Салихат

– Ай… – От расстройства я того и гляди сама расплачусь; ведь лишний день тут – это шанс для Загида разыскать меня и вернуть назад.

– Зачем расстраиваешься? Через день уже будешь в Махачкале, а пока гостьей будешь, мы с тобой столько не видались, и когда потом увидимся! На деток моих поглядишь, отдохнешь немного. А Загида этого не бойся, муж его в ворота не пустит!

– А он позволит мне остаться?

– Иршад? – Генже улыбается снисходительно. – Говорю же, он все делает, как я скажу, и его родители мне не указ.

Мне ничего не остается, как согласиться. Да и правда в словах Генже, соскучились мы друг по дружке, и дня не хватит, чтоб наговориться обо всем.

Подруга отводит меня в пустую и холодную гостевую комнату с одним тонким матрасом на полу, который мне сейчас лучше пуховой перины. Перед тем как заснуть, я думаю о своих сыновьях, и в мыслях немножко разговариваю с Джамалутдином, умоляя его поскорее вернуться. Странно засыпать в незнакомом доме, вдали от детей, с которыми я никогда прежде не расставалась, и где все чужое, кроме Генже. Но утешением мне служит то, что я не могла поступить иначе и вины на мне никакой нет. Остается набраться терпения и ждать встречи с тетей Мазифат, она не оставит меня в беде.



На другое утро со мной знакомятся все, кто живет в доме, кроме братьев Иршада, которые отказались заходить на женскую половину, пока там гостит чужая женщина. Мать и сестра Иршада принимают меня приветливо, они успели узнать от Генже мою историю, которую та не постеснялась немного приукрасить, чтобы вызвать ко мне побольше жалости. Когда я вижу детей Генже (у нее прелестная девочка, а младенец похож на моего Зайнуллу), то уже почти готова вернуться домой: сердце щемит от тоски по детям, я боюсь, вдруг Загид им что-нибудь сделает, мне в отместку. Генже кричит, чтобы я перестала говорить глупости, домой мне никак нельзя. Да я и сама понимаю, что нельзя.

Иршад соглашается доставить меня назавтра прямо к дому Мазифат-апа. Я не знаю ее адрес, но помню район и улицу, ведь мы много раз гостили у тети с отцом и Дилярой. Весь день я помогаю Генже с хозяйством, несмотря на ее протесты и возражения, или вожусь с детьми, или пью чай с матерью Иршада и его сестрой Лейлой. Лейла – молчаливая шестнадцатилетняя девушка – напоминает меня саму, какой я была, когда Расима-апа пришла меня сватать. Мне неловко спросить, по любви ли выходит замуж Лейла, или как большинство наших невест. Я надеюсь, что ее ждет счастливая судьба, такая же, какая досталась Генже, ведь когда подруга глядит на мужа и детей, сразу понятно, что лучшей доли ей и желать не надо.

Когда вечером вдруг застучали в ворота, я чуть с ума не сошла, уверенная, что это приехал Загид. Пока Иршад ходил посмотреть, кто там, Генже успела спрятать меня в дальний чулан и сидела со мной, покуда к нам не заглянула Лейла и не сообщила, что это сосед приходил к их отцу по какой-то неотложной надобности. Мы с Генже нервно посмеялись над моим страхом и пошли пить чай, но про себя я подумала, как же хорошо, что назавтра я уезжаю. Грусть от расставания с подругой не так сильна, как ужас перед возможной встречей с пасынком.





* * *


На следующее утро Генже приходит за мной рано, после первой молитвы. Иршад сейчас садится завтракать, говорит она. До Махачкалы ехать почти три часа, ему надо быть на работе в девять, а перед этим еще надо найти дом, где живет Мазифат-апа. Мы идем на кухню и завтракаем чаем с курзе. Генже пишет на бумажке их домашний номер телефона, вдруг пригодится, и я прячу бумажку в тот же карман, где лежат деньги Жубаржат. Потом подруга приносит мои выстиранные носки и вычищенные от грязи сухие ботинки, и я не знаю, как благодарить ее, но она и слушать не желает.

Слышно, как Иршад во дворе заводит машину. Я поспешно одеваюсь, а Генже накидывает поверх домашнего платья пальто, чтобы меня проводить. Снаружи темно и очень холодно. Пора ехать, говорит Иршад и садится за руль. Мы с Генже обнимаемся, наши слезы смешиваются, никакие слова не идут на ум. Так, не сказав ни слова, я забираюсь на заднее сиденье. Машина трогается, и, прежде чем она выезжает за ворота, я оборачиваюсь. В светлом прямоугольнике открытой двери стоит Генже и машет мне рукой. Потом дверь закрывается. Иршад выходит из машины, запирает за собой ворота и возвращается за руль. Теперь можно ехать.

– Ты спи, – говорит он мне. – Дорога дальняя. Как будем подъезжать к городу, разбужу.

Но я так возбуждена предстоящим путешествием, что не могу спать. Бездумно смотрю в окно, но вижу только посветлевшее небо с обрывками темных облаков. Лишь кое-где в домах мелькают редкие огоньки, но когда мы выезжаем из села, то и они пропадают. Дорога, что ведет на Махачкалу, вся в рытвинах и ухабах, машина подпрыгивает, и моя голова бьется о жесткую спинку без подголовника. Я шарю рукой по сиденью – ремня нет. Вспоминаю о Диляре, но тут же гоню плохие мысли прочь. Пожалуй, самое лучшее и правда поспать. Я скидываю ботинки, ложусь на сиденье, неудобно подогнув под себя ноги, какое-то время пытаюсь приноровиться к тычкам, которые стали еще ощутимее, и незаметно для себя все же засыпаю.

Когда я снова открываю глаза, машина почему-то не едет, а стоит. Спросонья мне кажется, что нас догнал Загид и уже вытащил Иршада из машины, а теперь очередь за мной. Резко сажусь, больно ударившись головой о потолок, и вижу, что Иршад по-прежнему спокойно сидит за рулем, а остановились мы из-за светофора, который горит для нас красным.

– А, проснулась? – Иршад поворачивается ко мне, его зубы на фоне черных усов кажутся неестественно белыми. – Я будить тебя хотел. Ну ты и горазда дрыхнуть! Махачкала уже за окном.

Я жадно вглядываюсь в окно, в надежде увидеть знакомые места, но пока ничего не узнаю.

– Хотя бы примерно помнишь район, где тетка твоя живет? – спрашивает Иршад, закуривая сигарету и немного опуская стекло, чтобы дым выходил из салона.

– В центре есть площадь с фонтаном. Если от площади повернуть направо, мимо высокого серого дома с башенками, и проехать две улицы, там и будет ее дом.

– Ага, понял, – кивает Иршад. – Найдем.

Я облегченно вздыхаю. Я-то боялась, что муж Генже посмеется над моим путаным объяснением, а потом велит не морочить ему голову и либо назвать точный адрес, либо выйти из машины. Наверное, Иршад хорошо знает город и понимает, какой район я имела в виду. Успокоившись, я с любопытством гляжу в окно, удивляясь количеству людей и машин на ярко освещенных улицах. Еще нет девяти утра, но город уже проснулся и живет своей жизнью. До замужества я бывала в Махачкале не чаще раза в год, а после и вовсе перестала. Я совсем отвыкла от всего этого и не представляю, как оказалась бы тут совсем одна, как разыскала бы нужную улицу. Если бы не Генже и Иршад, мое путешествие скорее всего закончилось бы ничем. Но радоваться пока рано, ведь еще неизвестно, дома ли тетя и как она меня примет. Пусть даже Мазифат-апа обрадуется моему появлению, но дядя Ихлас, скорее всего, нет. Он поборник суровых нравов и убежден, что долг женщины состоит в беспрекословном подчинении мужчине. Я стараюсь не думать о том, что будет, если дядя окажется дома.

Наконец я начинаю узнавать улицы и дома. Вот магазин, куда мы с Заремой ходили, чтобы купить хлеба к обеду. Вон там маленький садик со скамейками, расставленными под тенистыми липами, сейчас, конечно, голыми. Вон арка, пройдя через которую оказываешься у пересохшего ручья, излюбленного места игр местной детворы. А вот…

– Остановите! – кричу я, как ненормальная. – Вон, вон ее дом!

Иршад резко тормозит. Я быстро отсчитываю этажи – первый, второй, третий… Тетина квартира на четвертом. Облегченно перевожу дух: в окнах горит свет.

– Теперь я сама пойду.

– Уверена? – Иршад с сомнением глядит на меня. – Может, проводить? Время у меня еще есть.

– Ай, нет, спасибо. Видите, свет? Значит, дома кто-то есть. Меня впустят.

– Ну смотри, – с сомнением повторяет Иршад. – Знаешь, давай как? Я тут буду ждать десять минут. Если что, успеешь вернуться, и тогда будем думать. А если не придешь, так уеду.

Горячо благодарю Иршада за его доброту и помощь. На всякий случай мы прощаемся, и я выхожу на тротуар. Странно, в городе куда теплее, чем в нашей долине. Должно быть, я смотрюсь нелепо в толстом пальто и платке. Но спешащие мимо люди не обращают на меня внимания. Помня про отведенные Иршадом десять минут, я вхожу в подъезд и на одном дыхании преодолеваю все четыре лестничных пролета. Поверить не могу, что наконец-то стою у квартиры тети Мазифат. Подношу дрожащую руку к звонку и сильно давлю на кнопку. В глубине раздается знакомая с детских лет переливчатая трель.

– Кто? – слышу тетин голос и от облегчения едва не плачу.

– Это я, Салихат.

– Салихат?

Дверь распахивается, тетя смотрит на меня так, будто увидела привидение.

– О Аллах, что ты тут делаешь, девочка?


– Можно мне войти?

– Конечно! – Тетя отодвигается в сторону, пропуская меня в прихожую. – Что случилось, дочка, скажи? Ты как здесь? С мужем приехала? А где он сам?

– Ай, подождите, все расскажу. Ихлас-ата дома?

– На работу уехал ни свет ни заря. И Гаффар с ним, он теперь с отцом в одной фирме работает. Да ты раздевайся, в комнату иди! Я сейчас чай поставлю, голодная небось?

Пытаюсь убедить тетю, что совсем не голодная, но она и слушать не желает. Проще позволить ей сделать так, как она хочет, да у меня и сил не осталось спорить. Снимаю верхнюю одежду и обувь и иду в гостиную, обставленную современной мебелью, с огромным плоским телевизором на стене и музыкальным центром на столике.

Я сажусь на мягкий диван и откидываюсь на удобную спинку, отдыхая от салона Иршадовой машины. Тишина обволакивает меня, будто коконом, слышны только тиканье больших напольных часов да звон посуды из кухни. Входит Мазифат-апа с подносом, уставленным чашками, вазочками и тарелочками. Я помогаю ей составить все на низкий столик, стоящий между двумя креслами. Из вежливости принимаю у тети чашку, хотя не хочу ни пить, ни есть.

Мазифат-апа глядит на меня с острым любопытством, но традиции не разрешают выпытывать, что да как, покуда гость не отдохнет немного, не утолит жажду. Поэтому, пока я осторожно пью обжигающий чай, она словоохотливо рассказывает, как счастливы в браке обе ее дочери, что она уже дважды бабушка, а у Заремы второй ребенок на подходе.

– Пора Гаффара женить, – вздыхает Мазифат-апа, обмахиваясь краем тонкого белого платка, потому что в комнате немного душно. – Да только уперся он и ни в какую, говорит, сперва карьеру сделаю, денег заработаю, а потом сам себе невесту найду. Зачем зарабатывать, говорю ему, у отца денег на всех хватит, приводи жену хоть завтра в дом, с тех пор, как дочки замуж ушли, одной-то мне тяжело по хозяйству управляться. Ихлас ругается, но Гаффар такой упертый, ничем его не переубедишь. Ну, подождем еще, авось образумится.

Тетя переводит дух, делает глоток чаю и продолжает.

– Ай, Салихат, хорошо, что приехала! Соскучилась я по тебе, сколько лет не видались. Знаю, трое сыновей у тебя, значит, Аллах к тебе особой милостью благоволит. Вот, Абдулжамал заходил вчера со второй женой, они в городе по делам. Предлагала им тут остаться, а он отказался, в гостинице, мол, остановились. Обидно стало, понимаешь, все-таки брат родной, зачем гостиница, когда комнаты после дочерей пустые стоят?

Услышав про отца, я замираю, не донеся чашку до рта. Он, значит, был здесь вчера! Что, если бы Иршад не выходной оказался и меня накануне привез? Тогда я бы точно с отцом тут встретилась. Какая была бы у него реакция, узнай он, что я из дому ушла и разъезжаю в машинах с чужими мужчинами? Уж точно ничего хорошего бы меня не ждало.

– А Джамалутдин как? – добирается тетя до главного. – Здоров, надеюсь?

Набираю в грудь побольше воздуху и начинаю рассказывать. Говорить приходится куда подробнее, чем на кухне у Жубаржат, потому что тетя не знает того, что знала моя мачеха, живя со мной в одном селе. Я ничего не утаиваю: ни рассказа Агабаджи, ни раненого, ни долгого отсутствия Джамалутдина, ни страшных слов и намерений Загида. Где-то в середине рассказа у меня начинают течь слезы, но я не обращаю на них внимания, и через какое-то время они заканчиваются. Я все говорю и говорю, глядя в одну точку – на высокий фикус с глянцевыми листьями, на которых совсем нет пыли. Мазифат-апа слушает молча, не перебивая, не охая и не издавая вообще никаких звуков, и под конец мне кажется, что ее и вовсе нет в комнате, что я только фикусу и рассказываю. И по мере того как рассказ приближается к концу, мне становится легче. Наконец я умолкаю, закончив на том, как муж Генже высадил меня возле тетиного дома.

Мазифат-апа молчит, и я бросаю на нее испуганный взгляд: ну как она в ярости, что я решилась на побег и принесла такой позор в ее дом? Но нет, зря я так про тетю думала. Выражение ее лица такое, что невольный порыв бросает меня на ее грудь. А она крепко прижимает меня к себе, гладит по волосам, бормочет слова утешения и называет доченькой. Потом, успокоившись, говорит:

– Ай, ведь какой негодяй тот Загид! Мне он еще на свадьбе не понравился, как увидала его лицо, так и подумала про него нехорошее. Но ты не верь ему, девочка, слышишь, ни одному слову не верь! Мало ли что он про Джамалутдина выдумал. Если бы все так было, как он сказал, к вам пришли бы уже, понимаешь?

– Но я не знаю, где Джамалутдин. И дети с Загидом остались, вдруг он что-нибудь с ними сделает?

– Расима-апа с детьми, она за ними приглядит, ты об этом не волнуйся. О себе сейчас думай. Хорошо, что приехала, ай, хорошо! Сейчас отдыхай, не беспокойся ни о чем, а вечером Ихлас приедет, будем вместе думать, как тебе помочь. Абдулжамал номер гостиницы оставил, хочешь, позвоню ему, пусть придет? Ну, не хочешь, так погодим пока. Но он тебе отец и за тебя отвечает, коли Джамалутдин в таком долгом отсутствии.

– Мне главное – узнать про мужа. Может, у дяди Ихласа связи какие есть?

– Может, и есть, – кивает тетя Мазифат, – да только осторожно надо. Ведь что мы знаем? Что Джамалутдин, не приведи Аллах, террористам пособник. А мы нашу власть поддерживаем, за порядок мы и закон, поняла, да? Ихласу нельзя рисковать, ну как он начнет разузнавать про Джамалутдина, а то, плохое, правдой окажется? Как он свой интерес объяснит? Ведь тогда и за нас возьмутся, доказывать придется, что мы сами не пособники.

Я не могу не согласиться с доводами тети. Только сейчас начинаю понимать, какое опасное дело затеяла. Вдруг у них неприятности из-за меня будут? Я ведь не знаю, как все обстоит на самом деле. Кто из мужчин станет всю правду про свою жизнь женщине рассказывать? У нас так: чем меньше женщина знает, тем лучше. Наверное, тетя Мазифат понимает по моему лицу, о чем я думаю, потому что говорит:

– Это я к тому, что нельзя вот так, сгоряча. Обдумать сперва следует. Потому и сказала: вернется Ихлас и решит, как поступить. Я мужу доверяю, скоро тридцать лет как вместе живем, привыкла на него полагаться.

Тетя устраивает меня в бывшей комнате Зарифы. День тянется бесконечно. Я бесцельно смотрю в окно, потом немного в телевизор. Предлагаю Мазифат-апа свою помощь, но она говорит, что сегодня я гостья и поэтому должна отдыхать. После обеда тетя ложится вздремнуть. Она и мне советует, только я не могу спать: совсем не своя стала от переживаний, гадаю, когда и как все закончится. Нахожу на полке журнал в яркой обложке и читаю непонятные статьи: про образование девушек, про вред ранних браков, про современные средства предохранения от беременности (я и не знала, что такое возможно). Интересно, в курсе ли тетя Мазифат и дядя Ихлас, что читала их дочь, пока не вышла замуж?..

Когда на улице стемнело, слышу, как в замочной скважине поворачивается ключ. Я холодею от безотчетного ужаса. Подкравшись к двери, немного ее приоткрываю и выглядываю в прихожую. Мазифат-апа целует дядю Ихласа в щеку, а располневшего и сильно полысевшего Гаффара – в лоб. Она суетится вокруг них, принимает кепку, портфель, подает тапочки. Наверное, раньше это была обязанность одной из моих двоюродных сестер.

Гаффар идет к себе, на ходу сказав матери, что не голоден и поэтому ужинать будет позже, а дядя Ихлас – сначала в ванную, а потом на кухню. Наверное, тетя Мазифат его накормит, а уж потом будет рассказывать. Я сажусь на узкую кровать, зажимаю между коленями ледяные от волнения руки и жду. Какое-то время в квартире стоит тишина, а потом ее взрывает громкий, негодующий голос дяди Ихласа.

– Что такое говоришь, женщина? Салихат здесь? В нашем доме?!

Я слышу тяжелые шаги, дверь распахивается и на пороге появляется дядя. Его лицо покраснело и подергивается от злости. Позади него топчется тетя Мазифат, жалобно повторяя:

– Ай, Ихлас, ведь девочка не виновата! Что ей было делать, когда она в такой беде оказалась? Мы одни у нее родственники, кроме отца. Она сперва к нему пошла, но дома не застала, сам знаешь, тут он, в городе сейчас…

– Молчи! – Дядя Ихлас оборачивается к жене, и ту будто ветром сдувает. – Ну, салам алейкум, Салихат, – говорит он мне голосом, не предвещающим ничего хорошего.

– Алейкум ассалам, Ихлас-ата…

– Что же ты, из дома сбежала?

– Это был не побег, Ихлас-ата. Тетя Мазифат вам разве не рассказала?

– Мало ли, что она рассказала! Я тебя спрашиваю. Так сбежала?

Обдумываю вопрос. Если рассудить, то так и есть: мой поступок иначе, как побегом, не назовешь. Опустив голову, я молча киваю. Видимо, моя покорность немного смягчает дядю Ихласа, он проходит в комнату и говорит:

– Сядь.

Опускаюсь на кровать. Дядя сильно разозлен, но я чувствую, что если найду правильные слова, он может принять мою сторону.

– Рассказывай.

Кажется, я уже выучила свой рассказ наизусть, я повторяю дяде Ихласу почти слово в слово то, что сказала тете Мазифат. В конце, не сдержавшись, прибавляю: