Самая темная ночь

С этими словами Цвергер зашагал к машине, и через минуту весь конвой тронулся с места, увозя с собой окровавленного Нико.

Без сомнений, его увозили навсегда, потому что Цвергер был прав – он может сделать с Нико что угодно, Нина это понимала, и они никак не сумеют его остановить. Никак.

Кто-то заговорил с ней в этот момент.

– Нина… Нина! Ты слышишь меня? – Это был Альдо. – Нам нужно спрятать тебя. Вдруг Цвергер вернется и за тобой?

Он передал ее кому-то в руки – она увидела лицо Маттео, мокрое от слез.

– Пожалуйста, не вырывайся, – попросил юноша. – Не надо драться…

Маттео нес ее на руках, он почти бежал; следом спешил Альдо, на плечо которого опиралась избитая Роза, за ними – Пауло и девочки. «А Карло? Где Карло?» – вдруг спохватилась Нина.

Оказалось, мальчик упал на бегу, но Пауло помог ему подняться, и теперь они бежали вместе. Нина смотрела на симпатичное мальчишеское личико, побелевшее от ужасной сцены, которой он стал свидетелем, и узнавала это выражение. Она уже видела его на лице родного отца больше года назад и знала, что у нее самой сейчас такое же.

Это выражение лица знаменовало смерть надежды.

Нина открыла рот, чтобы снова закричать, но у нее не хватило дыхания – крик вышел похожий на шепот. Ей казалось, что она проваливается во тьму, все глубже и глубже, пока не наступило беспамятство.





Глава 23




Когда Нина проснулась, было темно. Она лежала на кровати в их с Нико спальне, под одеялом, кем-то на нее наброшенным. Ей было холодно, несмотря на одеяло, в голове клубился туман, она пыталась осознать то, что произошло вчера, и не могла. На мгновение Нине показалось, что все это ей приснилось. Конечно, приснилось, и сейчас, когда она встанет и спустится на кухню, все будет хорошо.

А потом она услышала детский плач.

Это был не сон. Это был кошмар, в котором она запуталась, как в силках. Бежать было некуда и спрятаться от этой боли негде. Боль пронизывала все ее существо. Было больно дышать, думать, жить. Она лежала на боку, оцепенев от осознания произошедшего, смотрела, как за окном гаснут последние солнечные лучи, растворяясь во тьме, и ждала, когда на небе проступят звезды.

Открылась дверь. Кто-то сел рядом с ней на край кровати, и чья-то прохладная рука откинула кудряшки с ее глаз.

– Роза, это ты?

– Да, я здесь.

– Это был не сон. Все случилось на самом деле.

– Да.

– Он мертв, – пробормотала Нина. – Мертв.

– Мы не знаем. Отец Бернарди пытался хоть что-то выяснить весь день. Цвергер сказал, что мы никак не можем ему помешать, но отец Бернарди связался с архиепископом, и тот пообещал сходить к его начальникам. Будет умолять о помиловании. Может быть, они только посадят Нико в тюрьму или отправят в трудовой лагерь, в Германию. Туда многих партизан отправили.

– Цвергер ненавидит Нико. Ненавидит по личным причинам. Поэтому он выполнит свою угрозу. Я знаю, что выполнит. Он убьет Нико, и мы даже не узнаем, когда он это сделает, где и как. Я этого не вынесу. Не смогу.

Роза взяла ее за руки – крепко, уверенно, успокаивающе.

– Ты сможешь. Потому что должна. Ради вашего ребенка и наших сестер и братьев мы должны быть сильными.

– И лгать им?

– Нет. Нельзя им обещать, что Нико вернется. По крайней мере сейчас, когда мы знаем так мало. Но мы можем сказать детям, что Цвергеру не удалось нас сломать. Мы честно скажем им, что у нас еще есть надежда.

«А если нет надежды? Как быть, если ее нет?» – подумала Нина.

– Тебе надо спуститься на кухню и поесть, – сказала Роза.

– Я не голодна.

– Зато ребенок голоден. Идем.

Роза была права – ребенку нужно, чтобы она поела.

– Поможешь сойти по ступенькам? Боюсь упасть.

– Конечно.

Роза принесла в спальню лампу и все это время держала ее в руках; сейчас она поставила лампу на табуретку у кровати и помогла Нине сесть. На лице у Розы были страшные кровоподтеки, правый глаз опух, почернел и почти не открывался. На руках тоже были синяки – она закрывалась от Цвергера, когда он бил ее ногами.


– Ох Роза… Глаз…

– Заживет. Зато эта свинья Цвергер до конца своих дней будет помнить, как я плюнула ему в лицо. И каждый мой синяк этого стоит.

У Нины подгибались ноги, но при поддержке Розы она преодолела коридор и спустилась на один пролет; на площадке ей пришлось постоять, чтобы отдышаться, но второй пролет дался легче, и вскоре они уже сидели на кухне.

Там ничего не изменилось. Все было в точности, как этим утром, когда они завтракали. Все дышало теплом, знакомым уютом, полнилось приятными запахами и счастливыми воспоминаниями. Кухня была любимым местечком Нины в этом доме.

Роза поставила перед ней миску с супом, и Нина начала есть, хотя руки у нее так тряслись, что трудно было донести ложку до рта, не расплескав бульон.

– Это у тебя от потрясения, – сказала Роза, заметив, как она дрожит. – Не спеши, сейчас отпустит.

Ее действительно отпустило еще до того, как суп в миске закончился, и Нина почувствовала, что сил немного прибавилось. Она подумала, что через несколько минут попросит проводить ее наверх, ляжет на кровать, уткнется лицом в подушку и будет плакать. Когда она останется одна в их с Нико спальне, ей уже не понадобится притворяться сильной.

На кухню вошел Альдо, а за ним еще один мужчина. Подняв голову, Нина увидела отца Бернарди, и впервые за их многолетнее знакомство он ей не улыбнулся.

– Нина, милая моя… Как ты себя чувствуешь?

– Получше.

– Вы что-нибудь узнали, падре? – спросила Роза.

– Узнал. Нико отвезли в Верону. В штаб немецкой Службы безопасности. В СД.

– Это все? – заглянул ему в лицо Альдо. – Все, что вам удалось выяснить?

– Пока да. Архиепископ думает, что мы, возможно, сумеем убедить немцев, что тюремного заключения будет достаточно, ведь все обвинения Цвергера больше похожи на домыслы. А теперь, если вы с Розой не возражаете, я бы хотел побеседовать немного с Ниной наедине. Нам нужно обсудить… э-э… дела духовные.

Отец Бернарди, дождался, когда в кухне не осталось никого, кроме них с Ниной, затем сел на стул рядом с ней и понизил голос до шепота, так, чтобы, кроме нее, никто не услышал:

– Я не сдамся. Я небо и землю переверну, чтобы вернуть Нико тебе. Обещаю, я добьюсь его освобождения.

Нина кивнула, сморгнув обжигающие, слепящие слезы.

– Я должен кое в чем признаться тебе, Нина, – продолжал священник. – Надеюсь, ты меня выслушаешь.

– Я слушаю.

– Хочу, чтобы ты знала, что поначалу, только поначалу я очень переживал из-за твоего приезда сюда и жизни в семье Нико.

– Почему? Я думала, это была ваша идея.

– Возможно, ты не поверишь, но это была идея Нико. Я рассказал ему о дружбе с твоим отцом и о том, что, по мнению доктора Мацина, тебе небезопасно оставаться в Венеции. Еще я признался, что подумываю отвезти тебя к себе. Я собирался представить тебя местным жителям как свою осиротевшую дальнюю родственницу.

– И почему вы этого не сделали?

– Нико сказал, не очень-то хорошо будет поселить молодую девушку в полупустом доме, где на ее защиту может встать только пожилой священник. Поэтому он предложил, чтобы ты жила у него на ферме, а для этого надо было выдать тебя за его жену. Потому-то я и беспокоился.

– Простите, отец Бернарди, но я все еще не понимаю.

– Я знал, что ты умная, храбрая и великодушная девушка, поэтому подозревал – и, как выяснилось, не зря, – что Нико не замедлит в тебя влюбиться. А это означало бы, что я напрасно тешу себя надеждами увидеть его когда-нибудь священником и, быть может, даже моим преемником в Меццо-Чель.

– Если вы хотите, чтобы я признала нашу с ним любовь ошибкой, я этого не сделаю, – заявила Нина, и у нее дрогнул голос.

– Нина, милая, я пытаюсь сказать, что это я ошибался. Более того, теперь я уверен, что вы с Нико предназначены друг для друга. Некоторые называют это судьбой, но я предпочитаю думать, что ваша любовь послана свыше и есть величайшее благословение.

– Зачем вы говорите мне об этом?

– Чтобы ты не переставала надеяться. Чтобы помнила: твоя любовь к Нико, дающая тебе силы, не иссякнет. Неважно, как долго продлится ваша разлука, неважно, какое расстояние вас разделяет, – ваша любовь пребудет вечно. Пообещай мне не забывать об этом. Ты сумеешь сохранить в душе надежду?

– Да, падре, – прошептала Нина.

– Тогда, быть может, ты не откажешься помолиться вместе со мной? Можешь выбрать псалом…

Нина вспомнила лицо Нико, как он смотрел на нее в ту ночь, когда опустился рядом на колени и поклялся любить и уважать ее до конца своих дней.

– В Песне Песней есть такой отрывок… – проговорила она. – Начинается словами «Положи меня, как печать, на сердце твое…»[45]

– Я хорошо его знаю. – Не открывая молитвенника, отец Бернарди начал читать наизусть благословенный текст: – «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные; она пламень весьма сильный…»

– «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее», – шепотом подхватила Нина. Потом она закрыла глаза и снова вспомнила ту ночь, когда повторяла за Нико брачный обет. – «Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне».[46]

Отчаяние и скорбь нахлынули, накрыли ее волной, и она почувствовала, что тонет, беззащитная и одинокая. Она была так одинока…