Салихат
Часть 22 из 23 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Ихлас-ата, прошу, помогите! Я боюсь Загида, он на все способен. Даже если Джамалутдин и правда погиб, – в этом месте я судорожно сглатываю комок, застрявший в горле, – я никак не могу выйти замуж за его пасынка.
– По нашим, мусульманским законам, не можешь, это верно, – соглашается дядя, – а по русским – вполне даже можешь.
Я холодею. То же самое сказал мне Загид. К чему дядя Ихлас клонит?..
– Но мы в нашем селе живем только по мусульманским законам, – твердо отвечаю я.
Дядя Ихлас кивает:
– Да, Салихат, именно этих слов я и ждал от тебя. Но если ты правоверная мусульманка, как могла пуститься в такой путь одна, без сопровождения? Как могла оставить своих детей? Твой отец живет через две улицы от тебя, ты могла подождать, пока он вернется домой, и пойти к нему за советом. Он самый близкий твой родственник, если не считать братьев твоей покойной матери, которые неизвестно, вернутся ли когда-нибудь на родину, а может быть, уже где-то и сгинули. Отец имеет полное право отказать тебе в помощи, если посчитает, что тебе лучше делать так, как решила твоя новая семья, а точнее, – Загид как глава семьи. Вернется Джамалутдин или нет – покажет время, а там пусть они разбираются между собой. Твое дело – покориться воле мужчины, который в данный момент несет за тебя ответственность. Раньше это был твой отец, потом – муж, а теперь пасынок, и, даже если он говорит вещи, которые кажутся тебе неправильными, ты должна принять его волю. Если Загид не прав, он будет держать ответ перед Аллахом. Но ты в любом случае будешь держать перед Ним ответ, ибо нарушила главную добродетель мусульманки: послушание.
Некоторое время дядя Ихлас молчит, давая мне возможность осмыслить его слова. Наконец продолжает:
– Я пока не решил, что с тобой делать. В любом случае, пока ты останешься здесь, в этой квартире. Сейчас в городе твой отец, завтра я свяжусь с ним и…
– Ай, нет! – вскрикиваю я. – Прошу, пожалуйста, Ихлас-ата, не говорите отцу!
– Это почему же? Ты, вроде, сама пошла в его дом, не зная, что он уехал. Ведь шла, чтобы рассказать, чтобы помощи попросить, так, да?
– Он… он будет сильно гневаться на меня за то, что сбежала. Уж если вы разгневались…
– Твоему отцу я обязан сообщить, – твердо говорит дядя. – Но, если ты так сильно против, могу позвонить Загиду. Выбирай.
– Отцу… – шепчу я едва слышно.
– Хорошо. – Дядя Ихлас поднимается со стула. – Видать, разум еще не совсем покинул твою голову, Салихат. Из дома чтобы не ногой, поняла? Я велю жене запереть дверь и спрятать ключи. Еще не хватало мне потом отвечать за то, что ты и отсюда сбежала.
Он уходит, и я слышу, как на двери с той стороны щелкает задвижка. Я даже не обращала внимания, что она там есть, не привыкла к такому – в нашем-то доме ни одного замка нет, кроме как на входных дверях. Получается, я теперь пленница?.. Мне вдруг становится все равно. Сил совсем не осталось. Ложусь, не раздеваясь, ничком на постель, подтянув коленки к животу, и смотрю в окно на качающиеся голые ветки, на освещенные окна соседнего дома, на темное небо, усыпанное мелкими звездами – у нас в долине они не такие, а крупные, с кулак величиной. До меня доносятся будничные звуки, какие раздаются, наверное, в любой обитаемой квартире: приглушенный звук телевизора, льющаяся из крана вода в ванной. Как же я далека от всего этого! Мне не нужно ни комфорта, ни богатства, я готова жить в сарае, только бы со мной были мои дети, только бы Джамалутдин был рядом. При мысли о сыновьях и муже из глаз начинают течь горькие слезы. Я плачу и плачу, никак не могу остановиться. Почему, ну почему все так вышло?! Чем я разгневала Всевышнего? Разве не была я послушной дочерью, хорошей женой и матерью? Как заслужить прощение Справедливейшего из богов, чтобы он вернул все, что было раньше?.. Мысли в моей голове путаются и постепенно исчезают – одна за другой. Я засыпаю, и мне снится двор жарким летним днем; я сижу под абрикосом, кормя грудью младенца, а вокруг бегают дети, и их так много, что я, как ни стараюсь, никак не могу их сосчитать.
На следующее утро, едва дядя Ихлас и Гаффар уезжают на работу, Мазифат-апа отпирает дверь и зовет:
– Салихат, девочка, иди сюда.
Она уже приготовила мне завтрак и ждет, пока я помоюсь, а потом сидит рядом, подливая чай в мою чашку и подкладывая свежие чуду с курятиной, будто пытается исправить то, что произошло накануне.
– Ты на дядю не обижайся, он не злой человек, просто любит, чтобы все было правильно. Его тоже можно понять – приходит с работы, а тут такая новость: племянница из дому сбежала.
– Что же теперь будет? Дядя Ихлас сказал, моему отцу станет звонить…
– Не знаю, – тетя отводит глаза и начинает протирать чистую, без единого пятнышка клеенчатую скатерть, – мне Ихлас не докладывался, а мое дело маленькое – делать, как велит.
– Он велел дверь входную запереть, да? И ключи от меня спрятать?
– Даже если и так? – Тетя Мазифат вскидывается, повышает голос: – Кто тебя знает, что еще можешь выкинуть? А ну как снова сбежишь? Город большой, окажешься одна на улице – пропадешь. Будет ехать плохой человек мимо, запихнет в машину, и не найдут никогда. У нас знаешь сколько таких случаев было? У Ихласа друг есть, в МВД работает. Говорит, столько дел заведено о пропаже девушек, что и не сосчитать. Я сама знаешь как за дочерей боялась, когда они на улицу шли? Хорошо, отец запретил им в университет поступать, я хоть спала спокойно, зная, что обе почти всегда дома. Теперь вот, слава Аллаху, замуж вышли, опять дома сидят, детей нянчат. Уберегли мы их с отцом от беды. А ты? Привыкла дома-то свободно ходить, так думаешь, и здесь можно? Нет уж, сиди под нашим приглядом, покуда все не образуется.
И я сижу. Весь этот день и весь следующий. В комнате меня больше не запирают, дядя Ихлас, когда приходит с работы, разговаривает со мной приветливо, будто и не было того неприятного разговора. Гаффар делает вид, что меня не замечает, да и не о чем нам разговаривать, он абсолютно чужой мне человек. Мазифат-апа разрешила мне бездельничать только в первый день, а со следующего стала поручать то одно, то другое. А я и рада, работа по дому для меня привычней всего, за ней время пролетает незаметно, и некогда думать о плохом. Странно, но отец до сих пор не появился, и я уже начинаю думать, что он и вовсе не появится. Неужели дядя Ихлас не стал ему звонить? Тогда… кому же он позвонил? Не хочу, не буду об этом думать. Лучше пойду и помою пол в прихожей, он хоть и чистый, но все равно тряпкой пройтись лишний раз не помешает.
* * *
Звонок в дверь раздается на третье утро, которое я провожу в квартире тети Мазифат. Мы с тетей перебираем нут на кухне, но, услышав звонок, замираем и смотрим друг на друга.
– Иди в свою комнату, – отрывисто говорит тетя, ее голос дрожит от волнения.
Меня не надо просить дважды. Уверенная, что это отец или, того хуже, Загид, я закрываю дверь и осматриваюсь, где бы спрятаться. Но тут почти нет мебели, только узкий шкаф, кровать и стол. Поэтому я просто стою посреди комнаты и жду, читая про себя молитву.
Потом все происходит очень, очень быстро. Дверь распахивается, ударившись о стену, и от этого громкого стука я буквально подскакиваю на месте. Но в следующий момент мир будто переворачивается, и мне становится страшно уже за собственный рассудок. Потому что передо мной должен стоять кто угодно, но только не мой муж. Я силюсь сказать что-нибудь и не могу: из горла не вырывается ни звука. Так бывает в кошмарных снах, когда пытаешься крикнуть или убежать, но не получается ни то ни другое.
Несколько бесконечных минут Джамалутдин смотрит на меня, а потом размахивается и сильно бьет по лицу. Падая, я успеваю подумать, что он мог бы и не делать этого: я в любом случае потеряла бы сознание.
Эпилог
Мы сидим на циновках в комнате Джамалутдина, я крепко прижимаюсь к нему и обвиваю руками его шею: вдруг, если отпущу, сказка закончится, и он опять исчезнет? Джамалутдин гладит меня по волосам, а потом приподнимает мое лицо и осторожно целует там, где остался след от его пощечины. Мне уже не больно, припухлость почти прошла, остался только синяк, но следующие несколько дней я в любом случае не планирую выходить за ворота. Синяк – это пустяки.
Из Махачкалы мы уехали только вчера, но мне кажется – много дней назад, столько всего произошло за это время. Самая главная новость, мысль о которой доставляет мне ни с чем не сравнимое удовольствие: Загид больше не живет в нашем доме.
Я в который раз прошу Джамалутдина рассказать историю от начала до конца. Он протестует, со смехом говоря, что не может сто раз повторять одно и то же. Но мне надо слышать снова и снова, только во время его рассказа я убеждаюсь: то, что происходит – это на самом деле, а не домыслы моего заболевшего рассудка.
Трудно поверить, но, судя по всему, и правда все было именно так, как говорит Джамалутдин. Вынужденный скрываться в отдаленных районах Дагестана у людей, от которых он полностью зависел, мой муж ни на минуту не переставал думать обо мне и наших детях. При первой же возможности он связывался с Загидом, и тот уверял, что беспокоиться не о чем. О том, что Загид замышляет такое по отношению ко мне, своей мачехе, и к нему, своему отцу, Джамалутдин и помыслить не мог.
Прошло почти полгода, прежде чем Джамалутдин смог вернуться домой. Он предвкушал встречу со мной, но нашел в доме только присмиревшую Расиму-апа, взбешенного Загида и неухоженных детей. Пошел уже четвертый день моего побега, в тот самый день я находилась у тети Мазифат. Загид уже прекратил поиски, потому что не знал, где еще, кроме нашего села, можно меня искать. Ему и в голову не могло прийти, что я способна в одиночку добраться до Махачкалы.
Джамалутдин, вне себя от тревоги и расстройства, хотел идти к моему отцу, но Загид его отговорил, сказав, что тот в отъезде. А потом, понимая, что ему предстоит объяснять, по какой причине я ушла из дома, Загид сказал, что ему кое-что про меня известно. Видимо, ненависть пасынка достигла такой силы, что он решил не останавливаться ни перед чем, даже перед самой отвратительной ложью. И, глядя в глаза своему отцу, Загид сказал, что я убежала в Махачкалу (если бы он знал, что угадал!), чтобы донести на Джамалутдина властям. По словам Загида, я решилась на это почти сразу, едва мой муж уехал, но он, Загид, все эти месяцы силой удерживал меня в доме, а Джамалутдину не сообщал, чтобы не расстраивать его. Загид сказал примерно так: «Когда Салихат узнала, что ты связан с боевиками, она испугалась, что детей могут отправить в детский дом, а ее обвинить в пособничестве. Я пытался вразумить твою жену, но она не желала слушать. Тогда я посадил ее под замок, и Салихат вроде успокоилась, но теперь-то понятно: она просто пыталась усыпить мою бдительность. Когда ей снова позволили выходить во двор под присмотром Расимы-апа, та на минуту упустила Салихат из виду, а она только этого и ждала. Бежала, как есть, без денег и документов». Загид стал уверять Джамалутдина, что ему опасно находиться в доме и лучше всего снова на время исчезнуть. Джамалутдин не хотел верить, что я способна на такое, и позвал Расиму-апа, но та подтвердила правдивость слов Загида, видимо, запуганная самим Загидом. Джамалутдин понял, что ему и в самом деле нельзя тут оставаться, но не мог уехать, не побыв немного с детьми. Он не держал зла на сына и даже мысли не мог допустить, что тот говорит неправду. Джамалутдин решил переночевать дома, а утром отправиться в одно из безопасных мест. Утром, когда он уже был готов к отъезду, из Махачкалы позвонил Ихлас-ата и вначале попросил к телефону Загида, но, поняв, с кем разговаривает, несколько секунд потрясенно молчал, прежде чем сообщить, что Салихат в данный момент находится в его доме. Джамалутдин спросил адрес, повесил трубку и, не сказав ни слова Загиду, сел в машину и поехал в город. Как позже выяснилось, прежде чем звонить Загиду, муж тети вначале связался с моим отцом, но тот в бешенстве заорал, что не хочет даже слышать моего имени и ему все равно, где я и что со мной. И тогда дяде Ихласу ничего не оставалось, кроме как сделать второй звонок.
– Но как ты мог поверить Загиду? – Я качаю головой, мне в самом деле этого не понять. – Ведь ты знал, как сильно я тебя люблю! Я места себе не находила, каждый день думала: «Когда он вернется?» И потом Загид…
– Не надо, – глухо говорит Джамалутдин, – не продолжай, прошу. Мне достаточно было услышать это один раз. Больше не хочу.
– Почему ты не спросил меня, как все было на самом деле, прежде чем ударить? Да, Загид твой сын и у тебя не было причин ему не верить, но я ведь твоя жена.
– Ты правда хочешь знать? – спрашивает Джамалутдин изменившимся голосом.
Я поднимаю голову и смотрю на его лицо. Оно очень бледное, а в глазах такое, что мне становится страшно. Я готова сказать: «Нет, не надо мне знать никакую правду!», но вместо этого губы произносят совсем другое:
– Да. Да, хочу.
Джамалутдин вздыхает, мягко отстраняет меня и поднимается. Он подходит к окну – своему излюбленному месту – и поворачивается ко мне спиной. То, о чем он собрался сейчас говорить, настолько неприятно, что ему проще делать это, не глядя на меня.
– Салихат, мне следовало рассказать тебе обо всем или сразу, едва ты вошла в этот дом, или не рассказывать вовсе. Но Аллах в мудрости Своей решил показать мне всю ничтожность этих измышлений. Ты знаешь, что случилось с моей первой женой, Зехрой?
– Д-да… она… – выдавливаю я и замолкаю, не в силах продолжать.
– Ну и?.. – Джамалутдин мгновение смотрит на меня, а потом, не выдержав, снова отворачивается. – Дальше.
– Нет, – я мотаю головой, хотя он не может этого видеть, – не могу.
– Я убил ее, – говорит Джамалутдин.
Говорит так просто и буднично, будто о погоде рассказывает. Я смотрю на его широкую спину и жду, что он скажет дальше.
– По селу разные слухи ходили. Но в конце концов все остановились на самой очевидной версии: что я сделал это, наказав жену за измену. Только Загид и я знали правду. Возможно, Расима-апа о чем-то догадывалась, но мы с ней никогда это потом не обсуждали. Загид сказал паре-тройке приятелей, а те потом по всему селу разнесли, что, пока я отсутствовал, Зехра сбежала в город к своему любовнику, а я разыскал ее, привез домой, заставил покаяться и, когда она отказалась, убил. Все было почти так, за исключением одного: Зехра была честная женщина, и у нее не было любовника. Мы жили с ней уже много лет. Пока Загид не подрос достаточно, чтобы мне помогать, я занимался только бизнесом и больше ничем. Но потом… потом все изменилось. В нашем доме стали бывать мужчины, которых ты много раз видела. Зехра сначала терпела, а потом не выдержала и закатила истерику, она кричала, что я стал террористом и из-за меня всю нашу семью убьют. Только хорошая пощечина заставила ее замолчать. Напрасно я уверял жену, что опасности нет никакой, что я не принимаю участия в террористических действиях и что боевикам нужно от меня только одно: мои деньги. Если бы я не стал помогать им, еще неизвестно, что было бы с нашей семьей. Но Зехра не хотела слушать. Она замкнулась в себе, избегала супружеских отношений и часто плакала. Я любил ее и думал, что должно пройти время, прежде чем она привыкнет и все снова будет как прежде. Однажды я, как обычно, уехал на несколько дней. А когда вернулся, Зехры дома не оказалось. Никто не видел ее уже два дня. Я не знал, что думать, обыскал все вокруг, спрашивал у соседей, выставляя себя дураком… Наконец, когда я отчаялся, рано утром зазвонил телефон. Звонил родной брат Зехры, Хамид, живущий в Махачкале. Он сказал, что выполняет свой долг и не мог поступить иначе. Зехра находилась в его квартире, запертая в комнате: разговаривая с ним, я слышал, как она стучит в дверь и требует ее выпустить. Я ехал так быстро, как только мог. Когда Хамид увидел меня, он сказал, что, прежде чем войти к Зехре, я должен кое-что узнать. Брат жены отвел меня на кухню и рассказал следующее: накануне вечером в его дверь позвонила Зехра. Он сначала обрадовался, а потом испугался, решив, что случилось несчастье. Но по мере того как он слушал сбивчивый рассказ сестры, в Хамиде нарастал ужас. Зехра собиралась на другой день отправиться в милицию и рассказать там правду о том, чем занимается ее муж. О том, что Загид тоже к этому причастен, она не знала. Хамид, как мог, успокоил Зехру, накормил ужином и отправил спать в гостевую комнату, а когда она заснула, запер дверь на ключ и стал думать. Наутро Хамид принял решение и позвонил мне. – Джамалутдин помолчал. – Выслушав рассказ Хамида, я поблагодарил его и сказал, что теперь он может впустить меня к Зехре. Он сделал это, и я вошел. Зехра смотрела на меня настороженно, забившись в дальний угол. Я спокойно заговорил с ней, сказал, что отвезу ее домой, а потом протянул руку и помог ей подняться. В машине Зехра молчала, она не произнесла ни слова пока мы ехали, и я тоже молчал. Дома я запер ее в чулане и оставил одну, а утром спросил, что она намерена делать дальше. Не отводя взгляда, Зехра сказала, что едва я ослаблю бдительность, она снова попытается добраться до Махачкалы, но теперь уже пойдет не к брату-предателю, а прямиком в милицию. Я понял: жена говорит правду. Я прочитал это в ее глазах. И тогда я принес подушку и задушил ее. Она не сопротивлялась. Видимо, посчитала смерть лучшим избавлением от такого мужа. Потом я завернул тело Зехры в одеяло, положил в багажник, отвез на кладбище и зарыл в одну из свежих могил. Вернувшись домой, я отмыл лопату от земли, поставил в сарай и пошел обедать.
Джамалутдин закончил рассказ и теперь ждет моей реакции. А я не знаю, как вести себя, что говорить. История, которую я сейчас услышала, кажется настолько невероятной, что мозг отказывается воспринимать ее всерьез. Но вместе с тем я уверена: все это правда от первого и до последнего слова.
Я медленно поднимаюсь и подхожу к Джамалутдину сзади так близко, что слышу его дыхание. Обнимаю и прижимаюсь щекой к его спине. По моему лицу текут слезы, впитываясь в рубашку Джамалутдина. Так мы стоим и молчим какое-то время, а потом муж разворачивается, берет мое лицо в ладони и говорит:
– Ты считаешь меня чудовищем?
– Нет, – говорю я, и это правда.
– Ты боишься и ненавидишь меня за то, что я сделал?
– Нет, – снова говорю я.
– Ты больше не будешь любить меня?
– Нет, – в третий раз говорю я. – Я не смогу не любить тебя, Джамалутдин. Даже если ты будешь просить разлюбить тебя, у меня не получится. Я не устаю благодарить Аллаха за то, что ты со мной, и я молю Его продлить твои годы, наполнив их мудростью и раскаянием. Ты мой муж, отец моих детей, моя любовь и моя жизнь. Не покидай меня, прошу. Никогда.
Джамалутдин обнимает меня, прижимая к себе так крепко, что дыхание перехватывает.
– О, Салихат, – шепчет он. – Салихат…
И он произносит слова, которых я жду уже несколько лет. Мне больше не о чем мечтать. Я закрываю глаза, чтобы продлить миг наивысшего счастья. Краткий миг, в котором нет ни войны, ни Загида, ни убийств, ни предательств…
И мне хочется верить, что так теперь будет всегда.
* * *
notes
Примечания
– По нашим, мусульманским законам, не можешь, это верно, – соглашается дядя, – а по русским – вполне даже можешь.
Я холодею. То же самое сказал мне Загид. К чему дядя Ихлас клонит?..
– Но мы в нашем селе живем только по мусульманским законам, – твердо отвечаю я.
Дядя Ихлас кивает:
– Да, Салихат, именно этих слов я и ждал от тебя. Но если ты правоверная мусульманка, как могла пуститься в такой путь одна, без сопровождения? Как могла оставить своих детей? Твой отец живет через две улицы от тебя, ты могла подождать, пока он вернется домой, и пойти к нему за советом. Он самый близкий твой родственник, если не считать братьев твоей покойной матери, которые неизвестно, вернутся ли когда-нибудь на родину, а может быть, уже где-то и сгинули. Отец имеет полное право отказать тебе в помощи, если посчитает, что тебе лучше делать так, как решила твоя новая семья, а точнее, – Загид как глава семьи. Вернется Джамалутдин или нет – покажет время, а там пусть они разбираются между собой. Твое дело – покориться воле мужчины, который в данный момент несет за тебя ответственность. Раньше это был твой отец, потом – муж, а теперь пасынок, и, даже если он говорит вещи, которые кажутся тебе неправильными, ты должна принять его волю. Если Загид не прав, он будет держать ответ перед Аллахом. Но ты в любом случае будешь держать перед Ним ответ, ибо нарушила главную добродетель мусульманки: послушание.
Некоторое время дядя Ихлас молчит, давая мне возможность осмыслить его слова. Наконец продолжает:
– Я пока не решил, что с тобой делать. В любом случае, пока ты останешься здесь, в этой квартире. Сейчас в городе твой отец, завтра я свяжусь с ним и…
– Ай, нет! – вскрикиваю я. – Прошу, пожалуйста, Ихлас-ата, не говорите отцу!
– Это почему же? Ты, вроде, сама пошла в его дом, не зная, что он уехал. Ведь шла, чтобы рассказать, чтобы помощи попросить, так, да?
– Он… он будет сильно гневаться на меня за то, что сбежала. Уж если вы разгневались…
– Твоему отцу я обязан сообщить, – твердо говорит дядя. – Но, если ты так сильно против, могу позвонить Загиду. Выбирай.
– Отцу… – шепчу я едва слышно.
– Хорошо. – Дядя Ихлас поднимается со стула. – Видать, разум еще не совсем покинул твою голову, Салихат. Из дома чтобы не ногой, поняла? Я велю жене запереть дверь и спрятать ключи. Еще не хватало мне потом отвечать за то, что ты и отсюда сбежала.
Он уходит, и я слышу, как на двери с той стороны щелкает задвижка. Я даже не обращала внимания, что она там есть, не привыкла к такому – в нашем-то доме ни одного замка нет, кроме как на входных дверях. Получается, я теперь пленница?.. Мне вдруг становится все равно. Сил совсем не осталось. Ложусь, не раздеваясь, ничком на постель, подтянув коленки к животу, и смотрю в окно на качающиеся голые ветки, на освещенные окна соседнего дома, на темное небо, усыпанное мелкими звездами – у нас в долине они не такие, а крупные, с кулак величиной. До меня доносятся будничные звуки, какие раздаются, наверное, в любой обитаемой квартире: приглушенный звук телевизора, льющаяся из крана вода в ванной. Как же я далека от всего этого! Мне не нужно ни комфорта, ни богатства, я готова жить в сарае, только бы со мной были мои дети, только бы Джамалутдин был рядом. При мысли о сыновьях и муже из глаз начинают течь горькие слезы. Я плачу и плачу, никак не могу остановиться. Почему, ну почему все так вышло?! Чем я разгневала Всевышнего? Разве не была я послушной дочерью, хорошей женой и матерью? Как заслужить прощение Справедливейшего из богов, чтобы он вернул все, что было раньше?.. Мысли в моей голове путаются и постепенно исчезают – одна за другой. Я засыпаю, и мне снится двор жарким летним днем; я сижу под абрикосом, кормя грудью младенца, а вокруг бегают дети, и их так много, что я, как ни стараюсь, никак не могу их сосчитать.
На следующее утро, едва дядя Ихлас и Гаффар уезжают на работу, Мазифат-апа отпирает дверь и зовет:
– Салихат, девочка, иди сюда.
Она уже приготовила мне завтрак и ждет, пока я помоюсь, а потом сидит рядом, подливая чай в мою чашку и подкладывая свежие чуду с курятиной, будто пытается исправить то, что произошло накануне.
– Ты на дядю не обижайся, он не злой человек, просто любит, чтобы все было правильно. Его тоже можно понять – приходит с работы, а тут такая новость: племянница из дому сбежала.
– Что же теперь будет? Дядя Ихлас сказал, моему отцу станет звонить…
– Не знаю, – тетя отводит глаза и начинает протирать чистую, без единого пятнышка клеенчатую скатерть, – мне Ихлас не докладывался, а мое дело маленькое – делать, как велит.
– Он велел дверь входную запереть, да? И ключи от меня спрятать?
– Даже если и так? – Тетя Мазифат вскидывается, повышает голос: – Кто тебя знает, что еще можешь выкинуть? А ну как снова сбежишь? Город большой, окажешься одна на улице – пропадешь. Будет ехать плохой человек мимо, запихнет в машину, и не найдут никогда. У нас знаешь сколько таких случаев было? У Ихласа друг есть, в МВД работает. Говорит, столько дел заведено о пропаже девушек, что и не сосчитать. Я сама знаешь как за дочерей боялась, когда они на улицу шли? Хорошо, отец запретил им в университет поступать, я хоть спала спокойно, зная, что обе почти всегда дома. Теперь вот, слава Аллаху, замуж вышли, опять дома сидят, детей нянчат. Уберегли мы их с отцом от беды. А ты? Привыкла дома-то свободно ходить, так думаешь, и здесь можно? Нет уж, сиди под нашим приглядом, покуда все не образуется.
И я сижу. Весь этот день и весь следующий. В комнате меня больше не запирают, дядя Ихлас, когда приходит с работы, разговаривает со мной приветливо, будто и не было того неприятного разговора. Гаффар делает вид, что меня не замечает, да и не о чем нам разговаривать, он абсолютно чужой мне человек. Мазифат-апа разрешила мне бездельничать только в первый день, а со следующего стала поручать то одно, то другое. А я и рада, работа по дому для меня привычней всего, за ней время пролетает незаметно, и некогда думать о плохом. Странно, но отец до сих пор не появился, и я уже начинаю думать, что он и вовсе не появится. Неужели дядя Ихлас не стал ему звонить? Тогда… кому же он позвонил? Не хочу, не буду об этом думать. Лучше пойду и помою пол в прихожей, он хоть и чистый, но все равно тряпкой пройтись лишний раз не помешает.
* * *
Звонок в дверь раздается на третье утро, которое я провожу в квартире тети Мазифат. Мы с тетей перебираем нут на кухне, но, услышав звонок, замираем и смотрим друг на друга.
– Иди в свою комнату, – отрывисто говорит тетя, ее голос дрожит от волнения.
Меня не надо просить дважды. Уверенная, что это отец или, того хуже, Загид, я закрываю дверь и осматриваюсь, где бы спрятаться. Но тут почти нет мебели, только узкий шкаф, кровать и стол. Поэтому я просто стою посреди комнаты и жду, читая про себя молитву.
Потом все происходит очень, очень быстро. Дверь распахивается, ударившись о стену, и от этого громкого стука я буквально подскакиваю на месте. Но в следующий момент мир будто переворачивается, и мне становится страшно уже за собственный рассудок. Потому что передо мной должен стоять кто угодно, но только не мой муж. Я силюсь сказать что-нибудь и не могу: из горла не вырывается ни звука. Так бывает в кошмарных снах, когда пытаешься крикнуть или убежать, но не получается ни то ни другое.
Несколько бесконечных минут Джамалутдин смотрит на меня, а потом размахивается и сильно бьет по лицу. Падая, я успеваю подумать, что он мог бы и не делать этого: я в любом случае потеряла бы сознание.
Эпилог
Мы сидим на циновках в комнате Джамалутдина, я крепко прижимаюсь к нему и обвиваю руками его шею: вдруг, если отпущу, сказка закончится, и он опять исчезнет? Джамалутдин гладит меня по волосам, а потом приподнимает мое лицо и осторожно целует там, где остался след от его пощечины. Мне уже не больно, припухлость почти прошла, остался только синяк, но следующие несколько дней я в любом случае не планирую выходить за ворота. Синяк – это пустяки.
Из Махачкалы мы уехали только вчера, но мне кажется – много дней назад, столько всего произошло за это время. Самая главная новость, мысль о которой доставляет мне ни с чем не сравнимое удовольствие: Загид больше не живет в нашем доме.
Я в который раз прошу Джамалутдина рассказать историю от начала до конца. Он протестует, со смехом говоря, что не может сто раз повторять одно и то же. Но мне надо слышать снова и снова, только во время его рассказа я убеждаюсь: то, что происходит – это на самом деле, а не домыслы моего заболевшего рассудка.
Трудно поверить, но, судя по всему, и правда все было именно так, как говорит Джамалутдин. Вынужденный скрываться в отдаленных районах Дагестана у людей, от которых он полностью зависел, мой муж ни на минуту не переставал думать обо мне и наших детях. При первой же возможности он связывался с Загидом, и тот уверял, что беспокоиться не о чем. О том, что Загид замышляет такое по отношению ко мне, своей мачехе, и к нему, своему отцу, Джамалутдин и помыслить не мог.
Прошло почти полгода, прежде чем Джамалутдин смог вернуться домой. Он предвкушал встречу со мной, но нашел в доме только присмиревшую Расиму-апа, взбешенного Загида и неухоженных детей. Пошел уже четвертый день моего побега, в тот самый день я находилась у тети Мазифат. Загид уже прекратил поиски, потому что не знал, где еще, кроме нашего села, можно меня искать. Ему и в голову не могло прийти, что я способна в одиночку добраться до Махачкалы.
Джамалутдин, вне себя от тревоги и расстройства, хотел идти к моему отцу, но Загид его отговорил, сказав, что тот в отъезде. А потом, понимая, что ему предстоит объяснять, по какой причине я ушла из дома, Загид сказал, что ему кое-что про меня известно. Видимо, ненависть пасынка достигла такой силы, что он решил не останавливаться ни перед чем, даже перед самой отвратительной ложью. И, глядя в глаза своему отцу, Загид сказал, что я убежала в Махачкалу (если бы он знал, что угадал!), чтобы донести на Джамалутдина властям. По словам Загида, я решилась на это почти сразу, едва мой муж уехал, но он, Загид, все эти месяцы силой удерживал меня в доме, а Джамалутдину не сообщал, чтобы не расстраивать его. Загид сказал примерно так: «Когда Салихат узнала, что ты связан с боевиками, она испугалась, что детей могут отправить в детский дом, а ее обвинить в пособничестве. Я пытался вразумить твою жену, но она не желала слушать. Тогда я посадил ее под замок, и Салихат вроде успокоилась, но теперь-то понятно: она просто пыталась усыпить мою бдительность. Когда ей снова позволили выходить во двор под присмотром Расимы-апа, та на минуту упустила Салихат из виду, а она только этого и ждала. Бежала, как есть, без денег и документов». Загид стал уверять Джамалутдина, что ему опасно находиться в доме и лучше всего снова на время исчезнуть. Джамалутдин не хотел верить, что я способна на такое, и позвал Расиму-апа, но та подтвердила правдивость слов Загида, видимо, запуганная самим Загидом. Джамалутдин понял, что ему и в самом деле нельзя тут оставаться, но не мог уехать, не побыв немного с детьми. Он не держал зла на сына и даже мысли не мог допустить, что тот говорит неправду. Джамалутдин решил переночевать дома, а утром отправиться в одно из безопасных мест. Утром, когда он уже был готов к отъезду, из Махачкалы позвонил Ихлас-ата и вначале попросил к телефону Загида, но, поняв, с кем разговаривает, несколько секунд потрясенно молчал, прежде чем сообщить, что Салихат в данный момент находится в его доме. Джамалутдин спросил адрес, повесил трубку и, не сказав ни слова Загиду, сел в машину и поехал в город. Как позже выяснилось, прежде чем звонить Загиду, муж тети вначале связался с моим отцом, но тот в бешенстве заорал, что не хочет даже слышать моего имени и ему все равно, где я и что со мной. И тогда дяде Ихласу ничего не оставалось, кроме как сделать второй звонок.
– Но как ты мог поверить Загиду? – Я качаю головой, мне в самом деле этого не понять. – Ведь ты знал, как сильно я тебя люблю! Я места себе не находила, каждый день думала: «Когда он вернется?» И потом Загид…
– Не надо, – глухо говорит Джамалутдин, – не продолжай, прошу. Мне достаточно было услышать это один раз. Больше не хочу.
– Почему ты не спросил меня, как все было на самом деле, прежде чем ударить? Да, Загид твой сын и у тебя не было причин ему не верить, но я ведь твоя жена.
– Ты правда хочешь знать? – спрашивает Джамалутдин изменившимся голосом.
Я поднимаю голову и смотрю на его лицо. Оно очень бледное, а в глазах такое, что мне становится страшно. Я готова сказать: «Нет, не надо мне знать никакую правду!», но вместо этого губы произносят совсем другое:
– Да. Да, хочу.
Джамалутдин вздыхает, мягко отстраняет меня и поднимается. Он подходит к окну – своему излюбленному месту – и поворачивается ко мне спиной. То, о чем он собрался сейчас говорить, настолько неприятно, что ему проще делать это, не глядя на меня.
– Салихат, мне следовало рассказать тебе обо всем или сразу, едва ты вошла в этот дом, или не рассказывать вовсе. Но Аллах в мудрости Своей решил показать мне всю ничтожность этих измышлений. Ты знаешь, что случилось с моей первой женой, Зехрой?
– Д-да… она… – выдавливаю я и замолкаю, не в силах продолжать.
– Ну и?.. – Джамалутдин мгновение смотрит на меня, а потом, не выдержав, снова отворачивается. – Дальше.
– Нет, – я мотаю головой, хотя он не может этого видеть, – не могу.
– Я убил ее, – говорит Джамалутдин.
Говорит так просто и буднично, будто о погоде рассказывает. Я смотрю на его широкую спину и жду, что он скажет дальше.
– По селу разные слухи ходили. Но в конце концов все остановились на самой очевидной версии: что я сделал это, наказав жену за измену. Только Загид и я знали правду. Возможно, Расима-апа о чем-то догадывалась, но мы с ней никогда это потом не обсуждали. Загид сказал паре-тройке приятелей, а те потом по всему селу разнесли, что, пока я отсутствовал, Зехра сбежала в город к своему любовнику, а я разыскал ее, привез домой, заставил покаяться и, когда она отказалась, убил. Все было почти так, за исключением одного: Зехра была честная женщина, и у нее не было любовника. Мы жили с ней уже много лет. Пока Загид не подрос достаточно, чтобы мне помогать, я занимался только бизнесом и больше ничем. Но потом… потом все изменилось. В нашем доме стали бывать мужчины, которых ты много раз видела. Зехра сначала терпела, а потом не выдержала и закатила истерику, она кричала, что я стал террористом и из-за меня всю нашу семью убьют. Только хорошая пощечина заставила ее замолчать. Напрасно я уверял жену, что опасности нет никакой, что я не принимаю участия в террористических действиях и что боевикам нужно от меня только одно: мои деньги. Если бы я не стал помогать им, еще неизвестно, что было бы с нашей семьей. Но Зехра не хотела слушать. Она замкнулась в себе, избегала супружеских отношений и часто плакала. Я любил ее и думал, что должно пройти время, прежде чем она привыкнет и все снова будет как прежде. Однажды я, как обычно, уехал на несколько дней. А когда вернулся, Зехры дома не оказалось. Никто не видел ее уже два дня. Я не знал, что думать, обыскал все вокруг, спрашивал у соседей, выставляя себя дураком… Наконец, когда я отчаялся, рано утром зазвонил телефон. Звонил родной брат Зехры, Хамид, живущий в Махачкале. Он сказал, что выполняет свой долг и не мог поступить иначе. Зехра находилась в его квартире, запертая в комнате: разговаривая с ним, я слышал, как она стучит в дверь и требует ее выпустить. Я ехал так быстро, как только мог. Когда Хамид увидел меня, он сказал, что, прежде чем войти к Зехре, я должен кое-что узнать. Брат жены отвел меня на кухню и рассказал следующее: накануне вечером в его дверь позвонила Зехра. Он сначала обрадовался, а потом испугался, решив, что случилось несчастье. Но по мере того как он слушал сбивчивый рассказ сестры, в Хамиде нарастал ужас. Зехра собиралась на другой день отправиться в милицию и рассказать там правду о том, чем занимается ее муж. О том, что Загид тоже к этому причастен, она не знала. Хамид, как мог, успокоил Зехру, накормил ужином и отправил спать в гостевую комнату, а когда она заснула, запер дверь на ключ и стал думать. Наутро Хамид принял решение и позвонил мне. – Джамалутдин помолчал. – Выслушав рассказ Хамида, я поблагодарил его и сказал, что теперь он может впустить меня к Зехре. Он сделал это, и я вошел. Зехра смотрела на меня настороженно, забившись в дальний угол. Я спокойно заговорил с ней, сказал, что отвезу ее домой, а потом протянул руку и помог ей подняться. В машине Зехра молчала, она не произнесла ни слова пока мы ехали, и я тоже молчал. Дома я запер ее в чулане и оставил одну, а утром спросил, что она намерена делать дальше. Не отводя взгляда, Зехра сказала, что едва я ослаблю бдительность, она снова попытается добраться до Махачкалы, но теперь уже пойдет не к брату-предателю, а прямиком в милицию. Я понял: жена говорит правду. Я прочитал это в ее глазах. И тогда я принес подушку и задушил ее. Она не сопротивлялась. Видимо, посчитала смерть лучшим избавлением от такого мужа. Потом я завернул тело Зехры в одеяло, положил в багажник, отвез на кладбище и зарыл в одну из свежих могил. Вернувшись домой, я отмыл лопату от земли, поставил в сарай и пошел обедать.
Джамалутдин закончил рассказ и теперь ждет моей реакции. А я не знаю, как вести себя, что говорить. История, которую я сейчас услышала, кажется настолько невероятной, что мозг отказывается воспринимать ее всерьез. Но вместе с тем я уверена: все это правда от первого и до последнего слова.
Я медленно поднимаюсь и подхожу к Джамалутдину сзади так близко, что слышу его дыхание. Обнимаю и прижимаюсь щекой к его спине. По моему лицу текут слезы, впитываясь в рубашку Джамалутдина. Так мы стоим и молчим какое-то время, а потом муж разворачивается, берет мое лицо в ладони и говорит:
– Ты считаешь меня чудовищем?
– Нет, – говорю я, и это правда.
– Ты боишься и ненавидишь меня за то, что я сделал?
– Нет, – снова говорю я.
– Ты больше не будешь любить меня?
– Нет, – в третий раз говорю я. – Я не смогу не любить тебя, Джамалутдин. Даже если ты будешь просить разлюбить тебя, у меня не получится. Я не устаю благодарить Аллаха за то, что ты со мной, и я молю Его продлить твои годы, наполнив их мудростью и раскаянием. Ты мой муж, отец моих детей, моя любовь и моя жизнь. Не покидай меня, прошу. Никогда.
Джамалутдин обнимает меня, прижимая к себе так крепко, что дыхание перехватывает.
– О, Салихат, – шепчет он. – Салихат…
И он произносит слова, которых я жду уже несколько лет. Мне больше не о чем мечтать. Я закрываю глаза, чтобы продлить миг наивысшего счастья. Краткий миг, в котором нет ни войны, ни Загида, ни убийств, ни предательств…
И мне хочется верить, что так теперь будет всегда.
* * *
notes
Примечания