лестницу и проследи, чтобы ребенок не заплакал. Немцы наверняка обшарят весь дом.

– Спрячься с нами, Роза.

– Нет времени!

– Есть. Прошу тебя, поднимайся.

Роза все-таки согласилась – вскарабкалась в убежище, ворча себе под нос, втащила лестницу за собой и села в тесноте, прижавшись плечом к Нине.

– Цвергер совсем спятил, Роза. Ты слышишь, как он говорит? А дети? Он заставил их выстроиться вдоль стены. Я этого не вынесу!

– Поэтому тебе нельзя выходить из укрытия. Они поищут тебя, не найдут и уедут.

– Этот человек без меня не уедет. Он перевернет весь дом вверх дном, вывернет тут все наизнанку, разнесет по щепочке и в конце концов найдет меня. А вместе со мной и Лючию.

– И что нам делать?

– Спрячься здесь с моей дочерью, постарайся сделать так, чтобы она не заплакала. Она только что напилась молока, так что какое-то время будет крепко спать.

Роза нахмурилась, не понимая, к чему ведет Нина.

– Почему я? Это тебе нужно спрятаться.

– Нет, мне нужно сдаться. Послушай меня, Роза. Цвергер не отступится, он не оставит нас в покое. А бежать мне некуда. Сейчас – некуда. Дом окружен его людьми, они вот-вот поднимутся на второй этаж и найдут мою дочь.

– Я не позволю тебе выйти, Нина. Ты моя сестра, ты часть нашей семьи. Как я могу отдать тебя этим людям?

– Если мы хотим спасти мою дочь и всю нашу семью, тебе придется меня отпустить. Позволь мне сделать это ради всех вас. – Нина сняла обручальное кольцо. – Оно для Лючии. И остальные мои вещи тоже принадлежат ей – драгоценности, книги и фотографии моих родителей. Скажи Лючии их имена: Габриэле и Девора Мацин. Она последняя из нашего рода. Самая последняя.

Нина пододвинулась к корзине, взяла Лючию, прижала к себе, вдохнула ее сладостный молочный запах, поцеловала безмятежное личико. И передала дочь Розе:

– Ты расскажешь ей обо мне, если я не вернусь?

– Но ты…